Человеческая натура

      Чего теперь зубами скрипеть, если история изначально была скучная — помутят-помутят и из-за телки разбегутся — Степа не знает. Не в курсе, че так сердце о небо бьется, если сам Машу под Рому положил и приказал мириться. Без понятия, почему с Настюшей теперь скучнее и назойливее, чем раньше. Настюша его гладит по спине и подсовывает под нос комиксы какие-то, треплется про Вселенную Стивена, очень хреново готовит стейк из семги за его счёт. Все, вроде, как надо, как сам сделал, но что-то совсем не так, как хотелось бы.       Настюша гладит его по голове и не лезет в личное. Супер девушка, блин, ничего ей не надо. Не ревнует, не психует, не истерит. В принципе, Степа всегда знал, что ей на него похуй. Она для вида спрашивает, не против ли он, если она поедет к какой-то своей подруге ночевать. Степа головой машет, потому что ему на неё тоже до пизды.       Ну, типа, настоящему Степе. Которому до пизды и Вселенная Стивена.       Она бреет ноги, натягивает чулки — в ноябрь — и красит глаза красными блестками. Мурчит, что они в кб зайдут, по винцу и на квартиру к Ане пить и фоткаться. Степочка знает, что ебаться и вряд ли с Аней, но может и надумал сам себе. Краюхой глаза смотрит, как Настенька натягивает юбку, а под ней — чёрные кружевные стринги. Ну да, к Ане. Пить вино. Вернусь завтра днём.       Вот тебе и сказка про белого бычка. И без трех желаний сидит у разбитого корыта и думает, почему все именно так сложилось. Рома — с Машей, привезли от его бати собаку в квартиру, вроде планируют ребёнка на конец февраля-март девятнадцатого, Настя — куда-то с кем-то, в чулках, стразах и стрингах кружевных, а он на кухне носом в кружку с кофе.       Москва, конечно, попортила. Раньше он кофе не пил.       Степа себе на зло фотки Машины листает. Слушает Ромины треки. Вспоминает, как в двух метрах от кухни сосался с Худяковым, пока Настя спала за дверью. И как теперь он Машу на руках носит. Не гипотетически — правда, на руках, вот пруфы в виде фоток.       Ебаненько, конечно. Вот бы Рома хоть раз объебался.       Маша на фотках улыбается и Рома улыбается тоже. Степа не хочет этого видеть, но видит — искренне, без пиздежа, обнимает жену свою и улыбается. Уже год как свадьбу отплясали — вау. И Худяков не сильно изменился, как бы жопой не крутил. А у Степочки, когда экран дорогой блестящей мобилы блокируется, ебало унылое и чмошное. Весь какой-то обросший, оттянутый вниз и разбитый. Все вокруг трахаются, а он, рембо комнатный, сидит и листает фотки бывшего. Жалко — не дрочит. Но кто сказал, что до этого далеко?       Ну да, возможно, напиздиться, выныться в твиттер и положить хуй на свои принципы (читать: «человеческую гордость») — не было самой лучшей идеей на этой неделе, но он все равно звонит Роме. Что терять, если и так уже по макушку в дерьме?       Рома не берет трубку целых два раза. Степа думает: Бог любит троицу. А фсбшники, наверное, заочно заебались его нытьё мерзкое слушать.       Рома тыкает на кнопку, принимает вызов. И Степа Карма слышит, как Рома закрывает дверь балкона, шуршит своим ссаным винстоном, чиркает крикетом, потому что зиппа — хуйня пафосная.       — Соскучился?       — А тебя ебет?       Степу ебет конкретно. Оказаться одному в таком большом городе — хуево наказание. Но сколько можно уже об этом говорить? Это всех заебало уже. Степа крутит и крутит в голове пластинку, вырубите уже этот граммофон, блять. Степа молчит в трубку, потому что ему сказать нечего. У них нет и не будет отношений. Никаких. У них ничего вообще — сплошные хождения по мукам. Стоят на одном месте и сделать ничего с этим не могут. С этими, сука, чувствами, или как это называется не у нимфеток? В комиксах о таком не пишут.       — Степ, знаешь че. — Волчара смачно выдыхает дым в своё окно на лоджии. — Я тут думал на недельке. Ты меня бесишь просто невыносимо. Меня от каждого твоего твита колотит. И, бля, знаешь… Наверное вот, что ты за человек теперь. Нам с тобой пиздец не по пути.       Рома думает о нем. Карма как ребёнок улыбается. Думает, сука, думаетдумаетдумает. Машу свою трахает и думает. Курит свои сигареты по утрам и думает. Отвечает на звонок и говорит: думаю, Степ. Как душит, блять. Степа лыбится, придурок, в потолок белый и жмурит глаза. Так ебано и здорово, словно передознулся после ломки. С Худяковым ведь только так и бывает.       — Я люблю тебя.       — Я тоже.       Степа — как там по фамилии? — такими словами разбрасывался часто, Рома знает, Степа много чего любит и не любит, целый воз и тележка того, что обожает. Рома вряд ли знает, что только его — так долго и искренне. Степа не хочет морозиться по тому, что такой непостоянный Рома Худяков был единственной постоянной в его жизни. Нахуя все это — размазывать розовые сопли по десятому айфончику и признаваться, что не всрался ему этот новый человек-паук, и на самом деле он не ждёт новых серий «Бесконечного поезда», и какой — высокий, подтянутый, брюнет или блондинка — человек сейчас суёт пальцы в Настю.       Но Ромино «я тоже» — это любить жену — хуй с ней, что изменял и не думал о ней даже; — заливать уебищно-нарцисстичные сторисы и брать трубку от Степы только на третий раз с седьмого гудка. Степе такой «я тоже» в рот не помещается.       — Ром. — Карма весь на диване сжимается в маленькую восьмидесятикилограммовую гусеницу, в которую потыкали палкой. — Рома, я готов, честно. Если ты тоже.       Бросить Настю. Правда бросить. Сказать: «Куколка, моя чертова Джессика Паркер, моя душа и сердце, моя Пеппер Потс, мы расстаёмся. Прости, ты классная, но я типа… Пока, Насть. Извини за все». Забить хуй на позерство. Готов прямо сейчас начать по-настоящему. Если он готов тоже.       — Серьезно? — Рома в трубке хмурится, потому что они вместе-порознь уже лет восемь, и этих «я готов» столько нахлебался, что живот раздуло и тянет блевать. Они уже пробовали, блять. Они столько раз это говорили и ложились спать, сколько раз просыпались и все катилось в яму.       — Честно. Или сейчас, или все. Надо завязывать. Ты прав, мы в тупике и не движемся. И мы оба знаем причину. — Он вздыхает и по-пьяному бормочет до того, как Рома скажет, что он… — Ну неужели все эти годы, все это было просто ради того, чтобы… Все закончилось не так.       — Ты правда меня забудешь? — Шмыгает носом и затягивается уже второй.       — Забуду.       — Тогда начинай забывать.