будет

На плечах Тена распускаются багровые георгины, под ключицами – посиневшие бутоны гортензии (всё буквально кричит о невзаимности), а на предплечьях – решётка неглубоких порезов плетистой розы. Тело застелено цветочным ковром – не буквально, конечно, нет. Тен похож на неудавшийся шедевр начинающего художника. Он туго бинтует запястья, хватает со спинки стула толстовку Юкхея и быстро натягивает – огромная, болтается на нём мешком, но удачно скрывает все гематомы. Щурится, пристально смотрит на себя в зеркало и фыркает, выключая ненавистный будильник на долбанные пять утра – он встал задолго до него. Тен устало плетётся в зал, наступая на незавязанные шнурки, падает на пыльный мат и сильнее натягивает кепку на глаза. Слышит скрип кроссовок в коридоре. Вдох. Выдох. Вдох. Выход. Он задерживает дыхание, сильно напрягая диафрагму – начинает мутить то ли от голода, то ли от недостатка кислорода. и всё же, сдохнуть хочется больше – Тен-а? – голос ничуть не удивлённый, но сонный. Тэён с грохотом падает рядом с ним и протяжно зевает. Тен отворачивается. – Да брось, иди сюда. – Он шутливо щипает его за бок, а после обнимает со спины, словно мягкую игрушку, и горячо дышит в шею. Чёртов воздух выбили из чёртовых лёгких. Тен задыхается, чувствуя, как под руками Тэёна расцветает обруч синяков. У него немеют ноги, от боли поджимаются пальцы. Он хочет расцарапать себе кожу на груди, чтобы добраться до ноющего сердца, вынуть его, разбить, как китайский фарфор, и больше никогда ничего не чувствовать, но вместо этого умело выкручивается из объятий и включает музыку. Ему нравится, как двигается Ли Тэён – оглушающе, до оцепенения восхитительно. Он резко, с оттяжкой запрокидывает назад голову и проходится рукой от шеи до кромки чёрных джинсов. У Тена дёргается кадык. Ему кажется, что он стоит на краю крыши внушительной высотки: те самые впечатления, когда смотришь вниз и кажется, будто ты вот-вот сорвёшься. Тен близок Внутри всё сжимается, сердце попеременно делает то кульбит, то рондат, а внизу живота приятно-больно колет тысячей иголок. Вот всё, что чувствует Тен с каждым новым движением Тэёна. – Baby, don’t stop, – подпевает Тэён и по-кошачьи выгибается, наклоняясь к Тену, и подставляет красную макушку. Тен чешет его за ухом – кончики пальцев, заклеенные пластырями, снова начинают кровоточить, а Тэён игриво мажет щекой по его ладони. Дверь устало скрипит, и в танцевальный зал лениво вползают Марк с Джехёном; Юта морщится от крепкого кофе, а Хэчан пытается запихнуть себе в рот какой-то сэндвич. – Ты не болен? – Тэён щурится и тянет руку ко лбу Тена, но тот делает шаг назад. – Такой бледный. Тен делает глубокий вдох, но воздух для него – химические пары с единственной возможной маркировкой; от них кружится голова и разъедается кожа. Он украдкой смотрит в неестественно зелёные глаза и пытается найти ответ всего на один вопрос: почему ты? – Устал, – глухо отвечает он, шарахаясь от звука собственного голоса. Тэён молчит. Поджимает губы и хлопает его по плечу, а Тен гадает, что появится на этот раз – синяк, кровоподтёк или порез. Он не знает, как поставить на паузу и отмотать назад, как начать избавляться от навязчивых мыслей, как попытаться забыть вездесущего Ли Тэёна, который, словно фантомное видение – повсюду, повсюду, повсюду. ещё немного, и он сойдет с ума Тен мысленно воет от собственного малодушия и стискивает кулак до хруста не то суставов, не то поломанной жизни. Он хочет прогнать его, как вшивого дворового кота, взашей – наследил достаточно, Тену не оттереться – излечиться, в конце концов, как лечатся от рака или самого обычного насморка. Тен хочет влюбиться в кого-то другого. И перестать делать вид, что он не прячет слащавые записки, что он не купил себе колючий винный свитер (под цвет волос, конечно; его волос), что не он теперь делает себе только двойной эспрессо (хотя просто обожает ореховое какао) и выпивает его ровно тремя глотками. Тен садится на пол и утыкается лбом в зеркало. В конце концов, до Тэёна он был одиночкой, Солнечной системой без Солнца. После – добровольно согласился залезть в петлю. Напротив – Джехён гладит острые коленки Тэёна и золотисто смеется, размазывая по лицу нарисованные веснушки, а тот украдкой касается губами его запястья. Тен сглатывает колющую зависть – он устал зализывать раны, как подбитая собака. Напротив – Доён протягивает Джехёну руку для приветствия, а, отвернувшись, шипит от боли и стискивает кулаки. Тен усмехается и тут же ловит на себе раздражённый взгляд из-под спадающей на лицо чёлки. Они с Донёном никогда не ладили, но Тен признаёт – такого не заслуживает даже он. (Тен ненавидит Доёна чуточку меньше, Джехёна – больше) Напротив – всё отрезвляет несуществующей пощёчиной.

—

Тен решает, что Тэён должен знать правду. Глупое, детское решение, но ровно в восемь ноль одну он стоит у его комнаты. Коротко стучит и, не дожидаясь ответа, приоткрывает дверь. – Тэён-хён? – Просовывает серую голову в щель. Комната отвечает звенящей тишиной. Переминувшись с ноги на ногу, он всё-таки решает зайти. К своему счастью (или же наоборот, он не решил) Тэёна он не находит – только Джонни. Он стоит у распахнутого окна – слишком рано для начала марта – и сосредоточенно крутит в своих руках плёнку, пытаясь поймать солнечные лучи под нужным углом. – Привет, – выдыхает Тен почти что разочарованно. – Привет, – бесцветно отвечает Со. Когда они только встретились, Тен запомнил его по стеклянному взгляду, усталым вздохам, натянутому молчанию в ответ на практически любую его реплику. И сейчас – всё то же полнейшее болезненное безразличие – холодное, как и ветер за окном, и терпкое, как его одеколон. Тен жмётся около входа и показательно кутается в толстовку. Джонни хмурится, но окно закрывает. Смахивает с подоконника осевшую пыль и запрыгивает на него – получается не слишком грациозно, и уголки губ Тена невольно дёргаются вверх. – Это твои фотографии? – Да, сделал их на прошлой неделе, когда мы были в Пусане. Ещё не успел проявить. – Он забавно щурится и смахивает с глаз воображаемую прядь. – Ты хочешь посмотреть? Тен неуверенно кивает, а Джонни приглашающе хлопает по месту рядом с собой. Аккуратно, боясь повредить, он принимается внимательно разглядывать плёнку: вот Тэиль с Донхёком, висящие на какой-то трубе; Юта с кривой ромашкой под глазом – её рисовал Чону; пытающийся быть суровым Сычен. Конечно, куча Джехёна и его – от этих фотографий в горле пересыхает, а сердце бьётся через раз: такими темпами Тен рискует заработать аритмию. – Стой, а это… – он щурится и приближает плёнку к самому носу. – Это я? – с ноткой полного восторга и восхищения спрашивает Тен. Здесь он смотрится в витрину, здесь – кажется, танцует под любимую песню в торговом центре. Его фотографий наберётся с десяток. – Да, – отвечает Джонни, будто бы не смущаясь. – Вот эта хорошая. – Он протягивает ему коричневый квадратик. На плёнке Тен улыбается, в камеру не смотрит, поправляет в волосах искусственный цветок шиповника. – Хорошая… – протягивает Тен, забываясь, прислоняется к окну и тут же морщится от боли по всему телу. Он поджимает ноги к груди, и толстовка предательски задирается, обнажая бинты с алыми разводами. – Не хочу знать, кто это, – внезапно говорит Джонни, а Тена пробирает до костей. На удивленный взгляд Ёнхо молча показывает ему три ровных старых шрама чуть выше локтя. Тен ничего не спрашивает. Так они и сидят некоторое время, чуть соприкасаясь плечами и лодыжками. Поднять голову Тен попросту не может: прячет глаза в своем стыде, своей грёбаной жалости и беспомощности. Ему хочется плакать, захлёбываться рыданиями, биться в истерике, в конце концов, лишь бы вся эта гадость вышла. Лишь бы он снова смог свободно дышать. Джонни трепетно, неуверенно трогает его, боясь, что от его прикосновений по перламутровой коже Тена пойдёт трещина. Тот не двигается. – Всё будет, – говорит он, глотая «хорошо» или «плохо»; Тен не знает. Со ободряюще кладёт руку ему на плечо и так же ободряюще улыбается; Тен сталкивается с чернотой его глаз и больно стискивает его предплечье сквозь хлопковую ткань рубашки. разве можно ему не верить? Сейчас у Тена в жизни мутно, он весь – акварельный набросок на мокрой бумаге. Ёнхо – кристальная чистота; он вносит чёткий контур.

—

Он приходит к Джонни ровно в восемь ноль одну каждый день. Тот цепляется за новый синяк взглядом и смотрит долго, пристально, затем осторожно проходится большим пальцем по содранным в кровь костяшкам, по каждой расцветающей кровавой бархатке. – Болит? Тен отрицательно качает головой. лжёт Лжёт, потому что хочет остаться. Остаться ради улыбок Ёнхо, ради его робости, ради его заботы и даже ради запаха этого ужасного одеколона; остаться вопреки крошащемуся сердцу, остаться и продолжить случайно касаться его волос и упиваться даже мимолётными взглядами. Болит. Джонни невесомо касается его ладоней – осторожно, едва ощутимо. Оно и понятно – боится. Они оба боятся – боятся стать причиной новой боли. Но ничего, конечно же, не происходит, и Тен даже как-то разочарованно выдыхает. Внутри волнение смешивается с непреодолимой радостью и одновременно колючей горечью, пока палец Ёнхо ломаной линией скользит по его предплечью. Тэён. Тэён всё ещё болит в нем.

—

Они гуляют по улицам Сеула. На часах 23:23 – Тен хочет загадать желание. Оно уже истёрлось и выгорело под лучами какой-то детской надежды, но Тен по привычке продолжает думать об одном и том же, когда видит одинаковые цифры на экране телефона. – Иди к нам, Тен-а! – радостно кричит Тэён и машет рукой – вместе с Ютой и Сыченом он стоит под каким-то засохшим деревом. И не успевает он даже опомниться, как старший обнимает его рукой за шею. Прикосновения-ожоги, буквы чужого имени, отдающие уколом где-то в солнечном сплетении, лиловые лепестки гематом под затылком – он ничего не чувствует. От удивления даже вздрагивает, а затем расплывается в неуверенной, глуповатой улыбке ровно в тот момент, когда Джонни щёлкает затвором. Смазанный лак на ломких ногтях, серый свитер, холст багрово-турмалиновой кожи, её ужасающая чувствительность – всё внезапно больше не кажется одним сплошным слабым местом. Тен так и стоит под этим деревом, когда остальные уже ушли. – Ты идёшь? – неожиданно раздается где-то за спиной. Он узнаёт голос Джонни – буквально прокуренный, хотя тот и сигарету ни разу в руках не держал. Тен оборачивается, и у него в глазах только одна просьба. Ёнхо понимает и целует – порывисто, ударяясь зубами о зубы. А Тен улыбается через поцелуй, проезжается губами по его щеке, утыкается куда-то в шею и касается, касается, касается... Тен чувствует, что снова может дышать. Они переплетают пальцы.

—

Доён с дикой болью в горле сплёвывает сгусток крови и тут же заходится в противном кашле. – Хён? Он вздрагивает и видит перед собой заспанного Марка. – Держи. – Минхён протягивает ему стакан тёплого молока и садится рядом. Доён устало роняет голову ему на плечо.