Цена жизни

Он выбрался из своего угла, когда солнце в третий раз плыло к горизонту, и, цепляясь за порванные циновки, подполз к ближайшему трупу. Кровь ударяла в виски так, словно вознамерилась продолбить череп насквозь, и Токагеро машинально подумал, что если это произойдет, то он разделит судьбу отца, у которого из трещины на затылке вылезла розоватая кашица мозга. Какое-то время он тупо рассматривал кровавые прожилки, опутавшие грязно-белое месиво, а потом желудок резко скрутило. Вместо рвоты он извергнул из себя едкую жидкость и, решив, что это ссохшиеся пустые внутренности принялись переваривать сами себя, испугался. Впервые за несколько дней он ощутил еще что-то, кроме голода, и это был страх смерти. Он хотел жить. И теперь это желание затмило собой все. Мать лежала в той же позе, в какой испустила дух. Залившая лицо кровь превратилась в бурую корку, бледно-желтые белки глаз в лиловой сетке сосудов делали ее похожей на маску актера из бродячего театра. По застывшей на полу кровавую жиже Токагеро подобрался ближе и коснулся откинутой руки. На ощупь и запахом она напомнила сырую рыбину, когда та начинает отдавать душком на прилавке в жаркий день, но Токагеро даже не поморщился: за эти несколько дней запах мертвой плоти стал ему привычнее всех прочих. Он скользнул взглядом по искромсанному телу. В зияющих на месте отрубленных грудей ранах копошились муравьи и белые личинки. Мухи облепили спутанный комок вывалившихся из вырезанного влагалища внутренностей, деловито ползали по покрывшемуся темно-зелеными пятнами животу. Глядя на это пиршество, Токагеро вяло подумал, что надо торопиться, иначе труп придет в полную негодность, и поднял затуманенный взгляд на лицо матери. В ее мутных выкатившихся из орбит глазах стояло то же выражение, с каким она смотрела на него, когда опьяненные кровью и безнаказанностью бандиты насиловали ее катанами. «Живи! Живи!» – эхо истошных воплей отражалось в пустом взгляде трупа. Токагеро, всхлипнув, вцепился сведенными судорогой пальцами в безжизненную ледяную руку, таща ее ко рту. Он ослабел настолько, что не сумел сразу прокусить кожу – пришлось перетирать ее зубами, из последних сил сжимая челюсти. В рот потекла вязкая холодная кровь, от вкуса которой внутренности ожгло и свело спазмом, но Токагеро не останавливался. Он терзал зубами рыхлую плоть, отрывал куски посеревшей липкой кожи, жевал похожие на мочало серые волокна мышц, сплевывая сукровицу и склизкий белый жир. Под мерное жужжание мух, пожирающих труп его матери, он, трясясь и поскуливая, как оголодавший щенок, грыз отдающую тлетворным запахом конечность, жадно глотая дряблые куски мертвой плоти. Он не станет смердящим трупом для прокорма мух и их личинок – скорее поборется с ними, поедая разлагающиеся тела родителей. Встретившись взглядом с глазами матери, Токагеро покривил окровавленные дрожащие губы в подобии улыбки и, зажмурившись, впился в обглоданную руку, до боли стискивая зубы. Он сделает так, как она хотела. Он будет жить. Он непременно будет жить.