* * *
— Здравствуй, Артур. Хью Айлендзу даже не было необходимости поднимать глаза, чтобы удостовериться в личности вошедшего. Без предупреждения, под негодующий оклик часового, решительным, эхом по коридору бункера отдающимся шагом — так в неофициальную святая святых Комитета обороны империи заходил только Артур Хеллсинг. Визита этого Хью ожидал ещё вчера, после разговора с Шелби. Более того, весьма надеялся, что Артур примчится именно вчера, пылая скороспелым праведным гневом, и отбить его эмоциональные непродуманные возражения будет легче лёгкого. Опоздание на сутки свидетельствовало о том, что у Артура хватило выдержки поразмыслить, и ничего хорошего это не предвещало. С учётом обстоятельств размышляющий Артур Хеллсинг, пожалуй, мог даже представлять собой угрозу национальной безопасности. — Чем ты не угодил охране на сей раз? — Хью жестом отослал маячившего у Артура за спиной часового. — Ветрено, — буркнул Артур с ходу. — У вас в коридоре висит табличка «тепло и ясно», и я хотел поменять её на «ветрено». Ты в курсе, что там, наверху, никоим образом не ясно и не тепло? — Приблизительно в курсе. Филдс за дело тебя остановил. К погоде эта табличка отношения не имеет. Артур пододвинул себе потёртый стул для посетителей и основательно устроился на нём, выжав из видавшей виды мебели протестующий скрип. — Ирония в том, — бросил он небрежным тоном, намеренно не соответствующим позе, которая выражала готовность отстаивать своё мнение до победного конца, — что я заскочил узнать прогноз погоды у человека, который понятия не имеет, что делается на улице. Засекречивание прогноза погоды было для Артура одно время любимой темой для пространных рассуждений: как британские граждане будут обходиться без этой жизненно необходимой темы для светских бесед. Постепенно мысль его свелась к тому, что отныне тема погоды приобретает статус абстрактной философской задачи, не опирающейся на грубые эмпирические факты и, соответственно, подходящей для продолжительной беседы ещё лучше, нежели прежде, — подобно знаменитому спору Фомы Аквинского и Альберта Великого о том, есть ли у крота глаза. — С немецкой метеостанции в Гренландии передают, что в пятницу прояснится и потеплеет, — пропуская шпильку мимо ушей, отозвался Хью. — Однако здешняя кухарка, к которой все прислушиваются, утверждает, что, если и распогодится, то ненадолго и к воскресенью снова затянет. Выбирай, кому ты доверяешь больше. — При всём уважении к почтенной леди, меня как раз занимает, что на сей счёт думают наши вынужденные соседи по ту сторону Канала. И как, в связи с этим прогнозом, планируют высадку на наше побережье. — На здоровье. Пока что английское солнышко не производит на них привлекательного впечатления. Но весна только начинается. — Не пугай. Весеннее брожение уже вовсю овладевает умами. До меня дошли слухи, к примеру, о неких совершенно сумасшедших планах обороны на случай вторжения. Они уставились друг другу в глаза через пространство над столом, неожиданно оказавшееся в роли буферной зоны. — Утверждённые сумасшедшие планы обороны? — с нажимом переспросил Хью. — Шутить изволишь? Кто бы допустил подобное? — Так и быть: не планы, а проекты, которые следовало бы прервать на стадии замысла и не тратить почём зря время и силы ценных государственных служащих. — Не следует замыкаться в рамках традиционных решений. Неосуществимым или нецелесообразным порой заранее объявляют проект, которому просто не было уделено достаточного внимания. — Я бы не назвал уделением достаточного внимания тот факт, что к разработке проекта не были привлечены ведущие специалисты в рассматриваемой области. — Разве что были основания полагать, что подразумеваемые специалисты не окажут должного содействия и стремления к сотрудничеству. — Не свидетельствовало бы ли это однозначно об абсурдности замысла и изначальной непригодности к воплощению в жизнь? — В равной степени такая точка зрения может свидетельствовать о закоснелости мышления и предубеждениях обсуждаемых лиц. Артур испустил звук, подозрительно напоминающий негромкое рычание. Голословные хождения вокруг да около всегда разъедали его терпение, как кислота. Хью победно улыбнулся уголками губ. — Операция «Красное море», — выпалил Артур уже прямолинейно. — Кто придумал это дурацкое название? Кому пришла в голову подобная безвкусица? — Странно слышать рассуждения о безвкусице от человека в красном галстуке. — Так и знал, что больше некому. — Я считаю, что данное название в равной степени и маскирует суть («Ну да, хотя бы не «Симфония ужаса», — фыркнул Артур), и отражает её — в нескольких смыслах. — Название — нелепое, дурацкое, пафосное. И оно — лучшее, что есть в этом проекте. — Именно потому что такой реакции с твоей стороны и следовало ожидать, я рассчитывал предъявить этот проект на твоё рассмотрение в максимально готовом виде, чтобы ты не смог отрицать его несомненные преимущества. — У него не может быть преимуществ, Хью, которые восполнили бы его недостатки. Алукарда нельзя использовать против людей. Предсказуемость дискуссии, необходимость перечислять аргументы, предъявляемые в подобных обсуждениях один за другим, подобно картам в финале удачной и этим скучной игры, Артура начинали злить, а Хью, напротив, помогали хранить невозмутимость. — Я знаю эту твою убеждённость и всячески её разделяю. Не приведи Господь, твоя тварь начнёт представлять собой угрозу для людей. И я никоим образом не стою за то, чтобы заменить им войска. Всё, что я предлагаю, — это держать Алукарда в резерве в качестве крайней меры на случай, если после высадки немецкие войска прорвут критическую линию обороны и оккупация станет неизбежной. Артур глянул на карту под руками Хью, где были дугами отмечены возможные места высадки, различной толщины карандашными штрихами проведены линии обороны. — Нет. Если ситуация будет настолько серьёзна, я готов мобилизовать для обороны весь боевой состав «Хеллсинга» — или, наоборот, придержать их для организации сопротивления. Мы все готовы сражаться, до последнего человека. Но Алукарда я впутывать не буду. Это война людей против людей — нам, людям, с ней и разбираться. — Это война против фашизма. Это оборона последнего оплота Европы против военной диктатуры и бесчеловечной идеологии. Ты готов допустить, чтобы наших сограждан убивали, высылали, отправляли в концентрационные лагеря, заставляли унижаться перед немецкими офицерами? Артур сжал челюсти, под скулами заиграли желваки. — Хью, придержи свою пафосную риторику для более благодатной аудитории. Я осведомлён о масштабе угрозы не хуже, чем ты. Но я считаю, что именно поэтому мы и выстоим — потому что это больше, чем привычная нам за века война ради земель или влияния. У Германии самая мощная армия из существующих, однако мощь этой армии бесполезна, пока ей не удаётся поставить ногу на наш порог. Да и Британия — не беззащитная крепость в осаде, которую легко взять измором или предательством, а сила, которая даёт Германии жару не на одном фронте. — Если ты так уверен, — пожал плечами Хью, — то ничем не рискуешь, соглашаясь на план, который всё равно никогда не понадобится. — О, нет, Хью. Я рискую как раз в тот момент, когда соглашусь на этот план, а не когда и если ему будет дан ход. Хищников, отведавших человеческого мяса, не зря немедленно отстреливают, пока те не разошлись, войдя во вкус лёгкой добычи и нарушения запретов. — Уж кому, а твоему хищнику вкус человеческого мяса издавна знаком во всём богатстве оттенков. — Я подразумевал себя, — Артур оскалил блестящие зубы для пущей острастки. Хью поморщился. — Господи, Артур, ну у тебя и метафоры. — Это не метафоры. Пойми, про всей своей, хм, яркой индивидуальности Алукард — лишь оружие. Поводок — в моих руках, я спускаю чудовище и науськиваю на жертв, и на моей, только на моей совести будет каждая из этих смертей, каждая поглощённая душа, каждая человеческая жизнь, принесённая в жертву проклятой твари. Которая после подобного поступка — нет, после одного лишь помысла — развернётся ко мне и поставит под вопрос моё право считать себя выше чудовища и быть ему хозяином. — Хочешь сказать, ты просто боишься? Тут Хью чуть переборщил с нарочитым разочарованием и вызовом. В брошенном на него взгляде Артура отразился укор за практически школьную попытку «взять на слабо». — Да, боюсь. И за собственную душу не в последнюю очередь. Есть вещи, с которыми человек должен справляться сам, желая оставаться человеком. Хью раздражённо хлопнул ладонью по столу. — Артур, какая душа? Нашёл время о душе вспоминать! Ты, может, ещё и до морализаторства докатишься? Да скажи на милость, есть хоть один смертный грех, которому ты бы последнее время не предавался? — Унынию, — со смешком отозвался Артур. — Вот видишь сам. Тебе ли вести разговоры о душеспасении? — А кто без греха, тому их вести и вовсе незачем — ну, за очевидным исключением. Вдобавок, между, скажем, неуважительным отношением к общественной морали и массовыми убийствами как-никак лежит целая пропасть, что само собой разумеется с точки зрения здравого смысла, но, если необходимо, могу прочесть тебе и исчерпывающую теологическую лекцию... — Да не сомневаюсь, что можешь, чёртов рыцарь протестантской веры с католическим крестом на шее! Удобно устроился! Только у нас речь не о высших сферах, а о человеческих жизнях, о банальном выживании. И вот что я тебе скажу: если бы я мог защитить Англию ценой одной-единственной своей души, это была бы смешная цена! Незнакомые, почти истеричные нотки в собственном голосе резанули слух. Артур даже подался назад и, вместо того, чтобы заорать в ответ ещё яростнее, ответил с подчёркнутым спокойствием: — Нет. Это совершенно не смешная цена, Хью. Если мы, те, кто стоит наверху, от которых всё зависит, поступимся принципами — остатками оных, если тебе угодно, — чего же мы можем требовать от всех остальных? — Я не общественный деятель и не пример для подражания, — огрызнулся Хью и уткнулся взглядом в карту на столе, избегая смотреть на Артура. — Так и знай, я намерен поставить этот вопрос на обсуждение в Совете. — Война с людьми — это не дело «Хеллсинга», чёрт возьми! А Алукард — не дело Совета! Хью почти пожалел, что немцы не используют в бою нежить, хоть какого-нибудь самого завалящего упыря. Тогда Артур точно не отвертелся бы. — Война сегодня — это дело каждого. И если тебе не хватает решимости выбрать то, что должно, выбор сделают за тебя. — Посмотрю, как вы меня заставите, — процедил Артур. — Не тебя, так другого Хеллсинга... «...не внушай Совету этой мысли», — хотел добавить Хью, но осёкся, когда Артур вскочил, опрокидывая с грохотом стул. Хью застыл, как громом поражённый. Несколько долгих секунд он был уверен, что Артур в бешенстве ударит его. Однако тот, не сказав ни слова, резко развернулся и вышел, хлопнул дверью так, что задребезжали абажуры ламп на потолке, зазвенела на столе мелкая канцелярия, жалобно тренькнул телефон. Звон резонировал в костяке, Хью размял пальцы, успокаивая дрожь в руке, и только тогда окончательно понял, что они оба наговорили, и что на сей раз их занесло далеко за черту дружеской перебранки. Угроза мятежа, угроза... Уж лучше бы Артур правда ударил его. А потом они сразу же разобрались с этим... недоразумением? Ошибкой? Что, если ему правда придётся выбирать между Британией и Артуром? Британия простиралась перед глазами Хью Айлендза, испещрённая мелким шрифтом названий, сетью дорог: маленькая, аккуратная, она как раз умещалась под его удлинённой ладонью. С другой стороны, отдельного человека в данном масштабе нельзя было бы обозначить даже точкой, поставленной самым остро заточенным карандашом... Хью решительно оборвал тягостные размышления. Выбирать от него ещё не требовалось. Пока что перед ним стояла другая нелёгкая задача: возвратить. Он закурил и, взяв трубку, продиктовал телефонистке номер. — Ты всё-таки разболтал Артуру, — сурово сообщил Хью, едва его соединили с адресатом. — Конечно, я рассказал Артуру, — отозвался Шелби с непривычным раздражением. — И не делай, пожалуйста, вида, будто ты не знал, что я расскажу Артуру обо всём. С тебя бы сталось даже специально ввести меня в курс дела, чтобы избавить от неприятных объяснений себя. Хью затянулся поглубже, тщательно пытаясь не чувствовать себя со всех сторон виноватым. Немного растерянным тоном он признался: — Мы поссорились. — Так помиритесь, — буркнул Шелби и положил трубку. Хью с опозданием спохватился, что совершенно забыл перед звонком подключить телефон к скремблеру, для шифровки звонка. Помиритесь. Если бы всё было так просто... Будь сейчас рядом с ним Артур, он наверняка посоветовал бы ему чего-нибудь покрепче. Дубовый каталожный шкаф, о который Хью с досады стукнулся лбом, оказался в самый раз.* * *
Ветер в Росайте разгулялся такой — хоть набивай паруса впрок и дуй до самого края света. Вот только не полагалось линкору «Нельсон» парусов. Никакому парусу не под силу было бы сдвинуть с места сотни тонн корабельной стали, величественного гиганта, на чьей палубе без труда, пожалуй, разместилось бы футбольное поле. Разве что рубки и орудийные башни с устремлёнными вперёд тройными дулами мешали бы гонять мяч. Артуру с трудом верилось, что нормальный задорный мальчишка способен устоять перед искушением пересечь океан на боевом линкоре, а, возможно, и ввязаться по пути в настоящее морское сражение (хотя сам Артур искренне надеялся, что путешествие обойдётся без происшествий). Тем не менее, такой мальчишка как раз стоял перед ним, хмуря густые брови и с фамильным упрямством до последней минуты не оставляя надежды, что непредсказуемый старший брат передумает высылать его из Англии с той же внезапностью, с которой загорелся ни с того, ни с сего этой идеей. — Не потеряй квебекский адрес Сайксов. — Вызубрил наизусть. — Молодец. Не паникуй, если в порту тебя не встретят или сам потеряешься. Главное — доберись по адресу, а Сайкс позаботится обо всём остальном. Насупившись, Ричард выпнул из утоптанной земли камень, поднял взгляд и счёл не лишним ещё раз констатировать очевидное: — Я не хочу уезжать. Он не имел понятия, насколько легче Артуру сейчас было бы ответить: «Я тоже не хочу, чтобы ты уезжал», — и забыть, как дурной сон, неделю, за которую он спешно организовывал отъезд Ричарда. День за днём он кропотливо, будто на точнейших аналитических весах, взвешивал два решения: выслать Ричарда через Канаду в Штаты, к матери, подальше от опасностей войны, усугубившихся внутренними раздорами (Господи, если уж Айлендз сходит с ума, чего ожидать от прочих?), или, наоборот, выложить перед братом все карты, посвятить во все тайны Института Хеллсинга и проблемы Совета Круглого стола? Можно ли было надеяться, что тринадцатилетнему сопляку будет под силу справиться с этой ношей? Что в самом крайнем случае Ричард окажется готов перенять управление организацией и отстоять позицию семьи? Дать отпор настояниям Айлендза? Дать отпор искушениям Алукарда? Алукард явился Артуру вечером после невесёлого разговора с Шелби, не иначе как нарочно подкараулив час, когда усталость и сомнения тенетами оплетают ясность мышления, когда в угасающих сумерках теряются исходные мотивы, а возможные последствия поворачиваются самой неприглядной и зловещей своей стороной. Алукард предпочёл явиться в своей девичьей личине, которая одновременно и усыпляла бдительность, и настораживала обманчивостью, заставляла быть вдвойне начеку — хотя не раз именно излишняя настороженность, подозрительность вынуждала упускать из виду очевидную ошибку. Жутковато улыбаясь, Алукард притулился на ручке кресла и, когда Артур не соизволил потесниться ни на дюйм, игнорируя навязчивое присутствие твари, воспользовался удобным положением, чтобы нашёптывать хозяину на ухо, непонятно поначалу, насмехаясь или искушая. Он, Алукард, ведь не сомневался, что рано или поздно его победители окажутся в том же положении, что и сам он в незапамятные времена, — такова спираль истории. Несметное полчище, готовое поставить на колени всю Европу, тянет руки и к его родному дому. О, как ему всё это знакомо: гнёт постоянной угрозы, боль потерь, горечь предательства... Вот только всё, что удалось когда-то ему самому: это сохранить себя, пускай и ценой своей человечности, затаиться, превратить последний клочок своей земли в цитадель ужаса, которой сторонились и человек, и дикий зверь, кроме волков — лютых собратьев-хищников. — Но у тебя есть другой выход. Есть оружие, способное повернуть ход войны вспять. Стоит только отдать приказ, мой хозяин. Позволишь ли ты отнять у тебя всё, как отняли у меня? Есть ли у тебя вообще право сомневаться за счёт всех, кто падёт жертвами в случае твоего невмешательства: солдат, мирных жителей, детей? — Есть, — глухо отозвался Артур. — Так уж заведено, кому-то всегда приходится брать на себя ответственность и принимать решения. Он повернулся к Алукарду, привычно избегая встречаться с ним глазами, затем, передумав, уставился в багровые зрачки вампира, считая, что достаточно уверен в собственном решении. Видение ударило внезапно, как залп орудий, эхом отдавшийся от вздымающихся вверх южных скал в прожилках цепкого зелёного плюща, — нет, это отвесный меловой берег близ Дувра крошился под градом артиллерии, белые обломки срывались в пенящееся море. Темно-серая волна вражеской армии выплеснулась на берег, наступая неумолимо, методично, неестественно чёткими рядами, как на параде в пропагандистских фильмах. Солдаты с бесстрастными лицами переступали через трупы павших соратников, наступали, несмотря на ливень обстрела, нескончаемой толпой захлёстывали защитные доты. «Просто отдай приказ», — огладил ухо вкрадчивый шёпот, и Артур отдал приказ, снял ограничивающие силу печати. Багряно-чёрная рана разверзлась на груди земли, потоком хлынули вырвавшиеся на свободу ярость и смерть, впиваясь в чересчур ровные серые ряды бесчисленными конечностями, как индусская богиня смерти, разя врагов всем известным оружием пяти веков. Артур не испытывал ужаса и угрызений совести, которые приносит убийство. Массовость бойни свела значимость отдельного действия к нулю. Густой запах ярко-алой, будто люминисцирующей в полумраке крови, рвущейся наружу из растерзанных тел, ударял в голову пьянящей эйфорией. Красное море, с булькнувшим в горле смешком подумал Артур, натуральное Красное море, откуда Хью знал... Артур отпрянул, покачнул, едва не перевернув, кресло, на котором они с Алукардом так и сидели вдвоём, нос к носу. Яд упоения битвой ещё распадался в жилах, оставляя кружащий голову осадок. На губах Алукарда играла лёгкая улыбка. — Тебе понравилось. Признайся, ты ведь хотел бы узнать, собственными глазами увидеть, что за мощь твой отец запер нулевой печатью. Хотел бы испытать своё оружие в полную силу. Хотел бы раз и навсегда отвести нависшую над всеми вами угрозу. Лгать смысла не было. Лгать было даже опасно: этим Артур лишь усугубил бы свою слабость перед лицом искушения. — Да, — честно признался он. — Хотел бы. Но избежать необходимости увидеть и испытать это я хочу ещё сильнее. Алукард звонко рассмеялся, и Артур понял, что пугало его в девичьем обличии вампира больше всего. Нет, не контраст между нечеловеческой сущностью и внешней невинностью, а, напротив, их гармония. Вот и сейчас, в гавани Росайта, в последний раз взвешивая своё решение, Артур снова возвращался к тягостному выводу, что детская невинность проистекает не только из отсутствия повода для чувства вины, но и из отсутствия нажитых годами, прочувствованных, а не продиктованных извне моральных основ, которые необходимы, чтобы это чувство вины возникло. Взрослый виновнее ребёнка, потому что взрослому положено осознавать всю серьёзность запретов, которые он нарушает. Даже если Артур передаст Ричарду всё, что знает, младший брат может не устоять перед соблазном спустить Алукарда с цепи. Мораль для него пока что — лишь формальные правила приличия взрослого мира, которыми он по слову тех же взрослых способен и пренебречь. — Я попрошу у мамы, чтобы она отпустила тебя обратно, как только станет поспокойнее. — Немцы готовят наступление? — живо попытался угадать Ричард. — Вполне возможно. — Я могу сражаться. — Не сомневаюсь, — с безупречно серьёзным видом отозвался Артур. — А уж коктейли Молотова ты слишком удачно смешиваешь, на мой вкус. — Ты... — Ричард обиженно засопел. До сей минуты он пребывал в уверенности, что его вылазки на собрания местного отряда самообороны представляли собой тайну за семью печатями — и вдруг выяснилось, что вся его самостоятельная деятельность протекала под бдительным надзором старшего брата. — Маме я ничего не писал — сам понимаешь, незачем её лишний раз волновать. И ты тоже, — Артур заговорщицки понизил голос, — ну, про некоторые не особо благопристойные подробности хеллсинговского житья-бытья не распространяйся, ладно? Ричард кивнул со «взрослым» пониманием, хотя и дуясь ещё на признание Артура. — Оружие при себе? — Как всегда. Артур похлопал брата по боку, удостоверяясь, что тот правда держит револьвер на месте, а затем сгрёб в объятия, от души стиснул. Он остро вдруг ощутил, что несколько минут спустя впервые окажется совершенно один, в одиночестве, которого не испытывал никогда. — Запомни, — пробормотал он в светлую макушку, — при малейшем подозрении на неладное стреляй. Стреляй не раздумывая, на поражение. Я тебя потом вытащу из любой передряги, кроме как с того света. — Понял. В первом порыве Ричард охотно уцепился за него; затем, вспомнив о всех своих причинах дуться, поборолся и высвободился. Косясь за плечо Артура, он сердито буркнул. — Обжимайся со своим Айлендзом. Значит, всё-таки явился, не запылился. И, значит, не померещился Артуру этот пристальный взгляд в спину, отдававшийся зудом промеж лопаток. — Тебе пора, — похолодев, отрывисто бросил он. — И, Дик. Не доверяй никому. Даже Хью Айлендзу, — он не стал подчёркивать «особенно Хью Айлендзу». Глаза младшего и так превратились в блюдца от удивления. — Давай, поторопись. Артур пристально следил, как нескладная мальчишеская фигура с большим чемоданом в руках переправилась на борт «Нельсона», и не выпускал её из поля зрения, пока отчаливший линкор не развернулся другим бортом. А затем уже было не понять, правда ли он различает нужную точку на палубе, или то рябит в слезящихся, усталых глазах. Если Айлендз правда готов зайти настолько далеко, чтобы подослать на борт кого-то из своих людей, в лице Ричарда того ждёт неприятный сюрприз. Этого Хеллсинга тоже голыми руками не возьмёшь. А если Айлендз снова попытается угрожать ему самому... что ж, сколько угодно, но пока что по эту сторону океана силу Алукарда сдерживает один-единственный хозяин, и с ним волей-неволей придётся искать общий язык. Настырный ветер бесцеремонно совал пальцы в каждую неплотную застёжку, задувал в каждый зазор между пальто и пиджаком и остужал понемногу горячую, алым застящую глаза злость, которая застывала мелочным удовлетворением, что уж кому, а мерзлявому Айлендзу сейчас приходится куда более туго, чем Артуру. Однако тот стоял, как вкопанный, Артур по-прежнему ощущал спиной его взгляд и убедился в его присутствии ещё раз, обернувшись. Айлендз облюбовал себе место на горке, там, где дорога только начинала спускаться к гавани и куда, возможно, сам Артур поднялся бы, чтобы подольше проследить за отплытием «Нельсона», — но теперь настороженно застыл на своём пятачке земли, готовый защищать проход к гавани до последней капли крови, хотя в «Хеллсинге» и избегали такого выражения. В любую минуту он ожидал неприятного сюрприза, вроде неожиданного известия, будто некие обстоятельства препятствуют отплытию линкора. Но корабль благополучно удалялся в открытое море, а Артур, чувствуя себя свободнее, сделал шаг вверх по дороге, и ещё один, и решительно двинулся навстречу Айлендзу, стараясь не надеяться на примирение, не задумываться о слишком обоюдоостром противостоянии. Хью стоял неподвижно, только ветер трепал длинные полы тёмно-серого, не по погоде лёгкого плаща. При приближении Артура посиневшие от холода губы шевельнулись, Айлендз с лёгким недоумением скривился, будто только заметил, что продрог до костей, и с новой попытки неуклюже выдавил, явно произнося подобную фразу впервые в жизни: — Я сказал глупость. Прости. Артур удовлетворённо кивнул. — Ты сказал очень большую глупость, Хью. Разговаривать с Хью оказалось не так тяжело, как представлялось Артуру последние дни. Наоборот, камень с души норовил откатиться с лёгкостью, совершенно неподобающей для камня подобной весовой категории. На сей раз Хью ведь не просто, по своему обыкновению, фанатично норовил вмешаться в чужие дела, прогнуть их под вбитую себе в голову стратегию, — он дошёл до угроз самому Артуру, его семье. И всего несколько минут назад Артур был готов относиться к этим угрозам на полном серьёзе. — Я не собираюсь поднимать мятеж против короны, — уточнил он на случай, если Айлендзу тоже не давала покоя весомость его высказанных в запале слов. — Я добиваюсь того же, что и ты, что и все остальные: защитить государство и людей, разве что от врага, таящегося среди нас. — Конечно. Хью спешно кивнул, судорожно уцепившись закоченевшими пальцами в полы плаща. «Всё-таки сам забыл, что табличка «Тепло и ясно» не имеет отношения к погоде», — не удержался от озорной мысли Артур и едва не улыбнулся. — Видишь ли, — скованно продолжил Хью. — Мы тут решили, что если это... недоразумение поспособствует тому, чтобы ты наконец выслал Ричарда в безопасное место... В общем, не торопиться разубеждать тебя. — Ты... Извини, «вы», — Артур уже краем глаза заметил нервно переминающегося возле автомобиля Шелби, готового в любую минуту поддержать это «мы» или броситься разнимать бывших школьных приятелей. — Итак, «вы» всё-таки просто не могли взять и оставить меня с Дикки в покое и не вмешиваться в наши семейные дела?.. Ах, извини, «вы» ровно это и сделали: стояли в стороне и не вмешивались. Хью улыбался. Нет, разумеется, не как улыбаются нормальные люди с безупречно чистой совестью — но в уголках его губ явно настороженно притаилась выжидающая улыбка. Артур был в замешательстве, за что Айлендза хочется прибить сильнее: за угрозу в адрес его близких или за заботу о них. Значит, пока Артур носился, как ошпаренный, и едва не хватал адмирала Уолша за грудки, добиваясь, чтобы ему выделили место на ближайшем боевом судне, Хью Айлендз уже со спокойной совестью просчитывал преимущества своей «глупости», если глупости... — Скажи, ты ведь не подстроил этот спектакль нарочно только для того, чтобы я выслал Ричарда подальше? — Нет. Я же сказал: я допустил ошибку. — «Глупость» мне понравилась больше. — Как скажешь. На сей раз удержаться от улыбки оказалось совершенно невозможно. И Хью улыбнулся в ответ, коротко и напряжённо: кажется, у него уже зуб на зуб не попадал. Хозяйничавший в гавани ветер разогнал облака, и стало правда ясно. Только никоим образом не тепло. Артур сделал последний шаг навстречу, приблизившись вплотную. — Знаешь, — произнёс он угрожающим тоном. — Мой братишка, о котором вы тут все так печётесь, перед отплытием посоветовал мне кое-что с тобой сделать. И, пожалуй, я намерен последовать его совету прямо сейчас, устраивает тебя это или нет.