***
Девушка очнулась, наверное, через несколько часов – и очнулась так легко и радостно, словно это было славное утро после долгого, крепкого, здорового сна, сулящее полный радостей день. Очнувшись, Ариадна осознала себя на душистой и мягкой, как перина, траве, прогретой ласковым солнцем. Лежать на ней было так славно, что девушка не стала сразу вскакивать и оглядываться: откуда-то она точно знала – будто это знание лёгким ароматом цветов витало в воздухе – что здесь ей ничего не угрожает. Никто не попытается напасть, схватить, сделать ей больно... Здесь она, наконец, в безопасности. Блаженно вздохнув от этого осознания, Ариадна вытянулась на траве, с наслаждением закинув руки за голову. Как хорошо... Ласковые солнечные лучи нежно целовали её лицо, как целовал бы любящий дедушка. Складки божественной, ослепительно белоснежной тоги Нефелы струились по небу, и Ариадна щурилась на облака, пытаясь увидеть среди них животных. Вот – кентавр, он мчится по лугу, на бегу натягивая лук сильной и уверенной рукой. Вот плывёт по спокойному морю корабль, и ветер наполняет его паруса. Вот бык... Девушка вздрогнула было, но тут же звонко рассмеялась. Она свободна! Теперь – окончательно и навсегда – свободна! Она вырвалась, сбежала от кошмара длинною в жизнь, она на далёком и, как выяснилось, восхитительно прекрасном Наксосе, и здесь не будет никаких быков, никаких лабиринтов, никаких мужчин со шкурой быка на плечах, а если и будет – это будут совсем ручные, миролюбивые создания с белоснежной шерстью, которые покорно подставят ей голову, позволяя погладить, и глаза их будут влажными и ласковыми, и никогда не нальются кровью – никогда, никогда, никогда! От счастья хотелось смеяться снова и снова, оно наполняло грудь, как горный, чистый воздух, полный аромата цветов, и Ариадна даже выгнулась грудью навстречу яркому небу, с наслаждением жмуря полные счастливого блеска глаза. Как же ей было... спокойно! Впервые за долгое время, впервые, наверное, за всю жизнь – ей было абсолютно спокойно и радостно. Тёплое море накатывало на берег и лизало ей ступни, будто собака, обожающая свою хозяйку, и Ариадна тихонько смеялась от щекотки. Пожалуй, ей всё-таки стоит осмотреться – что же это за загадочный Наксос, к которому она плыла так долго и упорно? Ариадна легко поднялась на ноги – каждое её движение дышало непринуждённой лёгкостью, глаза сияли, яркие губы изгибались в лёгкой улыбке. Девушка с любопытством окинула взглядом побережье... И с губ её сорвался восхищённый вздох. – Как красиво... Оказалось, что Наксос покрыт пышным зелёным лесом. Крепкие, старые деревья возвышались над головой, мягко шелестя на ветру сочными, ярко-зелёными листьями, вглубь леса уводил десяток затейливо переплетающихся узких троп. Наверное, в таком лесу легко заблудиться... «Может, я встречу кого-нибудь, если пойду вглубь? – Ариадна задумчиво прижала кончик пальца к губам. – Мне нужно выйти к людям. Это большой остров, думаю, здесь кто-то должен жить... Может быть, рыбаки или охотники? И они согласятся приютить меня ненадолго? А потом я научусь готовить или собирать ягоды, чтобы помогать им, и смогу задержаться подольше...» Золотистые от песка дорожки сами ложились под босые ступни. С любопытством оглядываясь по сторонам, Ариадна осторожно углублялась вглубь леса. Идти было легко: бархатистые, приятные голым ногам дорожки вместо привычных камней Крита, ровная местность вместо крутых склонов, даже корни деревьев не так уж часто норовили подставить ей подножку. Что-то мурлыча себе под нос – отчего-то захотелось петь – Ариадна принялась срывать цветы, попадающиеся на дороге: нежно-розовый и ярко-алый шиповник – тот оказался суровым охранником и взял с неё плату кровью за несколько нежных соцветий. Наткнулась даже на целый ковёр из солнечно-жёлтой, душистой руты, а затем – на россыпь пламенно-алых маков и такие же пламенные, но солнечные, оранжевые ноготки... И, наконец, на хрупкий, тоненький подснежник, печально клонящий к земле серебристую головку. Его Ариадна сорвала особенно бережно и, немного подумав, не стала присоединять к своему пёстрому букету: там преобладал розовый, алый, жёлтый и оранжевый – хрупкому подснежнику будет неуютно с такими соседями. Легонько поцеловав прохладные лепестки, девушка вплела его себе в волосы – они уже успели высохнуть и теперь мягкими волнами струились на плечи – и зашагала дальше, сама не зная, насколько упоительно сейчас хороша. Ариадна надеялась найти домик какого-нибудь охотника или рыбака, но неожиданно впереди зазвучала музыка и звонкий многоголосый смех. Брови девушки удивлённо поползли вверх: кто это решил поупражняться в музицировании прямо в лесу? Невольно чуть замедлив шаги, Ариадна пошла на звуки. Музыка приближалась – отчаянная, звонкая, разудалая, словно кто-то (искусный, конечно) нещадно драл струны кифары и так и звал в пляс: ну же, танцуй, танцуй, танцуй, ты так давно не танцевала! Отпустив на волю мимолётный, такой неуместный здесь страх, Ариадна звонко рассмеялась и действительно пустилась в пляс. Тело её пело и радовалось – ведь правда, как же давно она не танцевала! С тех пор, как исчезли Икар и Дедал, это Икару нравилось танцевать с ней по отцовской мастерской... Смеясь, девушка встряхивала густыми волосами, поводила крутым бедром и точёными, красивыми плечами – и вскоре танец словно бы сам вывел её навстречу удивительной процессии. Более трехсот весёлых девушек и юношей (последние – с козлиными ногами вместо человечьих), все – с растрёпанными волосами, смеющиеся и румяные от плясок, веселья и вина, многие – с музыкальными инструментами или чашами в руках, они танцевали, взявшись за руки, и смеялись, кто-то раздаривал направо и налево поцелуи каждому, кто хотел его поцеловать, кто-то так же раздаривал всем вино. Самые разные девушки и юноши были здесь: темноволосые и светлые, с лицами круглыми или скуластыми, темноглазые, сероглазые, синеглазые, но все – удивительно счастливые, с горящими взглядами и ярким румянцем на щеках. Ни одного печального лица. И одуряющий запах вина, от которого у Ариадны даже голова пошла кругом. На несколько мгновений она замерла в изумлении, и процессия, вышедшая ей навстречу, замерла тоже. А затем одна из девушек звонко рассмеялась и прыгнула к ней, словно проворная горная козочка, и порывисто схватила за руки. – Здравствуй, сестра! – И чмокнула её в щёку ярко-алыми от вина губами, обдав Ариадну его сладким запахом. – Какая ты красивая! И так хорошо танцевала! – Правда? – щёки Ариадны (которые даже немного болели от улыбки, не сходящей с губ с того самого момента, когда она открыла глаза на Наксосе) вспыхнули смущённым румянцем. – Спасибо! Я не видела, как вы танцевали, но уверена, что это было замечательно! Все – боги, как же их много! – весело рассмеялись, и девушка увлекла её к своим друзьям, крепко и нежно сжимая её руку своей тёплой, нежной ладонью. Они представлялись ей – Ариадна кивала и улыбалась, даже не пытаясь запомнить такое количество имён одновременно – кто-то расшаркивался в шуточном поклоне, кто-то целовал её в щёку или чмокал в губы, кто-то крепко обнимал, кто-то успел вплести ей в волосы ещё несколько цветов и накинуть цветочную гирлянду на шею... «Куда она ведёт меня?» Не успела Ариадна задать себе этот вопрос, как менада, что вела её (Ариадна, конечно, сразу догадалась, что это была именно она), крикнула во весь голос: – Расступитесь! Дайте дорогу, я хочу показать её Дионису! У Ариадны восхищённо оборвалось дыхание – самому Дионису! Богу, самому настоящему! Сердце её жарко заколотилось, даже руки похолодели от волнения, но разволноваться как следует ей просто не дали времени: вытащили в небольшой круг – и буквально вытолкнули, ласково, но бесцеремонно, навстречу... Ему. Дионис очень походил на Икара. Очень. Не внешностью, нет: вместо светлых глаз – тёмные, будто ягоды сизого винограда, вместо шапки светлых кудрей – кудри густые, чёрные, как густое и крепкое вино, вместо лёгкого загара – напротив, кожа белая, как молоко. Черта лица – тоньше и правильнее, тоньше и правильнее, чем у любого человека, яркий рот окаймлён смолью короткой бороды, в густых кудрях – венок из каких-то ярко-красных цветов и виноградных листьев, тога сползла с одного плеча (тело – белое, худощавое, не такое, какое полагается богу – наверное, это оттого, что бедняжка родился не так, как рождаются все, даже олимпийские, дети), в руке – расписная чаша, полная сладкого вина, а на губах – звонкий, заразительный смех. Внешне – ни одной схожей черты, но почему-то Ариадна с первого взгляда угадала в нём сходство с её возлюбленным. Тот же смеющийся взгляд, та же готовность вспыхнуть и гневом, и бурной радостью, читающаяся в чертах лица, та же горделивая, но не надменная – будто тянется к небу, к солнцу, к радости – посадка головы. И, конечно, запах вина, куда же без него, но не такой, каким несло иногда от Минотавра, а сладкий и опьяняющий, будто цветочный – от того не хочется отворачиваться, даже наоборот. Чуть позади за Дионисом Ариадна заметила и его учителя Силена – тот стоял, обнимая за шею симпатичного ослика и с любопытством рассматривая её. Худощавый, высокий, с живыми, смеющимися тёмными глазами и кудрявой бородой, он напомнил ей Дедала любопытным и светлым, несмотря на то, что все здесь явно были пьяны, как и полагается спутникам бога вина, взглядом, и девушка послала ему немного смущённую, приветливую улыбку – и невольно рассмеялась, когда Силен шутливо отсалютовал ей чашей. Что же ей делать?.. Ариадна замерла перед богом и его учителем в растерянности, не понимая, кланяться ли ей, падать ли ниц перед божественным величием, или, может быть, как все здесь, обнять его за шею и поцеловать? «А почему бы и нет?» – мелькнула было в голове шальная мысль, но девушка, конечно, не стала. Только улыбнулась открыто и искренне и всё же почтительно поклонилась. – Дионис... Извините, не знаю, как к Вам обратиться... Бог вина звонко рассмеялся. – Ты уже назвала Дионисом, так зови так и дальше! Мы рады видеть тебя, Ариадна. – С тёплой улыбкой на ярких от вина губах юноша протянул ей раскрытые руки. – Иди ко мне и позволь тебя обнять. Ариадна подчинилась с охотой – кто же отказывает богам? Тем более, в объятиях! Дионис обнял её неожиданно крепко, и находиться в его руках оказалось очень приятно. Тёплые и надёжные, они крепко стиснули её, прижали к горячему телу, и тёплые, влажные губы оставили поцелуй на её щеке. Как он похож на Икара... Может, это он и есть? Может, Икар с самого начала был Дионисом, решившим позабавиться, приняв облик смертного?.. Ариадна зачарованно вглядывалась в его лицо, и с каждым мгновением Икар, её Икар проступал через незнакомые черты – и от невыразимого счастья и боли у неё сладко заныло сердце. Мой милый, зачем ты меня обманывал? Если бы ты знал, как мне без тебя было плохо... Чуть отстранив принцессу от себя, но по-прежнему мягко держа за плечи, Дионис (Икар?) ласково заглянул ей в глаза. – За то, что ты так красиво танцевала... Скажи мне, чего ты хочешь, Ариадна? – Он мягко дотронулся до её щеки в точности так, как делал это Икар, и девушка по-детски зажмурилась, всем телом подавшись навстречу незамысловатой ласке. – Забыть... – прошептала она, не открывая глаз. – Я хочу забыть. Забыть обо всём. Об отце и его безумии, отравляющем всё вокруг... О равнодушных сёстрах, что предпочли уйти в себя, лишь бы не замечать того, что происходит. О моих братьях, которым радость доставляли только издёвки... О друге и любви, которую я потеряла. О Минотавре, который исковеркал моё детство, забрал моё девичество... Об его смерти. О том, что это с моей помощью он был убит... Слова лились и лились с её губ, как вино, как кровь... Кажется, она плакала? Или нет? Ариадна не знала – знала лишь, что эта кровавая река слов приносит ей облегчение. – О Тесее и его неблагодарности. Об афинянах, которые ненавидели меня. О пути на проклятый Наксос... Я обо всём, обо всём хочу забыть. Умоляю тебя, Дионис... – Она подняла на него больные глаза, полные надежды. – Прошу тебя, помоги мне! – Ты забудешь, – мягко откликнулся бог вина, и его голос разнёсся негромким эхом. – Ты забудешь обо всём, моя милая, моя храбрая маленькая принцесса. Ты будешь пить, танцевать и веселиться вместе с нами. Мои менады украсят цветами твои красивые волосы и сошьют тебе тогу, достойную царицы. Я возьму тебя в жёны, моя храбрая маленькая принцесса, – он крепче стиснул её талию в руках, – и ты вечно будешь весела и счастлива. Только выпей немного моего вина... Она не заметила, как чаша появилась в его руке. Как заворожённая, Ариадна смотрела, как Дионис подносит золотой краешек к его губам, как плещется вино в золотом плену, алое, будто кровь на мраморных плитах Лабиринта. Это шелестят листья на ветру? Нет, это менады повторяют сначала шёпотом, а потом всё громче и громче: – Пей, пей, пей, пей...***
– Пей, девочка... Вот так, умница, хорошо, какая ты у меня умница... Обессиленный, Дедал рухнул на табурет возле постели Ариадны, и прохладная тряпочка, которой он только что терпеливо обтирал её лицо, выпала из его ослабшей руки. Его бедная девочка была жива, но тяжело больна: очевидно, сказалось и чудовищное перенапряжение всех душевных и телесных сил (Дедал боялся даже представить, какую цену бедному ребёнку пришлось заплатить, чтобы сбежать с Крита), и пребывание в холодной воде – как догадывался скульптор, девушка несколько часов плыла к берегу... Покачав головой, Дедал с бесконечной отеческой (или, скорее, уже дедовской) нежностью провёл по её щеке кончиками пальцев. – Моё бедное дитя... Откуда в тебе столько силы?.. Ариадна не ответила. Она уже четвёртый день не приходила в себя, перемещаясь от полного забытья к метаниям по постели в горячечном бреду и обратно. Иногда она шептала что-то невнятное: «Как красиво...», «Красивые цветы». Звала Икара, звала самого скульптора... Почему-то звала Диониса. «Главное, чтобы не Чернокрылого». Дедал суеверно постучал по столу и, решительно вскочив (некогда рассиживаться, нужно помочь Ариадне!), принялся готовить куриный бульон. Поить её и кормить жидкой пищей у него получалось, правда, приходилось поддерживать её голову и кормить с ложечки, и часто девушка отворачивалась и сжимала губы, будто боялась, что он всунет ей в рот что-нибудь отравленное. Хотя Дедал почти не выходил из дома в эти три дня (только за лекарственными травами и за местным лекарем), он знал, что в Наксосе наверняка только и разговоров, что об его гостье. Уже пришлось сказать паре кумушек, что это его племянница, и она приехала к нему на лодке ранним утром, а лодка уже уплыла обратно (хорошая ложь всегда содержит немного правды). В устах сплетников эта версия наверняка обросла многочисленными подробностями... Только бы она не вышла за пределы Наксоса! Нарезая травы, Дедал задумчиво кусал губы. Вполне вероятно, им с Ариадной придётся покинуть остров. Не точно, но более чем вероятно: если об его поисках Минос мог бы забыть, то разыскивать родную дочь, сбежавшую у него из-под носа, он будет с кровавой пеной у рта. Да и местные жители... Если они приняли одного странного, ничего не рассказывающего о себе соседа, то совсем не факт, что примут и вторую, тем более, что от Ариадны за версту разит царственным происхождением. Дедал уже решил, куда они поедут, если придётся – в Трою. Там у него было много знакомых (в основном художников, конечно), туда он планировал отправиться с самого начала, размышляя над планом побега с Крита. К тому же, где, как не при дворе царя Приама, за крепкими стенами города, который невозможно взять и разрушить, искать защиты от могущественного Миноса? Этот город был так хорошо укреплён, что Минос даже не пытался за всё время своего правления посягать на его благополучие. Ещё они, пожалуй, могли бы отправиться на Итаку, к знаменитому Одиссею... Слава о нём разносилась далеко за пределы его полуострова, и Дедал знал, что Одиссей при всём его хитроумии и мощном флоте (вторым по мощи после критского) обладал миролюбивым нравом: этот человек хотел возделывать свои поля и растить детей, а не делать моря солонее от крови. То, что нужно. Но сначала нужно вылечить Ариадну. Пока бульон побулькивал в котелке, а Ариадна немного затихла (Дедал радовался, видя, что лекарства всё-таки помогают: после них девушка затихала и несколько часов не бредила, проваливаясь в глубокий сон без сновидений), скульптор... взялся за незаконченный портрет. Всё-таки удивительная штука – судьба... Проводя сутки у постели его драгоценной больной, Дедал медленно сходил с ума от волнения – и, чтобы забыться, вновь начал рисовать. Рисовал с упоением, полностью растворяясь в процессе, ныряя туда, как в море... Словно надеясь, что если нарисовать Ариадну живой и здоровой (на его портрете она смеялась, сверкая глазами, непокорные кудри рассыпались по плечам, на щеках – очаровательные ямочки, появляющиеся у неё только когда она искренне улыбалась) – Аполлон, бог-искусник и бог-целитель, подарит ей жизнь. Казалось, сама близость любимого существа возвращала Дедала к жизни... Хоть порой его и продирало до самых костей леденящим осознанием: Ариадна может умереть. Его девочка, его настрадавшееся, светлое, отважное дитя – она может умереть... Дедал решительно отгонял от себя ненужные мысли, понимая, что сейчас нужно всецело сосредоточиться на уходе за больной, но где-то в самой глубине души знал: умрёт она – умрёт и он. Не сможет, не выдержит. Зачем ему будет жить, если его дети уже взошли на ладью Харона? Сейчас Дедал старался об этом не думать – и линии, штрихи, крутые кудри, смеющиеся, ласковые, счастливые глаза, неуловимо-горделивый поворот головы, возникающие на бумаге под его рукой, ему в этом помогали. Только глубоко в голове звенело неотступно и настойчиво: живи, живи, прошу тебя, живи, пусть она останется в живых... По дому вскоре распространился аромат куриного бульона. Дедал дождался, пока тот немного остынет, и принялся кормить маленькую принцессу. Больно было смотреть на её безжизненное тело, на голову, которую приходилось поддерживать, как младенцу, чтобы не запрокидывалась, на вздрагивающие ресницы, на то, как мечутся под трепещущими веками глазные яблоки... «Странно, – нахмурился Дедал, – она беспокоится... Обычно после лекарств она несколько часов спит спокойно, а теперь...» Волнуясь, скульптор отставил чашку с бульоном в сторону, чтобы ненароком не обжечь девочку: она металась всё больше и больше, сильнее, чем во все прошлые разы, и по лицу её будто пробегали волны страха. – Нет... – хрипло забормотала она, отчаянно мотая головой. – Нет, нет, не надо... не хочу... я не буду это пить! Напугавшись ещё больше, Дедал порывисто схватил девочку в объятия, попытался успокаивающе провести по её лицу прохладной тряпочкой. – Милая, что такое?.. Я ничем тебя не пытаюсь тебя напоить, не нужно пить, если не хочешь. Ариадна? Ариадна?.. Девочка дёрнулась в его руках так сильно, словно от кого-то бежала... И широко-широко распахнула глаза. Несколько секунд она смотрела на потрясённого Дедала с животным ужасом, так, будто перед ней стояло какое-нибудь чудовище... А затем её губы вдруг дёрнулись в безумной улыбке. – Нет... Не-е-е-ет... – хрипло смеясь (мурашки бежали у Дедала по спине от этого смеха), девочка покачала головой и погрозила ему пальцем, как маленькому ребёнку. – Не-е-ет... Это шутка. Мне всё снится. Как Дионис. Мне снится. Так? Тебя нет. Тебя не может быть... – Лицо её вдруг по-детски сморщилось, как у ребёнка, который вот-вот заплачет от обиды. – Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Такого не бывает. Нет. Только не со мной, точно. Ты ненастоящий. Боги, что пережил этот несчастный ребёнок?! Дедал порывисто стиснул девочку в объятиях так тесно, как только смог, изо всех сил прижимая её к груди – и умирая от боли и счастья. Дрожащими руками он гладил её спутанные волосы, её щёки, её дрожащие плечи и повторял: – Это правда, Ариадна, милая моя, моя маленькая принцесса, это правда, клянусь тебе! Я живой, я здесь, вот, вот... – Старик схватил её маленькую ладошку и прижал к своему лицу, к груди, предлагая ощупать, проверить, убедиться. – Ариадна? Ариадна, милая... Несколько секунд она сидела неподвижно, позволяя себя обнимать и вглядываясь в его глаза, и Дедал не знал, куда девать себя под этим отчаянным взглядом – казалось, она хочет проверить, действительно ли это он... Проверить – или поверить? Спустя несколько долгих мгновений девочка хрипло застонала... и, бессильно уткнувшись лицом в его грудь, наконец, впервые с того кроваво-алого вечера, когда прибыл на Крит корабль из Афин, отчаянно разрыдалась.