Другой мир

Как обычно, перед тем как пойти домой, Данька заглянул в ближайший супермаркет, накидал в корзинку йогуртов, замороженных пельменей и апельсинов. Он очень любит апельсины. Данька невольно улыбнулся. На каждом продукте тщательно проверил срок годности, сравнил цены, выбрал те, что со скидкой сегодня. После чего развернул тележку на кассу. Обычный набор действий, привычный для каждого человека. Давно ли он перестал себя так идентифицировать? Данька вышел из магазина и прежде чем сесть в машину — маленький спортивный фольксваген сирокко, — неторопливо закурил. Все в его жизни было хорошо. В этой его жизни — стоило, наверное, добавить. Найти свой мир пусть и не сразу, но получилось. Устроить свою жизнь в этом ставшем чужим мире — тоже более-менее удалось. И все-таки какая-то непонятная тоска давила на сердце, заставляла пристально вглядываться в небо. Щелчком отправив недокуренную сигарету в урну, Данька сел в машину и поехал домой. Туда, где его ждали. По крайней мере, каждый раз, возвращаясь, он в это верил. В просторной прихожей темно и пусто. Данька разделся, не зажигая свет. Сначала это была игра — застать его врасплох, а потом уже стало привычкой. Быстрые шаги по коридору — сердце пропустило удар, будто могло быть иначе, и снова начало стучать, когда он появился в дверном проеме. Растрепанный — никак не заставить постричься, худющий — в спортзал тоже не загонишь, в старых данькиных вещах — зачем новые, когда эти есть. На все у него свой ответ. — Привет, Лэн, — произнес Данька, стараясь, чтобы голос звучал ровнее, не выдавая его тоску. У Лэна своей хватает. — Здравствуй, Дань, — сказал тот тихо и забрал пакет у него из рук. Это, пожалуй, все, что они скажут друг другу за вечер. Лэн становился молчаливей и молчаливей. Сначала он много говорил. Данька возил его по Москве, показывал достопримечательности, запоем рассказывал все, что сам знал об истории и культуре. Лэн слушал, удивлялся, смеялся. Но жизнь — это жизнь. Даньке пришлось много работать, вцепляясь зубами в любую возможность. Лэну нужны были документы. Лэну нужно было учиться. Много чего нужно было, о чем они не задумывались в других мирах. Нельзя просто так привезти в город двадцатилетнего парня, без документов и аттестата о базовом образовании. Данька старался. Изо всех сил. На родителей рассчитывать не стоило: рано постаревшие после его исчезновения, они с трудом восприняли мысль, что он вернулся не один. Мать навоображала себе невесть что. Но Данька стиснул зубы. Пережил. Лэн же с каждым днем выглядел все мрачнее. Он прилежно учился, сдавая экстерном экзамен за экзаменом. Пытался зарабатывать в интернете. Не капризничал, не жаловался, не говорил, что этот мир для него страшен и непонятен. Как и Данька, он старался идти вперед следом за ним. Но он… таял. Данька это видел. День за днем, час за часом он становился мрачнее, из глаз исчезла искорка, которую Данька так любил. Он почти не смеялся и больше не рассказывал истории. Словно тьма внутри него, та самая, от который Данька его вроде бы спас, расползалась в груди уродливом пятном, и ничего нельзя было поделать. На кухне Лэн молча выложил продукты, включил плиту, разогревая воду для неизменных пельменей. Не умели они готовить, а попросить научиться Лэна Данька не мог: тот и так с головой ушел в изучение разных наук и законов мира, в котором оказался. — Как успехи? — попробовал Данька начать разговор. — Все хорошо, — ровно ответил Лэн, с хрустом надрывая пачку пельменей. — У меня тоже, — вздохнул Данька. Лэн не спрашивал про его дела. Когда перестал? Данька пытался вспомнить и не мог. Неделю назад? Две? Когда они перестали говорить по душам? Да и говорить вообще? — Тебе со сметаной? — спросил Лэн, ловко выуживая пельмени один за другим. — Я возьму, — сказал Данька, подходя к холодильнику. Данька усиленно пытался вспомнить, когда открыл эту злосчастную сметану и можно ли ее еще есть, когда сзади его обняли твердые теплые руки. — Даня… — сказал Лэн ему почти в самое ухо и затих. Данька боялся шевельнуться — момент, когда Лэн перестал его касаться он тоже пропустил. Кажется, это было месяц назад, а может, и больше. Данька молчал. Чувствовал биение чужого сердца где-то в районе своих лопаток и молчал. Он понимал, что Лэн ему хочет сказать, как он устал, измотался, что это вовсе не тот мир и не та жизнь, к которой они стремились, что ему никогда не привыкнуть к бетонной коробке после просторов своей земли. И что не ест он практически по одной причине: боится стать слишком тяжелым для крыла. Надо отвезти его на параплан, понял Данька. Дать возможность почувствовать небо. Это, наверное, поможет. Лэн еще раз вздохнул, будто что-то хотел произнести и отошел обратно к столу. — Лэн, — Данька осторожно повернулся. — Ты что-то хотел сказать. Взгляд из-под отросшей челки был красноречивей любых слов. Данька осекся и больше ничего не говорил: он же и так все понял. Слова вечно все портят. Утром Лэн вел себя странно. Вертелся в прихожей, хотя никогда Даньку на работу не провожал. Данька привычно собрался, проверил документы, брелок от машины и положил руку на дверь. — Данька, — вдруг сказал Лэн. Испуганно, затравленно. — Мы могли бы уехать? — Куда? — Данька начал раздражаться — он уже опаздывал на работу. — Я объяснял тебе, Лэн. И не один раз. С твоими документами ты тут на птичьих правах. Пока я не решу все эти вопросы, мы не можем никуда ехать. Я опаздываю. Прости. — Это ты — меня. Прости, — прошептал Лэн, но Данька уже не слушал — он пулей вылетел за дверь, думая, что такие разговоры точно не для него. На работе все закрутилось, завертелось, сцена в прихожей ушла на второй план, Данька старался просто об этом не думать. Но в обеденный перерыв узнал о московских аэроклубах и даже успел заказать два абонемента на параплан. Довольный своим решением, он расслабился. И даже настроение вроде бы стало лучше. Он был уверен, что Лэну понравится сюрприз. Дома было непривычно тихо. Ни легких шагов по паркету, ни мирно гудящего компьютера. Неприятное предчувствие свернулось в тугой узел где-то в районе сердца. Данька прошелся по пустой квартире, заглядывая во все мыслимые и немыслимые углы, все еще не веря. Но поверить пришлось. Лэна нигде не было. — Лэн… — выдохнул тихо и обессиленно, сползая спиной по прохладной стене, закрывая глаза. — Так я и думал. — сказал такой знакомый ворчливый голос. Данька вздрогнул и открыл глаза, посмотрев в сторону голоса. Этого никак не могло быть. — Глупый мальчишка... — грустно произнес Солнечный Котенок. — Вроде становишься выше, мужественнее... а все такой же глупый. — Котенок... — Данька шумно сглотнул. — Да уж. — Котенок фыркнул и принялся умываться. — Где Лэн? — Там, где ему точно будет лучше. — А что здесь делаешь ты? — Данька покачал головой. Лэн все-таки припас Настоящее Зеркало. Один шанс на миллион, что Котенок откликнется. И вот у Лэна был этот шанс. И он им воспользовался. Уже утром знал, что уйдет, понял Данька. Как можно быть таким... дубовым и не видеть очевидного. Данька рассмеялся. Он смеялся до тех пор, пока его смех не перешел в слабые всхлипы. — Глупый, глупый... — к его голове мягко прикоснулось тепло. Котенок дотронулся до него лапой. — Я здесь, чтобы ты дверь не перепутал. Ну не мог я оставить тебя в такой беде. — Котенок подпрыгнул и полетел вглубь квартиры. Данька как завороженный пошел следом. В гостиной, большой и светлой, в которой так любил проводить время Лэн, прямо в стене сочилась мягким желтым светом дверь. Обычная дверь, безо всяких изысков. — Как же мне его там найти? — с опаской заглядывая в новый мир, спросил Данька. — Не знаю, — ответил Котенок. — Ты уж найди как-нибудь. Не зря же я тебя тут сторожил весь день. Данька вздохнул. Оглянулся на пустую и темную квартиру. Он честно пытался быть тем, кем родился, и жить в мире, предназначенном ему по праву рождения. Но у судьбы на него другие планы, видимо. Если Лэну не нашлось в его мире места, придется искать другой мир. И Данька сделал шаг.