Ломко и лакомо

If you ever want to join me baby I'll be dancing in the dark[1].

Хидан не знал, какой сейчас был день или век: ему было безумно скучно, и камни на лице в тысячный раз казались отвратными. Сквозь земную толщу он слышал шорохи леса и топот оленьих копыт, пение птиц и ничего более. Он был словно семечко растения, но семечко пустое, бесплодное, мёртвым грузом погребённое заживо. Сначала он пытался прервать тишину своим же трёпом, потом тарахтел из желания, чтоб его нашёл хоть кто-нибудь, а под конец — просто потому что ему было до безумия скучно. У девушки, что нашла его по очередному восхвалению Джашина, были почти прозрачные глаза с налётом фиолетового дыма и вены, чётче проступившие на щеках вместе с родимыми пятнами в виде симметричных полосок, когда она активировала какую-то технику. «Бьякуган», — судорожно подумал о Какузу Хидан и попытался выдавить дружелюбную улыбку, а после вспомнил, что Хьюга жили в Конохе, Коноха была и до сих пор наверняка оставалась домом Нара, и именно из-за одного из этого клана он томился целую вечность в импровизированной тюрьме. Не то чтобы он был зол на Шикамару — после долгого лежания он отрыл в памяти имя, — но Хидан хотел как-то по-человечески лично перед тем пацанёнком восхититься им же, его умом и стратегией и, чем чёрт не шутит, присоединиться в войне против Акатсуки. Чакра Какузу давно испарилась, никто из хвалёной организации так и не пришёл его вызволить, а это говорило о том, что люди там были дрянь и стоило попытать счастья на другой стороне. Кто же отказался бы от помощи бессмертного в войне за биджу и против них? Хьюга просканировала его положение под завалами камней, вскинула брови от того, что его давно расчленили, а он был жив. Она точно знала, что мужчина был членом Акатсуки, ведь не могла же не увидеть под завалом чёрного плаща с красными «барашками» облаков. Но Хидан всё равно попытался закинуть крючок наугад, ткнуть пальцем в небо — от этого он ничего не терял: — Эй, детка, ты веришь в бога? — Я ни во что не верю, — равнодушно отметила Хьюга, с лёгкостью поднимая камни с тела мужчины и оценивая его помятое состояние. — Шикаку рассказал мне о тебе, а ему рассказал дядя Шикамару. — Дядя Шикамару? — Хидан удивлённо прищурился. — Это сколько лет прошло с тех пор, как… Эй, детка, не подскажешь, сколько тебе лет? Как там война с Акатсуки и всякие такие дела, а то я тут немного завалялся, как видишь. — Узумаки Химавари, — представилась девушка, копаясь в походной сумке и доставая оттуда чакропроводящую леску, недвусмысленно намекая, что собиралась сшить его, как тряпичную игрушку, как это когда-то делал Какузу. Но у Какузу нити были частью тела, так что он оперировал ими ловко и почти не доставлял неприятных ощущений. А вот эта Узумаки — хотя глаза у неё были как у Хьюга — такого пока гарантировать никак не могла. — С последней войны, то есть войны за биджу, о которой ты говоришь, прошло почти тридцать лет. Мне двадцать. В последнее время у моего отца — Узумаки Наруто — начались кое-какие проблемы с остатками клана Оотсутсуки, так что нам нужны все возможные бойцы, особенно такие способные, как ты. Я расскажу всё, пока буду сшивать тебя и залечивать разорванные ткани, так что спрашивай всё, что тебя интересует. На все вопросы Химавари отвечала размеренно и спокойно, а ещё дотошно, в самых мелких деталях описывала события, даже если не присутствовала при этом лично, игнорировала чужие комментарии и похабные шуточки в сторону своей фигуры или открытой одежды — явно летнего варианта, потому что зимой или осенью в таких коротких шортах комфортно было бы только мёртвым. — Значит, Учиха Саске — герой войны, почти что такой, как твой отец… И его могли простить, в конце концов, раз простили даже Учиху Саске. Но, с другой стороны, он был представителем знатного клана, и друг у него был джинчурики самого сильного биджу, которого гневить не стоило никому, поэтому Хидан решился на похожую аферу: приблизиться к дочери Хокаге, того самого джинчурики, которая, кстати говоря, как раз и к благородному клану относилась частично, только не к Учиха, а к Хьюга. И к Узумаки заодно. Он забыл об этом плане, когда Химавари слегка доверчиво улыбнулась ему, пришивая его части тела друг другу и напевая весёлый мотивчик, потом перекусила чакропроводящую стальную леску зубами — челюсть смачно щёлкнула, — Хидан нервно сглотнул и провёл пальцами по швам на груди, проверяя надёжность. — Сейчас я подлечу то, на что у меня хватит чакры, после отправимся в Коноху, и тётя Сакура до конца восстановит твоё тело, — заключила Химавари, попутно излечивая разорванные на клочки ноги, восстанавливая мышцы и кости почти с нуля, а после вытащила грубую леску. При всём при этом он был абсолютно наг, иногда перед лицом у него покачивалась чужая роскошная грудь — почти начало эротического романа, но в жутких глазах девушки он не видел ни презрения, ни жалкого отголоска той несмелой улыбки, исчезнувшей, как призрак. — Без проблем, детка, — на грани оскала ухмыльнулся Хидан, прикрывая красно-малиновые глаза и стараясь не шевелиться: лишнее движение могло нарушить его медленное восстановление. На поляну вышла пара оленей. В их тёмных умных глазах он без труда прочёл настороженность и желание поднять его искалеченное тело на рогах, чтобы они торчали сквозь его рёбра и лёгкие наружу, чтобы кровь заливала шерсть, чтобы он, злодей и преступник, корчился в конвульсиях, задыхался, чтобы на губах лопались розовые пузыри, чтобы лес наполнился его истошными воплями, молящими о спасении. Хидан позволил себе ответную усмешку: ничего этого он не боялся. А Нара были, как оказалось, не таким уж и добрым кланом. — Когда прибудем в Коноху, не вздумай ничего выкинуть, — предупредила Химавари, доставая из сумки кое-какую одежду для него и запихивая туда оставшуюся леску. — Мой отец мгновенно узнает, если ты навредишь хоть кому-нибудь. — И что он сделает? — фыркнул Хидан, натягивая чёрную водолазку. Он задумчиво посмотрел на плащ Акатсуки, но быстро решил, что этот кусок тряпки более ему ни к чему. Немного покопавшись в земле, мужчина достал оттуда ничуть не покорёженную ни взрывом, ни упавшими на неё камнями трёхлезвийную косу, непрозрачно намекая на то, что он вооружён и бессмертен. — Мой отец изучал сэндзюцу, искусство владеть чакрой природы, — она встала и откинула с плеч тёмно-синие волосы, которые на кончиках забавно топорщились в разные стороны. Хидан, увидев это, хмыкнул: явно генетика Узумаки пошалила с дочерью Хокаге. — В самом начале его учили улавливать эту чакру с помощью особого масла с горы Мьёбоку. Но впитав слишком много энергии с непривычки, он почти превратился в жабу. И окаменел бы, если бы его учитель вовремя не вмешался. Если ты лишний раз вздохнёшь или косо на кого-то посмотришь, то сначала станешь жабой, а потом статуей. Всё это при том, что будешь жив и будешь в сознании, — Химавари скрестила руки на груди, закинув сумку себе за спину. — Детка, ты начинаешь нравиться мне всё больше и больше, — многозначительно поиграл бровями Хидан, но сам задумался: если эта угроза была реальна, то на этот раз никто не придёт ему на помощь, не соберёт его по частям, он не сможет даже разговаривать, только думать. — Но я понял, лапушка, что лучше мне придерживаться установленных правил и твоего милого общества. Можем идти? Химавари утвердительно кивнула и указала направление, по которому они вдвоём неторопливо и побрели: у Хидана ещё нормально не функционировала нога, а у неё почти полностью закончилась чакра. Разговор не клеился, хотя Хидана это, честно говоря, не особо волновало. За долгие десятилетия, проведённые под завалом, он научился болтать в пустоту, изредка распугивая птиц, которые быстро привыкли к нему, как к фоновому шуму, и перестали реагировать на внезапные выкрики. Он хорошо помнил, где они с Какузу сражались с шиноби из Конохи, но то место давно преобразилось, заросло травой, а белые остовы сухих деревьев сменились новыми, небольшими, но явно ухоженными. Воронки в земле от техник поросли травой. Всё исчезло. «Видать, Нара расширили свои владения, оттяпав у кого-то приличный кусок территории, — мужчина задумчиво почесал подбородок, на мгновение остановившись, чтобы полюбоваться видом. Под камнями и землёй его спутницей постоянно была влажная и мягкая тьма, так что когда он освободился от своего плена, то радовался как ребёнок любому, даже самому обыкновенному пейзажу. Химавари никак на это реагировала, продолжая идти дальше в своём темпе, напоминая этим хозяина непослушного пса, уставшего от энтузиазма питомца, но не желающего, чтобы он потерялся. Хидану вспомнилось, что Какузу рассказывал о клане в Конохе, который связывал себя с собаками узами крепче, чем даже договор призыва. — Как Нара с оленями, вроде, только Нара своих зверушек используют для медицины, а те собачники — для сражений и разведки». — Детка, не хочу нарушать ту уютную атмосферу, установившуюся между нами, — Узумаки обернулась, показывая, что слушает болтовню бывшего нукенина, уловив в начале предложения, что это не очередная бессмыслица, а важный вопрос, — но где я буду жить в Конохе? В тюряге? На улице? — У меня дома, — спокойно ответила девушка, снова поворачивая голову так, чтобы смотреть на дорогу перед собой, а не на догоняющего её Хидана, который упорно ковылял за ней. — Отец днюет и ночует на работе, он же Хокаге, мать то помогает ему, то на разведку ходит, то с делами в клане Хьюга разбирается. — А твой братец? Ты вроде говорила, что у тебя есть старший брат, — полюбопытствовал Хидан. — Имя ещё похожее по звучанию на Наруто… — Боруто, — грустно напомнила Химавари. — Тоже то на миссиях, то у своих друзей, то липнет к дяде Саске как банный лист, — словив недоумевающий взгляд, она пояснила: — Мой брат был довольно избалован тем, что мы живём в мирное время, что у него всегда все необходимые вещи были под рукой. Также к нему относились уважительно из-за того, что он сын главы деревни, к тому же у него статус первенца и наследника. И это он принял неординарно, учитывая то, что я рассказала тебе перед этим: Боруто ненавидел и до сих пор ненавидит, когда к нему проявляют уважение или дают слабину в спарринге из-за отца. Вместе с тем отец, как Хокаге, не мог уделять даже нам, своим детям, много времени, поэтому Боруто был вечно зол на него, ненавидел саму идею становления Хокаге и презирал всех, кто мечтал быть им. Ему нравится роль незаметного воина, защитника деревни, но не символа, как дядя Саске… Дядя Саске — кумир для него. — А кто же твой кумир? — осторожно спросил Хидан, отлично понимая, что на этот вопрос ответа может и не получить: это не касалось ни политики деревни, ни экономики, это был вопрос лично ей. Куноичи секундно улыбнулась, а потом на её лицо набежала тень неприятных воспоминаний. — Когда прибудем в Коноху, я как-нибудь свожу тебя на кладбище, — неожиданно пообещала Химавари, глядя прямо в глаза Хидану. По его спине пробежался какой-то жуткий холодок. — У нас будет не слишком много свободного времени между твоим восстановлением и тренировками, чтобы проверить твои навыки, но ради такого я найду. — Не бойся, детка, — он вальяжно закинул одну руку ей на плечи, нагло прижимая к своей груди, — за то время, пока я там отлёживался, я не заржавел. — Отпусти, — холодно потребовала Химавари, мигом меняя настроение с некого подобия благодушия на былую отстранённость. Но Хидан достаточно долго жил, чтобы знать, что сейчас она грустила по поводу человека, которым восхищалась и который погиб, а поскольку все слова утешения были бы пока излишни, лучшим выходом из ситуации стали объятия, даже такие грубые и слегка неуклюжие. И, словно почувствовала это, она расслабилась, позволив новому союзнику такую вольность. «Какой бы ты ни казалась ледышкой, но нам предстоит вместе жить в пустующем доме твоей семьи, людей, с которыми ты выросла. Ты не останешься равнодушной надолго. Ты растаешь, — Хидан улыбнулся, непривычно ласково поглаживая её по иссиня-чёрным волосам, чувствуя нежность и неожиданную привязанность к девушке, которая, хоть и не рассказала всего, не показала свою сломленность, раздробленность, но отчётливо дала уловить этот непередаваемый привкус одиночества. Одиночества, которое не исчезнет даже рядом с друзьями, даже в кругу семьи. Хидан знал, каково это, жить с такими чувствами, ведь он бродил так по странам, казалось, целую вечность. — А я бессмертен, так что могу ждать столько, сколько потребуется. Это почти как клятва на свадьбе — пока смерть не разлучит нас, пока она не унесёт тебя. Ты сшила моё тело, и я, хоть и профан в этом, сошью твою душу, детка. Мы будем счастливы». Химавари потерянно ткнулась лицом в его плечо, всем телом ощущая давно позабытое чувство спокойствия и защищённости. Удивительно, что зная его, бывшего члена Акатсуки, от силы несколько часов, она уже так привязалась к нему. — Наверное, это от того, что ты такой же, — прошептала она, прикрывая глаза. — Ты что-то сказала, детка? — тихо спросил мужчина, не прекращая перебирать её волосы. — Ничего. Хидан улыбнулся: он всё отлично расслышал.