Не с тобой

Лос-Анджелес Он представлял его себе пухлым розовощеким ангелом, таким, как и все малыши его возраста. Ким же держала на руках худенькое большеглазое существо, которое улыбчиво таращилось на чужого дядьку, как-то странно вразнобой взмахивая тоненькими ручками-проволочками. Время от времени малыш сильно дергал головой, откидывая ее назад под таким углом, что у Колина сердце моментально скатывалось куда-то в пятки — казалось, что в этот раз голова точно отвалится. — Ну вот, Джимми, это… —  Ким замолчала, боясь продолжить и не сводя с Колина темных блестящих глаз. Колин словно прирос к полу, не решаясь преодолеть эти несколько метров между ними. Что-то мешало под правой рукой и, опустив глаза, он обнаружил, что все еще зажимает подмышкой подарок — веселого розового кролика с длинными шелковистыми ушами, который был больше Джимми — теперь это стало очевидным — раза в полтора. — Вот, — пробормотал он, протягивая игрушку и изнемогая от неловкости, — это для Джимми. Ким улыбнулась, беря кролика. Опустившись с ребенком в кресло, она взяла его руку в свою и провела ею по мягкому меху. — Смотри, какой он, — прошептала она, — пушистый, мягкий. Потрогай его, Джимми. Колин, холодея, наблюдал, как маленькие поджатые пальчики безвольно скользят по розовому меху. Джимми даже не предпринял попытки вцепиться в новую игрушку, подобно любому любознательному восьмимесячному человеку, лишь тихо попискивал, хлопая длинными ресницами. — Ему нравится, — сказала Ким. — Смотри, Колин, ему понравилось! Доктор Спейси утверждает, что ему нужно развивать тактильные ощущения, используя материалы разной текстуры. Твой подарок очень кстати. Она говорила что-то еще, но Колин уже не слышал ее, не в состоянии оторвать взгляд от этой похожей на цыплячью лапку ручонки. — Ким… — голос предательски сел, — что с ним? Почему он… такой? Ким замолчала, продолжая гладить ладошкой сына игрушку. Улыбка застыла на ее лице. Острое пронизывающее чувство непоправимого несчастья навалилось на Колина. Содержание того старого смс, которое два месяца назад погребло под собой все его надежды, мечты и желания, вдруг предстало перед ним в совсем ином, своем истинном зловещем свете. — Врачи не поставили диагноз окончательно, — наконец произнесла Ким. — Мы консультировались у разных специалистов. Большинство склоняются к тому, что у Джимми ДЦП. Стало тяжело дышать. Оглушенный сказанным, Колин опустился в соседнее кресло. Даже его куцых знаний по медицине было достаточно, чтобы понять, что означал диагноз. — Почему ты не сказала мне? — глухо спросил он. Ким смотрела на него печально и недоуменно. — Но, Колин… Мы ведь обо всем договорились. Еще до рождения Джимми. Ты ведь сам… — она растерянно замолчала. Все верно. Он сам ничего не хотел знать. Он сам, как мог, избегал любой информации о собственном ребенке, не желая впускать его в свою жизнь, ибо именно его появление на свет он воспринимал, как причину, превратившую эту самую жизнь в руины. Колин зажмурился. — Это… Это лечится? — выдавил он. — Для нас разработали программу реабилитации. Мы как раз проходим третий курс. И есть успехи, — зачастила Ким. — Джимми уже уверенно держит голову и даже иногда тянется за игрушкой. А на днях он смог ухватиться за мой палец! Это огромный прогресс для нас. За палец. В восемь месяцев. Прогресс. Колин резко встал. Ким поднялась вслед за ним, прижимая к себе ребенка. Тот недовольно завозился у нее на руках, но она словно не почувствовала этого, глядя на Колина с каким-то безнадежным отчаянием. Широко распахнутые глаза вдруг наполнились слезами. — Я не ухожу! — процедил он. — Просто выкурю сигарету и вернусь, слышишь? Ким кивнула. — Если хочешь, — неуверенно сказала она, — можешь поговорить с доктором Спейси. Он наблюдает Джимми с рождения и лучше меня сможет объяснить все, что с ним происходит. Если, конечно… — Да, — перебил он ее и, стремительно развернувшись, вышел из этой уютной комнаты с почти домашней обстановкой, где так остро пахло бедой. … Сидя на скамейке в небольшом парке, Колин отрешенно наблюдал, как вечернее солнце неуверенно зависло над плоской крышей одного из корпусов Children's Hospital Los Angeles, краснокирпичную стену которого украшала позитивная эмблема — огромная бабочка с разноцветными крыльями. Эта жизнерадостная бабочка была повсюду: на стенах изнутри и снаружи, на дверях, на спинках скамеек в парке, даже на униформе персонала. За короткое время, проведенное здесь, Колин успел ее возненавидеть. От выкуренных одна за другой сигарет тошнило. Кружилась голова. Прикуривая очередную бессчетную сигарету, Колин уже битый час думал об одном и том же. Расплата. За легкомыслие и беспечность, за чужие ласки и поцелуи, которые не отверг, а наверняка принял с наслаждением и удовольствием, за  неразборчивость, за предательство, за измену. И за те чувства, которые он испытал, когда узнал о ребенке, за то, что остро, до боли пожелал, чтобы его никогда не было. За то, что не ждал его, не хотел, за то, что отстранился, не принял, отверг еще до рождения. Наказание ему. Дьявольски изощренное и чудовищно несправедливое по отношению к невиновному. Его вечное отныне проклятие и боль. Окружающие предметы вдруг раздвоились, поплыли. Колин крепко зажмурился, смаргивая выступившие слезы. Он, привыкший легко получать от жизни желаемое, всегда ненавидел и презирал слабость. И вот сейчас, столкнувшись с ситуацией, над которой был не властен, он чувствовал себя абсолютно беспомощным, и это чувство выворачивало его наизнанку. Вспомнилось, как сегодня в самолете он неожиданно для себя подумал, что если уж так случилось, хорошо, что Джимми родился мальчиком. Что делать с девчонкой, он не представлял совершенно. А так… Он научит сына играть в футбол, как его дед. Надо думать, Имон-старший будет совсем не против, если внук пойдет по его стопам. Колин до хруста сжал зубы. Отшвырнув дотлевшую до фильтра сигарету, он с силой потер руками лицо, замер, глядя себе под ноги. На какие-то доли секунды тенью мелькнула мысль: уйти, уйти отсюда и больше никогда не возвращаться. Колин встал. Доктор Спейси оказался заведующим отделением реабилитации детской больницы Лос-Анджелеса. Указав Колину на мягкое кресло возле журнального столика, сам он сел напротив и, положив на колени сцепленные пальцы, терпеливо ждал, пока тот соберется с мыслями и изложит причину визита. — Я… Мое имя, — начал было Колин, но доктор, улыбнувшись, перебил его: — Мне известно, кто вы, мистер Фаррелл. Чем могу быть полезен? Колин с трудом оторвал взгляд от одного из дипломов на стене и решительно произнес: — Я отец Джеймса. Джеймса Борденейв, — зачем-то уточнил он, хотя видел, что доктор его прекрасно понял. — И мне необходимо поговорить с вами о моем сыне. Он ожидал каких угодно комментариев по поводу своего запоздавшего отцовства, но их не последовало. — Насколько я понимаю, мисс Борденейв уже поделилась с вами некой информацией относительно состояния Джимми, — начал его собеседник, — равно как и вы сами могли убедиться в том, что у ребенка наблюдаются нарушения моторных функций вкупе с задержкой физического развития. Подобные нарушения, как правило, обусловлены органическим поражением головного мозга плода во время беременности либо в родах. — То есть, Ким права — у Джимми ДЦП? — попытался перевести с медицинского на человеческий Колин. Доктор замолчал и молчал довольно долго, заставляя Колина нервничать и дергаться в нетерпении. — Видите ли, мистер Фаррелл, — наконец сказал он, — буду с вами откровенен. Мой опыт, а он у меня немалый, заставляет меня усомниться в том, что у мальчика детский церебральный паралич. — А что же тогда? — Колин впился глазами в малоэмоциональное лицо хозяина кабинета. — Я склонен предполагать у Джимми очень редкое генетическое нарушение — синдром Ангельмана. Его еще называют синдромом счастливой марионетки. Не слишком корректно, но отражает суть. Колин вспомнил улыбающееся лицо малыша, его резкие разбалансированные движения руками, словно им действительно управлял невидимый неопытный кукольник. Эти странные подергивания пугали невероятно. — Да, вы правы, — легко прочитал доктор его мысли, — главными симптомами заболевания как раз являются частые улыбки и смех, раскоординированность движений, отставание в физическом и интеллектуальном развитии. — И как это лечить? — спросил Колин, уже предполагая ответ. — Никак, — просто ответил доктор Спейси. — Если у Джимми действительно болезнь Ангельмана, а это станет окончательно известно, когда придут результаты генетического анализа, тактика реабилитационных мероприятий практически не изменится. Мы купировали судорожные припадки и делаем все, чтобы восстановить, насколько это возможно, двигательные функции. Компенсаторные возможности организма в этом возрасте невероятно велики. Но… мистер Фаррелл, не стоит ждать чуда. Все заболевания такого рода связаны с мутацией либо потерей генов одной из хромосом. А восстанавливать утраченные участки наша медицина пока не научилась. Ваш ребенок особенный, и ему никогда не стать таким, как другие дети. И единственное, что вы можете сделать, это принять этот факт, научиться жить с ним. Только так вы сможете помочь Джимми адаптироваться в этом неприспособленном для него мире. Колин встал и возбужденно заходил по кабинету. Затеплившаяся было надежда, когда доктор отмел диагноз ДЦП, растаяла, словно облачко дыма. — Как? Как это возможно принять? — проговорил он. — Почему? За что ему это? Он вдруг остановился и перевел на врача застывший взгляд. — Скажите, доктор, — медленно произнес он, — болезнь Джимми, она может быть связана с тем, что в тот раз, когда мы с Ким… когда он был зачат, я был… Колин замолчал, но доктор-телепат вновь пришел к нему на помощь. — Находились в состоянии алкогольного опьянения? — суховато завершил он то, что не решался произнести Колин. Тот лишь кивнул. — Нет, мистер Фаррелл, — после некоторого молчания сказал врач, — между вашим состоянием тогда и болезнью Джеймса нет никакой связи. Ибо при данном синдроме страдает копия хромосомы, унаследованная от матери. … Очертания предметов в комнате тонули в мягком полумраке. В сонной тишине слышалось лишь журчание декоративного фонтанчика на столе. Размеренно дышала Ким, примостившись поверх одеяла на самом краю постели и держась рукой за прутик детской кроватки. Даже сон не разгладил скорбные складки возле рта на ее измученном смуглом лице. Стараясь ступать бесшумно, Колин подошел поближе. Растянувшись поперек и разметав ручки и ножки, Джимми спал, слегка повернув голову набок. Боясь потревожить Ким, Колин сел прямо на пол и, просунув между прутьями руку, робко коснулся гладкой бархатистой щеки ребенка. Джимми причмокнул во сне и нахмурил фамильные фаррелловские брови. Колин убрал ладонь. Прижавшись щекой к прохладному дереву кроватки, он бесконечно долго смотрел на свое дитя, в каждой его черточке узнавая себя и чувствуя, как, взламывая асфальт безразличия, в его душе прорастают хрупкие ростки жалости и робкой нежности.