Фантазия и подсолнухи

Ичи-сама ослеп. Навсегда. С того дня я начал стремительно расти. Уже нет времени на то, чтобы проверять, насколько я вырос за день: Ичи-сама может потребоваться помощь, я не могу оставить его надолго. Что это? Страх. Я боюсь за него. Каждый день, когда я смотрю на его мягкую улыбку, внутри становится горячо, как будто все механизмы внутри меня начинают работать на полную мощность. Иногда мне кажется, что я умираю. Ненависть. Когда я наблюдаю, как цветет это ярко-красное, словно море крови, поле, я думаю лишь о том, что готов прямо сейчас выбежать из дома и срывать цветок за цветком голыми руками, чтобы смять их и отбросить куда подальше. Я готов сутками выдирать их из земли, ведь я не чувствую усталости. Ичи-сама, пожалуйста, давайте засадим это поле подсолнухами. Вместе. Я хочу, чтобы вы больше не думали о тяжёлом прошлом. Я помогу вам. Я всегда буду следовать за вами. Сожаление. – Какой чудесный аромат, Юзу, – Ичи-сама вдыхает летний воздух. Его юката мягко шуршит на ветру. – Ичи-сама... – все ещё удивляюсь своему новому ломкому голосу, – знаете почему я предложил посадить именно подсолнухи? – Непривычно видеть тебя таким спокойным, – Ичи-сама по-доброму усмехается, а я сжимаюсь от этих слов. Понимаю, что он до сих пор не может привыкнуть к своей... слепоте. Скажите, что вам больно, Ичи-сама! Пожалуйста! Кажется, что детали внутри меня сейчас разлетятся на мелкие кусочки от переполняющих меня непонятных чувств, а он продолжает, все также тепло улыбаясь: – ты стал таким взрослым, – Ичи-сама треплет меня по голове. Ему не приходится нагибаться, чтобы сделать это. Мы теперь почти одного роста. – Ичи-сама, эти подсолнухи… – Не волнуйся, Юзу, и ни о чем не сожалей... Неловкость. – Ичи-сама, вы так внимательны ко мне, я… Я выбрал их, потому что на языке цветов они означают готовность следовать за человеком, которого любишь, – затаив дыхание шепчу, чувствуя, как щеки краснеют как те ужасные цветы, предавая меня также, как члены клана, за которых Ичи-сама проливал свою кровь. Предавая перед самим собой. Я же взрослый! – Юзу… – Ичи-сама берет меня за руку. Теперь я могу крепко сжать его теплую ладонь в своей, ни секунды не колеблясь. – я рад, что причина именно в этом, а не в “они ведь такие красивые, Ичи-сама”, – он смеётся так открыто, наверное, впервые за то долгое время, что я нахожусь рядом с ним. Даже сквозь повязку он будто бы смотрит прямо мне в глаза: – Я люблю тебя, Юзу. Рядом с ним мое тело ведет себя так странно... Раньше, по ночам, когда я сидел у окна, представляя, какие сны снятся Ичи-сама, я часто думал о том, что же будет после этих слов, но мысли прерывались. Теперь я знаю. Ичи-сама обнимет и прижмёт меня к себе, а за этим последует не очередное, хоть и безумно приятное “спасибо”, а поцелуй. Долгий и тягучий, взрослый поцелуй. А за завтраком я буду торопливо стряхивать крошки от кастеллы с его юкаты. На коленях у Ичи-сама так уютно. Сэя ни о чем не сожалеет. Обнимая во сне Юзу за широкие плечи, он чувствует себя счастливым, словно зажмурившись от слишком яркого, как улыбка его любимого, жёлтого цвета подсолнухов. А сам Юзу понимает, что готов и дальше делить все на двоих, и его глупое желание вырасти здесь абсолютно ни при чем.