Если бы они знали, на что она способна...

      В Париже с незапамятных времён существует такая негласная, однако крайне интересная закономерность, согласно которой, в городе любви, в середине июля наблюдалась идеальная погода, вне зависимости от климатических изменений, глобального потепления и всей прочей географической терминологии, которая всё равно слишком однообразная, чтобы запоминать. И броским словом "идеальная", пресса пользовалась не ради пестрящих заголовков, которые так или иначе оказывались на первой полосе всех газет, но еще и потому, что именно это слово, наряду с его многочисленными синонимами, точно описывала ситуацию в точности. Температура воздуха под двадцать четыре - двадцать шесть градусов по Цельсию, переменная облачность, умеренное давление и влажность воздуха - всё это создавало безупречные условия для любого отдыха и хорошего настроения. Отдых на пляже - да, пикник под открытым небом - конечно, прогулка по Елисейским полям - безусловно, осмотр достопримечательностей - естественно! И казалось бы, все должны быть счастливы, ведь такая погода встречается крайне редко. Однако юная француженка Маринетт Дюпэн-Чен, по всей видимости, была исключением. - Мам..., пап..., я буду по вам скучать. - вытирая текущие из глаз солёные слёзы, робко произнесла девушка.       Некоторые из нас в четырнадцатилетнем возрасте могли "похвастаться" эмоциональной нестабильностью, непокидающим чувством тревоги или депрессии, ненавистью к самому себе и Бог знает, чем ещё. Подростковый возраст - это всегда испытание на прочность, и вам явно повезло, если вам удалось пройти его в лёгком режиме, то есть в достатке, с любимыми родителями и друзьями, с постоянной психологической поддержкой и, по возможности, с любимым человеком. Но этот мир несправедлив, а жизнь сурова, и хрупкой, нежной Маринетт пришлось играть в режиме "НЕВОЗМОЖНО". И отправной точкой её постоянной борьбы стала смерть её родителей, Томаса Дюпэна и Сабины Чен.       Вердикт полицейских: автокатастрофа. Пара направлялась из Шартра, куда они поехали дабы посетить санаторий "Eclatante" с полным комплексом оздоровляющих процедур. Они понимали, что могут доверить своей дочке дом на три дня, она ведь не монстр какой-то, да и мятежной натурой не отличалась. И на автостраде в их винтажный "шевроле" тысяча девятьсот восемьдесят девятого года на скорости в сто восемьдесят миль в час врезается пьяный водитель, который выехал на встречную полосу, и из-за огромного количества алкоголя в крови, не был в состоянии здраво рассуждать. Оба транспортных средства моментально превратились в обычную груду металлолома, а те, кто находились внутри машин, почти сразу погибли от болевого шока и обильной кровопотери. Повторюсь, жизнь несправедлива, и некоторым этой несправедливости не избежать.       Маринетт узнала об этом в самое удобное время: посреди школьного урока с самой строгой учительницей алгебры в колледже - мадам Кармен Дюпре, которая могла одним взглядом заставить весь класс просидеть урок в полнейшем безмолвии. Это ещё хорошо (а может, и плохо), что Кармен любила Маринетт, и разрешила ей выйти посреди урока, когда зазвонил её новенький смартфон, на весь класс разразившийся запоминающейся песней Милен Фармер "Immoramento", стоявшей у неё на рингтоне. Юная леди бросила взгляд на экран, и увидела обрадовавшую её надпись: "Входящий звонок от: Мама". За все три дня ни один из родителей не удосужился позвонить, а когда Мари пыталась позвонить сама, абонент постоянно был недоступен. Краснея, но улыбаясь до ушей, девушка покорно извинилась и попросила разрешения выйти, дабы ответить на звонок своей матери. - Алло? Мам? Что-то вы давно не звонили. Как дела? Как отдыхается? Как па... - продолжала она, но на полуслове её оборвал незнакомый мужской голос. - Вы Маринетт Дюпэн-Чен, дочь Тома Дюпэна и Сабины Чен? - Да, это я. А кто вы? - Моё имя Ксавьер Ронан, я сотрудник полиции Парижского округа Франции. С величайшим сожалением сообщаю вам, что ваши родители погибли в автокатастрофе этим утром в 08:21, на данный момент они находятся в морге при центральной больнице, и надлежат опознанию. Требуется, чтобы вы приехали так быстро, как только сможете. И да, Маринетт, примите мои соболезнования... Прощайте. - пробормотал мужчина, и тут же бросил трубку. Из телефона слышались только лишь непродолжительные гудки.       Маринетт не могла поверить в услышанное. Она не могла, не хотела верить в то, что её родителей, самых важных людей в её жизни больше нет. Нет. Нет. Нет. Это слово гулким эхом отдавалось в голове у юной девушки, каждый раз все громче и громче... Она отказывалась верить в то, что её родители просто взяли и исчезли. Нет, такого никак не могло, не могло случиться. Как эти люди, прежде полные жизни, излучавшие радость и свет, просто перестали существовать? Секунда - и их нет. То есть, из-за какого-то пьяного недомерка, она лишилась самых дорогих людей в жизни?! Да какое он имеет право решать, кому жить, а кому нет!!! Если он уносит свою жизнь в мир иной, то с какой стати у него есть возможность унести кого-то с собой?! Ох, нет, НЕЕТ, не просто кого-то. ЕЁ РОДИТЕЛЕЙ!!! ОНИ МОГЛИ ПРОЖИТЬ ЕЩЁ ТАК ДОЛГО! НО ТЕПЕРЬ ИХ УЖЕ НЕТ, НЕ ВЕРНУТЬ!!! ОНИ УШЛИ, ИСЧЕЗЛИ, ПОГИБЛИ, ИСПАРИЛИСЬ ИЗ ЕЁ ЖИЗНИ, ОСТАВИВ ЕЁ СОВСЕМ ОДНУ!!! ЕЁ ОТЕЦ ДОЛЖЕН БЫЛ ВЕСТИ ЕЁ К АЛТАРЮ, МАТЬ - ВЫБИРАТЬ С НЕЙ ПЛАТЬЕ, ОНИ МОГЛИ БЫ НЯНЧИТЬСЯ С ЕЁ ДЕТЬМИ! А ТЕПЕРЬ ЭТО ВСЁ ПРОСТО МЕЧТЫ, ДОМЫСЛЫ КАКОЙ-ТО ПАРИЖСКОЙ СИРОТКИ!!! Её просто переполнял гнев, ноздри судорожно расширялись и сужались, голова кипела от напряжения, мысли начали крутиться в голове с бешеной скоростью, она была подобно быку, которого раззадорил матадор, готовая броситься на любого, кто приблизился бы к ней. Она желала тому пьяному водиле самых ужасающих адских мук, вечного горения в преисподней, ведь кабы он был жив, она собственноручно задушила бы его, и даже бровью не повела, наслаждаясь его страданиями. Для неё его крики казались бы любимой мелодией, а выражение гримасы ужаса на лице стало бы любимой картиной. Хотя, она дала бы ему вдохнуть свежего воздуха, дала бы слабый лучик надежды, всего один раз, но потом рассмеялась бы в лицо, и окончательно задушила, получая экстаз от утоления жажды кровавой мести. Маринетт, прежде такую милую и добрую, сотрясало от гнева, неистовой, слепой ярости. Она ведь даже и не подозревала, что её разум мог представлять подобное, да ещё и в таких деталях, и это пугало. Но она не собиралась останавливаться злиться, ведь её гнев не давал поселиться печали в сердце. Не зря говорят, что злые люди в душе просто глубоко несчастны. Мари не хотела грустить, не хотела скорбеть по родителям, ведь она никак не могла смириться с мыслью об их кончине. Её свирепость пока что спасала её от этого. А сердце всё стучало, всё быстрее и быстрее, пока она вдруг не почувствовала чьё-то нежное прикосновение на щеке...       Тикки мирно отдыхала от каждодневных превращений в ЛедиБаг, спя в розовой сумочке Маринетт, что всегда была у неё под рукой. Она проснулась от громкого звонка телефона, но и не придала этому значения. А зря. Очень зря. Стоило ей вновь закрыть глаза, как её растормошила волна негативной энергии, багрового гнева, настолько сильного, что квами сначала съёжилась от ужаса. Но потом поняла, что случилось, и от кого исходит настолько сильный поток тёмной квинтэссенции зла. Её же хозяйка, такая добрая и смелая ЛедиБаг, нежная и заботливая Маринетт, сейчас, как никогда прежде нуждалась в поддержке. Пролетев сквозь тонкие тканевые стенки сумки, Тикки лицезрела девушку в таком состоянии, в котором надеялась никогда не увидеть. Квами чётко понимала, что акума уже в пути, и очернение сердца Маринетт - всего лишь вопрос времени, ничего больше. Тикки не стала подлетать к уху, и говорить о том, как она соболезнует ей, как ей жаль, ведь она знала, что это не поможет, а лишь только усугубит и без того кошмарную ситуацию, в которой очутилась Маринетт. И тут, Тикки отдала всё своё тепло, всю искреннюю доброту, и прижалась к щеке Мари, дабы избавить её от таких развращённых мыслей. Существа как она - уже изначально несут в себе чистоту, свет и добро. Но вся её позитивная энергия сейчас просто не имела смысла, когда хозяйке нужно было просто успокоиться. Хотя как это вообще было возможно? Умерли её родители, это будто от сердца ржавым ножом отсекли большой кусок, оставив её воспаленноё сердце кровоточить, заставляя хозяйку страдать незаглушимой болью. При потере близкого, дорогого человека есть лишь два варианта первичной реакции - гнев и печаль. И если последний вариант наносил меньше урона, первый был крайне опасен и непредсказуем. Словно в физике, всю её энергию требовалось перенести из одного состояния в другое. Нет, не требовалось. Это было жизненно необходимо, ведь такой силы гнев мог привести к последствиям, коих квами не наблюдали уже очень давно. Акума уже подлетала. Тикки отстранилась от щеки своей хозяйки и попыталась обезвредить чёрную бабочку. Успех. Силы Хищной Моли отступили, по крайней мере на время. Но квами уже полностью лишилась сил из-за этого короткого боя, она лишь подлетела к сумочке, и, обессиленная, упала без чувств.       Это прикосновение будто громом поразило Маринетт, и все её баррикады, все стены и дамбы, которые она возвела, чтобы защититься от всепоглощающей печали, разом рассыпались, превратились в пыль, точно их никогда и не существовало. Сначала она ничего не почувствовала. Но потом вся боль, грусть и тоска десятиметровой волной нахлынули на неё. Девушку вновь сотрясло, но уже не от ярости, а от скорби по родным, которых она уже никогда не увидит. Печаль была подобно цунами, сначала вся вода ушла от берегов её души, а после разом нахлынула, топя всё. Её глаза заволокла белая пелена, и потоком потекли слёзы. И как бы она не старалась их сдержать, ничего не выходило, всё тщетно. Глаза щипало, было очень неприятно, мокро и склизко, но Мари не могла остановиться. И из её глотки вырвался громкий крик, полный отчаяния, в котором утопало её сердце, не давая шанса даже крохотному пузырю воздуха. Всё тонуло, она тонула. И никто не мог спасти её, не мог избавить от давящего чувства потери, в которое она окунулась с головой. Девушка пыталась быть тихой, но крик был такой силы, что его определённо услышал весь колледж. Хотя это меньшее, что её сейчас интересовало. На громогласный возглас из класса выбежали одноклассники, которые тут же принялись допрашивать, что произошло. Также вышла и мадам Дюпре. Она понимала, что все галдели в один голос, но для неё эти крики всё равно казались тихим шёпотом, по сравнению с криками в её собственной голове. Маринетт смогла вымолвить всего два слова своим тонким, дрожащим голоском: "Р-р-родители-и...п-п-п-погиб-бли." Дальше всё было будто в тумане.       Всё вспоминалось отрывками, как фотографии из фотоальбома: обеспокоенное лицо одноклассников и учительницы, опознание родителей, которые будто умиротворённо спали, приход тёти, под опекой которой она стала находиться с этого момента, похороны, и всё это сопровождалось рыданиями. Слёзы, слёзы, слёзы. Как она смогла так долго плакать? Она не знала. Ей не хотелось знать.       Все ушли. На кладбище было тихо. Мари стояла вся в чёрном, с ног до головы. Взяв в руку две алые розы, она опустилась на колени возле их могил, аккуратно положила две розочки на место погребения, и поцеловала их портреты на надгробии, уж точно, это последний раз, когда она их целует. Две слезинки бесшумно упали на землю. Маринетт была опустошена. Она хотела лишь одного: прийти домой, и проплакать всю ночь в одиночестве, что она и сделала. Не хотелось ей идти к религиозной фанатичке-тёте, но теперь, она была её единственным опекуном. Боль словно цунами, накатывала волнами, но даже самому грозному тайфуну предстоит успокоиться. А после того, как цунами прекратится, на море будет царствовать штиль, абсолютно никаких волн, будто бы смирение, и окончательное спокойствие. Но кто сказал, что после штиля не может разбушеваться новый тайфун?