Глава семьи

«Venezm'aider!» — призыв на помощь, который не используется ни в одном языке мира.

      -M-       Все случается настолько внезапно, что никто толком не успевает ничего понять. В начале кажется, что это какое-то недоразумение, чья-то оплошность, глупая шутка. Потом, что все не продлится слишком долго. А еще через какое-то время, что так быть просто не может.       — Это абсурд полнейший! — молодая женщина раздраженно взмахивает руками. В ее ладонях пластиковая карта и она с ненавистью мнет ее вспотевшими пальцами.       Ее младшая сестра сидит на диване, обняв подушку, и смотрит на яркий ковер под ногами. Сегодня ей сообщили о том, что она должна покинуть рабочее место. Именно так и сказали: «Вынуждены сообщить», «Вы должны освободить стол в ближайший час», «расчет получит глава семейства». Она понять даже толком ничего не успела. Только испугались, когда в офис зашли мужчины с автоматами.       — На моей карте полно денег! — старшая из сестер бросает теперь уже бесполезный цветной квадратик пластика на стол и падает в кресло. — Вся моя выручка за полгода…       — Сынджи, что сказали в банке? — в дверях появляется красивая женщина, лет 50-60. В руках у нее поднос с чашками и чайником.       — Что я теперь не имею право на свой счет, — трет веки та. — Что все деньги будут переведены какому-то главе семейства. И что-то еще… Господи, мама, да я и не слушала почти! Это же безумие какое-то! Честное слово!       — Мам, отец звонил? — интересуется младшая дочь.       Женщина ставит на приставной столик поднос и отрицательно качает головой.       — Когда я подняла трубку, то услышала механический голос, — говорит она негромко и садится на край кресла. Руки у нее дрожат, но голос остается спокойным. — Он сообщил мне, что связь с другими странами пока не доступна. А еще сказал, что с сегодняшнего дня все разговоры будут записываться. Назвал это «средством защиты граждан».       — Да что же это?! — взрывается Сынджи. — Кто-нибудь, черт возьми, может мне хоть что-нибудь объяснить?!       — Может, позвонишь Сынчолю? — осторожно предлагает младшая. — В конце концов, он же мужчина и вы встречаетесь…       Сынджи бросает недовольный взгляд на сестру и та поджимает губы:       — Ты серьезно сейчас, Сынен? Что еще за «он же мужчина»? М?       — Сегодня с работы уволили всех женщин, — сдается младшая. — Мужчин не тронули…       Сынджи недоуменно вскидывает брови и поворачивается к матери.       — А что с твоей пенсией? — строго.       — Заблокирована, — отзывается та спокойно.       Сынджи принимается скрипеть зубами.       — Какого черта, — шипит она. — Что происходит?       — Давайте позвоним Сынгвану, — старшая из женщин поднимает трубку телефона. — В отсутствие отца, он единственный мужчина в семье.              Сынгван несется по опустевшим улицам и озадаченно оглядывается по сторонам. Его мобильный еще работает, но несколько девушек с работы жаловались, что их телефоны отключены от сети. А потом они и вовсе получили сообщение о том, что должны уйти.       — Вы нас увольняете?!       — Менеджер Ким, что за дела?!       — Вы это серьезно?!       — Девушки, девушки, поймите, это не моя инициатива. Я не увольняю вас, просто… — менеджер мнет воротничок своей рубашки и каким-то не своим голосом выдыхает. — Вы теперь не имеете право работать. Вообще.       В наступившей тишине царит такое напряжение, что хоть ножом режь и на электростанции растаскивай.       — Менеджер Ким…       Женщины, стоящие посреди офиса, начинают рассеянно оглядываться. Но никто не может дать им ни единого вразумительного ответа.       — У вас час на сборы, — бросает менеджер и тут же исчезает за дверями кабинета.       Через час всех женщин с вещами конвоируют вниз, и автоматы вокруг делают их смирными и послушными.       Сынгван стряхивает наваждение, срезает у большого многоэтажного дома и спешно взбегает на крыльцо.       — Мама, я пришел!       В гостиной его встречают три напуганных женщины.       — Сынгван-а, что происходит? — спрашивает хозяйка дома, и голос ее теперь уже откровенно дрожит.              -A-       О том, что случился переворот, они узнают не сразу. Вернее догадываются не сразу. Обостренная политическая ситуация в стране слишком затянулась, чтобы хоть кто-то связал все события воедино. К тому же последние пару месяцев столицу сотрясали теракты. Бесконечные демонстрации. Какие-то неясные призывы. Листовки, разбросанные то тут, то там. Все было настолько очевидно, что никто не придал этому значения. А теперь они оказались в эпицентре чего-то совершенно невозможного.       Сынгван садится на телефон почти сразу и через несколько часов умудряется собрать картинку воедино. Пусть не всю, но достаточную, чтобы сделать кое-какие выводы.       — К власти пришла какая-то ультра-партия, — морщится он. Политика никогда не входила в сферу его интересов, но женщины все равно с надеждой и страхом смотрят на него. Будто он что-то может. Будто он что-то решает. Будто… Сынгван передергивает плечами: от всего этого ему сильно не по себе.       Сынгван привык быть младшим ребенком в семье. Любимый сын, младший братишка. Его баловали, обожали, потакали всячески и прощали шалости. В его комнате всегда находилось место еще одной плюшевой игрушке, плакату с очередным грандиозным мюзиклом, фену, парфюму в красивой бутылочке и розовому худи (и по-другому, когда ты воспитываешься женщинами, а единственный мужчина, с которого можно брать пример в постоянных разъездах, наверное, не бывает). Сынгван обожал цветы. И задний двор, вмещавший уютную теплицу, был его самым любимым местом. Когда приходило тепло, двор утопал в разноцветье и аромате, а с холодами уже дом полнился букетами и запахами. Мама души не чаяла в его цветах. Сестры говорили, что никто не дарил им букетов лучше, чем он. Даже отец и тот смирился с бесконечным цветочным потоком в их доме и, кажется, полюбил это. «Как будто весна круглый год», — как-то признался он сыну. Сынгван любил пить чай из маминого сервиза, любил делать подарки на Рождество, любил долгие разговоры и уютные объятья. И даже с сестрами по магазинам он умудрялся ходить так, что уставали они, а не он. Чего Сынгван не выносил, так это необходимость быть мужчиной. Носить чисто мужскую одежду. Ходить, как настоящий мужчина. Пить, как он же. Выглядеть соответствующе. И, безусловно, быть полным маскулинности. Можно было бы еще дрова рубить, но это уже высший пилотаж.       Сынчоль, кстати, всегда говорил, что Сынгвану и не надо. Что у него своя аура.       — Ты как чертова европейская выпечка — мягонькая и нежная, но оторваться невозможно.       А ведь сам Сынчоль неплохо вписывался в понятие «настоящий мужчина», по крайней мере, Сынгвану так казалось.       И вот сейчас, Сынгван, который в жизни никому не указывал, сидит и смотрит на своих вполне уверенных и очень независимых женщин и не понимает, почему должен объяснять им что-то. Ведь они всегда это делали куда лучше, чем он!       — Мам… — тянет он. Он не хочет ничего решать. Не нужно ему внезапное могущество. И власть неограниченная тоже. Особенно над этими женщинами.       — Ох, — скидывая оцепенение, выдыхает та. — Что же это мы?       Она поднимается, обнимает сына и, целуя его в макушку, улыбается.       — Просто представь, что ты пересказываешь сюжет очередной книги, которую выкрал у своих сестер.       Сынгван тихонько смеется, превращаясь на секунду в морского котика, и мягко обнимает морщинистые руки.       — Я не верю, что это по-настоящему, слышишь? Никто не имеет право отнимать у вас свободу. Абсолютный патриархат невозможен в современном мире. Этому просто не позволят случиться…              -Y-       Сынгван продолжает верить, что все образумится до тех самых пор, пока в их дверь не стучатся, и на пороге не возникает одетый в военную форму мужчина, сжимающий локоть озлобленной старшей сестры.       — Сынджи! — бросается Сынгван вперед, но его очень сухо и резко просят не двигаться.       — Мы поймали ее в магазине одежды, — сообщает мужчина.       И Сынгван уже ничего не может понять.       — Она была без сопровождения, — настаивает военный. — Без мужского.       И это замечание ставит Сынгвана в тупик.       — Зачем оно ей? — лепечет он. — Она всегда прекрасно справлялась одна.       — Теперь это запрещено, — отзывается тот и кидает Сынджи Сынгвану в руки.       Тот бережно ловит ее и заглядывает в лицо. «Все хорошо?» — шепчут его губы.       — Вот уведомление и штраф, — невозмутимый военный протягивает Сынгвану несколько бумаг. — Если это повторится, то мы вынуждены будем вынести вашу кандидатуру на Совет.       — Что еще за Совет такой? — стоящая позади сына, госпожа Бу, наконец, не выдерживает.       Военный пропускает ее вопрос мимо ушей. Словно ее нет. Словно она пустое место.       — Что такое Совет? — повторяет вопрос матери Сынгван и дрожащими пальцами забирает из чужих рук бумаги.       — Высший суд, решающий участь семьи и ее главы. Только там могут вынести вердикт относительно достоинства вашей личности, — на нижней ступени вдруг вырисовывается фигура.       Невысокий, хорошо сложенный европеец в черном плаще, улыбается настолько пугающе деликатно, что у Сынгвана нехорошо екает где-то в груди.       — Вы же шутите насчет оценки достоинства личности, правда? — позади Сынгвана вырастает еще одна тень.       — Молчать, женщина! — угрожающе повышает голос мужчина в форме и та испуганно прижимается к плечу не менее перепуганного Сынгвана.       — Не надо, — ладонь, затянутая в кожаную перчатку повелительно отходит в сторону.       Мужчина коротко кивает и спускается вниз, к европейцу.       — Я не шучу, к сожалению…       Сынгван удивленно смотрит на незнакомца, который отвечает вдруг прямо женщине, не дожидаясь, когда к нему обратиться кто-то повыше в новой социальной лестнице. Кажется, удивляется не только он.       — Если вызванного главу семьи сочтут недееспособным, то семью расформируют, — мужчина в плаще не спешит подниматься по лестнице. Только смотрит, внимательно и аккуратно. Сынгван на секунду встречается с чужим взглядом и вдруг замирает — теплая смешинка на дне карих глаз ловит его, не сильно бьет в грудь и — Сынгван задерживает дыхание — обнимает.       — Что это значит?       Вопрос швыряет Сынгвана обратно в реальность, и он перехватывает ладонь рассерженной Сынджи, прося не делать глупостей и не испытывать судьбу.       — Значит, что семью распределят в более благопристойные дома, а мужчину, показавшего свою несостоятельность, отправят либо в колонию, либо, если поведение сочтут аморальным — его казнят.       Женщины крупно вздрагивают и затихают. А Сынгван не может избавиться от наваждения — он где-то встречал уже эти глаза, где-то видел этот теплый, внимательный взгляд. Что же это?       — Но такое случается не часто и пока в семье соблюдаются правила, никому ничего не грозит, — успокаивающе произносит незнакомец. – Поэтому, берегите себя и семью. Доброго вечера… глава Бу.       Сынгван вдруг чувствует неясный импульс и подается вперед с негромким:       — Я провожу Вас.       Незнакомец оборачивается и на его лице читается такое неподдельное удивление, что оно становится даже приятным. Насколько вообще оно может таковым быть в подобной ситуации.       — Буду благодарен, — дожидаясь у лестницы, улыбается он.       А потом они оба неспешно и молча идут к большому, тонированному внедорожнику неясной марки.       — Мне кажется… — начинает Сынгван, когда массивная дверь прячет их от посторонних глаз.       — Меня зовут Чхве Хансоль, — перебивает его незнакомец, и улыбка на его губах становится искренней и очень солнечной.       Такой, какую и запомнил ее Сынгван, когда тем жарким летом, четыре года назад, впервые прикоснулся к ней своими губами.       — Вернон… — шепотом. — Господи…       — Я рад, что с тобой все хорошо, Бу.       Чужая улыбка, теплая и мягкая, накрывает Сынгвана с головой.              -D-       Сынгван смотрит на коробку, лежащую у него на кровати, и не хочет верить своим глазам. Его пальцы горят, сжимая конверт со строгим штемпелем. Там, на белой бумаге ровными черными буквами выведено не так уж много слов, но фраза «явиться для распределения на службу» запоминается сильнее всего. Это приговор. Сынгван кладет письмо на кровать и тянется к коробке с гербом. Новым гербом их новой страны. Вытянутая вверх ладонь с кольцом на безымянном пальце. Символ отцовства. Символ мужества. Символ правильной, хорошей жизни. Сынгван проводит пальцами по крышке — она отзывается тихим, шершавым шипением — и медленно приподнимает ее. Он знает, что там. Он такое уже видел. Сунену из соседнего дома пару дней назад пришла такая же посылка. Огненному Сунену — яркому, добродушному парню, подкармливающему собак в приюте и мечтающему стать хореографом. Ему теперь ничего этого нельзя. Нельзя быть ярким. Нельзя кормить собак. Нельзя улыбаться незнакомым девушкам. Нельзя мечтать о танцах. Ни о чем мечтать. Теперь у Сунена черные коротко стриженые волосы и серый, узкий воротничок невзрачной формы. Теперь он будет служить Отцам Родины. Теперь он часть великого дела.       Сынгван смотрит на серую форму, аккуратно лежащую в коробке, и молчит.       Да, вот и его приобщили к благостному будущему.              -A-       Все это кажется нереальным. Кошмарным сном. Каким-то спектаклем. Но проснуться не получается ни у кого. И уйти из зрительного зала тоже. Сынгван сидит на постели и смотрит в пол. Рукава его уютного розового худи, прячут подрагивающие пальцы, которые теперь некуда зарывать. Вчера ему пришло указание «привести себя в надлежащий вид» и прислали время и место, куда он должен для этого прийти… Сынгван поднимается и идет в ванную. Он не смотрит в зеркало, не пытается заглянуть в стеклянное отражение душевой. Он чистит зубы, включает кран и тянется к пенке для умывания, а потом замирает. У зеленой тубы стоят несколько бутылочек с яркими, красивыми надписями — «В помощь осветленным волосам». Сынгван смотрит на них еще несколько минут, а потом садится на крышку унитаза и прикрывает лицо руками. Из зеркала на него смотрит черноволосый, коротко стриженый мальчишка.              Когда Сынгван входит на кухню, то видит, как мать перебирает какие-то мелкие бумажки и щурится.       — Мам… — осторожно произносит он.       Та оборачивается и в ее глазах Сынгван видит пугающую тревогу.       — Мам, — он спешит к ней и мягко ловит ее ладони своими. — Что? Что случилось?       Женщина неподвижно стоит несколько секунд, а потом, морщась, будто бы от боли, разжимает ладонь. В ней ровной стопочкой лежат те самые маленькие бумажки. Сынгван берет одну из них в руки и подносит к лицу.       — Купон на мясо. 1 кг, — читает он. — Что это?       Его непонимающий взгляд бьется о напуганный матери, и он хватает всю стопку, принимаясь разглядывать ее.       — Купон на молоко. 1,5 литра. Купон на яблоки. 4 штуки. Купон на яйца. 1 десяток. Купон на… — он продолжает перебирать, бегая глазами по строчкам. — Господи, да что же это?..       — Прислали сегодня утром, — госпожа Бу присаживается на краешек стула и складывает руки на коленях.       Сынгван еще раз скользит взглядом по бумажечкам и трясет головой.       — Да нет же… — бормочет он. — Это… это бред полный… быть не может…       Еще несколько секунд проходят в молчании, а потом руки, покрытые сеточкой вздувшихся вен, протягивают очередной белый конверт.       — Там написано, что теперь продукты можно будет купить только так и только вот с этим, — небольшой лист, размером с половину А4 тоже оказывается в руках Сынгвана. Он внимательно смотрит на него и уже не хочет ничего понимать.       — Ни одна женщина не может выйти на улицу без листа согласования. Никуда, — говорит госпожа Бу. И голос ее хоть и дрожит, но звучит удивительно буднично.       — Мама, — шепчет Сынгван, падая на стул. — Во что нас втянули?..       За окном проносятся несколько черных машин с обжигающими глаза проблесковыми маячками.              -Y-       Сынгван открывает глаза и смотрит в белый потолок. Из-за двери доносится запах свежеиспеченных блинчиков и кленового сиропа. Сынгван на секунду закрывает глаза и рисует себе прошлое. В свою комнату он возвращает постеры, компьютер, любимую музыку и большую подковообразную подушку, которую он любил обнимать во сне. Он знает, что Сынен уже встала и скорее всего, помогает маме печь те самые блинчики, которыми так вкусно пахнет по всему дому. Отец в ванной бреется — двери он никогда не закрывает, чтобы в зеркале видеть все, что происходит на кухне и обязательно это комментировать. Сынджи в него — она тоже любит крепкие шуточки и темное пиво. Наверное, Сынчоль поэтому ею и увлекся — слишком уж легко было ему, третьему сыну в семье, с ней. Кстати, частенько по утрам на кухне можно было застать и его — он первым хвалил выпечку Сынен и всегда говорил ей, что она может теперь не бояться пацанов в колледже — они знают, что Сынен часть семьи Чхве, а это вам не шутки. Сынен мягко смеялась в ответ и неизменно повторяла, что ей повезло с сестрой и ее парнем. Сынчолю нравилось, а Сынджи только вздыхала и чмокала в макушку вначале одного, а потом другого. Сынгван как раз выползал из своей комнаты в этот момент, поэтому утренние плюшки перепадали и ему. Ловить сестру в объятья, и забираться носом в ее волосы было чем-то вроде ритуала. Сынджи закатывала глаза и крепко обнимала в ответ в такие моменты, с обреченным: «Плюшевый ты мишка, мелкий». Сынгван не обижался, только ластился еще больше. И смеялся, когда Сынчоль ревниво отбирал сестру себе. «Возьми блинчиков для Чан-и и Сунен-и», — его мама всегда беспокоилась за этих обормотов. А Сынен всегда пекла в расчете на вечно голодные рты. Только Чану доставались самые красивые и аккуратные, но Сынгван секретов не выдавал, не забывая все же хвалить сестренку в присутствии Чана.       — Ты проснулся?       Сынгван открывает глаза, и видение исчезает, растворяется в настоящем, как дымка.       — Да, — шепчет он.       Сынджи проходит в комнату и забирается с ногами в кровать брата, а потом хлопает по одеялу рядом с собой. Сынгвану не надо объяснять, что это значит. Он переворачивается на бок и гусеницей переползает к сестре, укладываясь между ее ног. Сынджи крепко обнимает его, сминая розовый худи поперек груди и утыкается носом в макушку. Так они и сидят, пока Сынен не приходит, чтобы позвать их к завтраку.       — В следующий раз возьмите и меня, — обиженно просит она, когда все усаживаются за стол.       И госпожа Бу непонимающе глядит на детей. Что-то в интонациях дочери напоминает ей о прошлом. Теплом и светлом, как пуховое одеяло.       Сынджи вдруг вздыхает, как прежде, и театрально качает головой:       — Как сложно быть старшим ребенком в этой семье, а!       Сынгван вдруг давится смешком, а потом и вовсе начинает смеяться в голос, увлекая за собой и остальных. Пуховое одеяло мягко обнимает со всех сторон и греет до чужого, злого стука в дверь. Сынгван вздрагивает, и улыбка сбегает с его губ — как бы они не старались, реальность все равно всегда стоит на пороге.              -M-       Сынгван не знает, что ему с этим делать. Он сжимает в руках конверт и думает о том, что ему стоило родиться девчонкой. Тогда не пришлось бы получать эти бесконечные письма. Подписывать разрешения на выход из дома, покупку продуктов, поход в магазин. Принимать знаки внимания и откликаться на высокое звание Главы семейства. Сынгван снова открывает конверт и морщится — от того веет холодом и стерильностью: никаких исключений, никаких особых случаев, лишь четкий расчет по давно продуманному плану с жестким графиком исполнения.       — Сынгван-а, — маленькая, мягкая ладонь ложится на его предплечье и тихонько сжимает.       Мама всегда знает, когда ее ребенку особенно непросто.       — Что не так? — спрашивает она.       А Сынгван не знает, как ей объяснить, как ей сказать. Он не понимает, с чего вдруг все так вышло. Ведь все было предельно ясно.       — Покажи, — просит женщина, напрягаясь.       А Сынгван утопает в вине. Почему именно он должен приносить плохие новости в семью? Почему именно ему нужно решать вопросы, подобные этому? Почему?       — Господи, — госпожа Бу прижимает ладонь с письмом к губам. — Да как же это?       Она прячет лицо в руках, и ее плечи начинают мелко дрожать.       Сынгван отводит глаза и не хочет думать о том, что спасти свою семью он может, лишь отказавшись от отца.       «Ваш отец признан государственным преступником. Его разъезды — незаконными. Поездки в другие страны были оценены Советом, как шпионский жест. А его отказ сотрудничать с нынешним правительством, как приверженность к террористической группировке. В связи с этим, главе семейства Бу предлагается явиться с письменным донесением, в котором будет указано, что семейство отказывается состоять в родстве с человеком, предавшим их и Родину. В случае отказа — семейство будет расформировано. И те, кто будут потворствовать собственным слабостям — казнены. Слава Отцам, защищающим нас! Хвала!».              Сынгван сидит в большом кресле и старается ни о чем не думать. Ни о том, что он предал отца, написав ту злосчастную бумажку. Ни о том, что Сынджи велела не показываться ей на глаза после такого. Ни о том, что Сынен и мама теперь не смотрят ему в глаза. Он спасал их, все это знают, но никому от этого нелегче. Сынгван думает о том, что почувствует отец, если эта бумага попадет ему в руки. Он ведь понятия не имеет, что происходит здесь, у них.       Сынгван закрывает глаза и представляет, как отец гуляет по набережной Шанхая или Нагои, слушает музыку, пьет пиво, смотрит на целующиеся парочки и прогуливающиеся семьи. В мире все осталось по-прежнему, а у них рухнуло в один миг. Так странно. Так невозможно. И так обидно.       — Почему мы? — выдыхает Сынгван в пустоту.       Он знает, что это самый бесполезный вопрос в мире, но он не оставляет его в покое.              -A-       Когда окна вздрагивают от звука сирены, Сынгван бросается к окну. Он видит, как большой пестрый поток испуганных и напряженных людей стекается в центр перекрестка и, сжатый со всех сторон черными фигурами с автоматами, замирает там.       — Что это? — шепчет Сынен, сжимая рукав брата.       Сынгван судорожно качает головой — он понятия не имеет.       — У них в руках такая же форма, как у тебя, Сынгвана-а, — шепот сестры становится свистящим, словно ее накрывает волна ужаса.       Впрочем, Сынгвана она накрывает тоже. Они смотрят, как к их улице подъезжает автомобиль и из динамиков слышится оглушительный треск: «Всем серым офицерам явиться для следования на место службы». Это требование повторяется несколько раз.       — Что за новая напасть?! — появившаяся вслед за матерью, Сынджи мчится к окну.       Побледневшую Сынен госпожа Бу усаживает в кресло и принимается растирать тонкие ладони.       — Кажется, это за мной, — шепчет Сынгван пересохшими губами. На улице люди с автоматами принимаются стучать в двери домов.       — Не ходи, — вдруг хватает его за руку Сынджи. — У меня плохое предчувствие. Я боюсь, что ты можешь не вернуться…       Сынен прижимает ладони к губам и сдавленно выдыхает — получается как-то протяжно и надрывно, словно детский крик.       Сынгван сжимает белую занавеску пальцами и та принимается мелко дрожать. Он видит, как двое мужчин толкают дулами автоматов насмерть перепуганного Сунена. А потом один из них поворачивает к их дому.              Их ведут колонной по двое. Строго. Разговаривать не дают. Выбиваться и перестраиваться тоже. Глаза долу. Документы так, чтобы легко было проверить. Сынгван чувствует собственное сердце где-то в гортани. То бьется, стучит о кости, словно пойманная в силки птица. Сынгвану страшно. И он ничего не понимает.       Люди с автоматами периодически прикрикивают, подгоняя толпу и та, послушной рекой стремится вперед.       — Куда нас ведут, кто-нибудь знает? — раздается вдруг откуда-то из-за спины.       Стоящие вокруг осторожно оглядываются и едва заметно качают головами — никто не в курсе.       — Говорят, что это чистка, — слышится голос спереди. — Половина домой не вернется, расстреляют…       — Глупости, — отмахивается от него чей-то шепот. — Это просто очередная пугаловка. Чтобы приструнить нас лишний раз. Мы, видимо, не достаточно громко блеем и жуем траву…       — Когда тебя поставят к стене, скажи мне об этом еще раз, — шипит в ответ тот, что впереди.       Люди вокруг принимаются испуганно дергаться, не зная кому верить и что делать, но пару ударов прикладами и грозные голоса надсмотрщиков, приводят всех в оцепенение. Сынгван чувствует, как его окутывает могильный холод и крепко прижимает серую форму к груди — это не поможет, он знает, но так он чувствует себя защищеннее.       Через десять минут они оказываются у высокого здания, бывшего когда-то общежитием — серое, невзрачное, оно остается все таким же унылым, каким было и в прошлой жизни, только теперь на нем красуется флаг с изображением меча, который держит окольцованная ладонь.       — Добро пожаловать в «Пост» — место, где начинается защита нашего государства! — Сынгван слышит зычный, низкий голос, когда, наконец, попадает в холл здания. — Теперь вы часть великого будущего! Наша серая рота, бойцы невидимого фронта, вам предстоит сражаться с врагом, которого сложно увидеть, но который будет подтачивать силу и возможности нашей с вами Родины. Враг силен, он пользуется самым грязным оружием — нашим страхом! Пытается спрятать от нас путь, кричит, что раньше было лучше, но мы-то знаем, что не было! Что дети задыхались от насилия, что женщины страшились выходить по вечерам из дома, что нас обманывали, травили воздух и скармливали яд! Теперь же, мы говорим им — хватит! Мы сами будем решать, как жить и будем сносить с нашего пути тех, кто не способен верить!!! Так давайте же вместе встанем на защиту нового будущего, где наши дети будут здоровы и смогут спокойно расти!!!       В зале воцаряется гробовая тишина. А потом кто-то из середины толпы громко интересуется:       — Долго заучивал этот бред? Поди, мозоли на языке от такого безудержного вранья натер, а?       Сынгван оборачивается — ему кажутся знакомыми эти нотки в чужом голосе. Он видит ухмыляющегося высокого парня с гордо вскинутым подбородком и замирает — он помнит его. Знает лишь имя, но помнит. Это сын одной из маминых подруг.       — Зачем же ты… — Сынгван давится воздухом, когда его толкают в сторону, попадая прикладом между ребер, и уже с пола видит, как брыкающегося парня тащат в комнату с железной дверью.       — Не дайте ублюдкам заставить вас поверить, что все это нормально! — орет тот, а потом за ним захлопывается тяжелая дверь.       — Вот и славно, — мягко улыбается «проповедник», складывая ладони друг в друга. — А теперь, за работу…       Сынгвана резко тянут за локоть, и он вдруг видит Чана, а рядом с ним Сунена. Тот осторожно кивает Сынгвану и сжимает его пальцы. Ладони обоих дрожат.              -Y-       Сынджи бросает на стол перед Сынгваном несколько бланков и заходится бранью. Сынгван непонимающе отодвигает тарелку с завтраком и читает:       — «Разрешение на покупку лекарств»… что это?       — А ты как думаешь?! — рычит Сынджи. — Твой брат мужик, решил, что самое время проконтролировать, что же это такое женщины покупают в аптеках, а то вдруг там сплошь запрещенные в свободной продаже презервативы и спирали всякие, а она не замужем, вот позор-то!       — Перестань, — прерывает кривляния дочери, госпожа Бу. Она ставит на стол тарелки с зеленью и отнимает у Сынгвана бумаги. — Подпишешь, когда доешь.       — О да, глава Бу, будь любезен подпиши грешной, грязной женщине бумажку, чтобы она смогла выйти на улицу! — Сынджи бросает полотенце на стул и яростно хлопает дверью, ведущую в ее комнату.       Сынен прячет глаза и поправляет платье: позавчера вышел новый закон — все женщины обязаны носить платье с длиной юбки ниже колен на 15 сантиметров. А еще она не задает вопросов, не поднимает глаз и готовит книги для утилизации. Вчера объявили, что чтение — это праздность, которая приводит ум в состояние «непокоя», что вредит общему здоровью организма. А, следовательно, вредит обществу. Поэтому, в ближайшее время Совет подготовит постановление, которое поможет обществу оздоровиться. «Чтение — это человеческий бич. Сильнейший наркотик. Он портит и развращает. И мы будет бороться с ним всеми доступными нами способами. Будьте спокойны!».       — Ешьте, — просит госпожа Бу.       — Мама, — Сынгван поднимает на нее глаза и пытается по одному лишь движению ее губ понять, что происходит.       — Вчера Сынджи прислали бумагу с выговором, — говорит она. — Ей вменяют статью «Распутство» и требуют прекратить… сношения с Сынчолем.       Сынгвана бьет под дых формулировка, и он сдавливает чашку в своих пальцах:       — Так и написано?       Он слышит торопливые, яростные шаги, а потом на стол с шумом опускается опостылевший лист с гербом в правом углу.       — Можешь убедиться сам… глава, — ядовито шипит Сынджи.       — Не надо… — Сынгван поднимает глаза, в уголках которых скопились капельки слез и смотрит на свою старшую сестру. Сильную, смелую, умеющую постоять за себя и за него, за Сынгвана.       Сынджи смотрит в его глаза и вдруг чертыхается, а потом падает на стул и прячется в ладонях.       — Я ненавижу то, что с нами стало, — шепчет она, сквозь слезы.       И Сынгвану нечего на это возразить. Он поднимается и через пару минут уже обнимает красивые плечи, прячась в густых волосах сестры. Ему бы сказать, что он все исправит, что он защитит их, что все будет хорошо, но…              -D-       Сынгван стоит на плацу, вытянувшись по струнке и смотрит в землю. Так теперь каждое утро — их объезжает командир в открытом джипе, снисходительно улыбаясь, а потом в десятиминутной речи, рассказывает об успехах. На фронте. И на их собственной земле.       — Нашими общими усилиями за этот месяц мы схватили более 10 мятежников в нашем округе, — его голос, высокий и неровный, дребезжит в прозрачном воздухе. — И сегодня вы все сможете испытать то, что испытываем мы, фронтовики, те, кто воюет за нашу свободу и независимость! Сегодня вы, наконец, насладитесь вкусом победы!       Его голос тонет в звуках приближающихся машин. На плац выезжает старый автобус, принадлежавший когда-то одному из видных университетов, а нынче потрепанному передовыми и поездками в колонии, и из него, подгоняемые охранниками, высыпаются люди в наручниках.       Сынгван не может оторвать глаз от избитых мужчин и женщин. Их ведут к серой стене «Поста» и растаскивают, растягивают вдоль нее.       Сынгван бросает ошарашенный взгляд на командира. Но тот недвижимым изваянием стоит в своем джипе.       — Господи боже, — выдыхает Сынгван. Он оступается, когда напротив заключенных выстраивается шеренга черных фигур.       — Нет… — вздрагивают его губы. — Нет…       — Тихо, — шепчет стоящий за его спиной Чан.       — Господи… — Сынгван слышит, как мягко щелкают предохранители и устраиваются дула автоматов у суровых лиц. — Что же вы делаете?..       Он делает неверный шаг вперед, но Чан ловит его за локоть и возвращает обратно. Только Сынгван не может, не может не то, что смотреть, он быть здесь не может. Слышать, как плачут и просят о помощи те, кто у стены, как черная перчатка, дающая отмашку, рассекает воздух, как…       Сынгвана дергают к себе чьи-то сильные руки и прячут на груди, когда всё вокруг вздрагивает от одновременного залпа десяти автоматов.       — Все хорошо, — сынчолевским голосом шепчут губы Сынгвану на ухо, пока стихают стоны и оседают на землю расстрелянные. — Все хорошо…       Сынгван прячется на широкой груди, давясь слезами, и не слышит, как рядом испуганно молится Сунен и как озлобленно скрипит под сапогами Чана каменная крошка.              -A-       Сынгван ничего вокруг себя не замечает. Его словно отключают от внешнего мира. Он не слышит приказов, не понимает, почему кто-то кричит ему что-то в лицо и только когда его виска касается приклад, разбивая голову, он вдруг начинает приходить в себя. Но в этот же самый момент сознание изменяет ему, и он падает на серый бетонный пол.       Первое, что возвращает его в реальность — это острая, пронзительная боль. Она раскаленным штырем вбивается где-то у лба и выходит там, где заканчивается челюсть. Сынгван тихо стонет и тут же слышит мягкое:       — Не шевелись, пожалуйста…       Страх возвращается вторым — Сынгван не узнает голос. Тот не принадлежит ни Сынчолю, ни Чану, ни Сунену. Но кто еще, в таком случае, мог бы так внимательно с ним обращаться.       — Тебе нужно это выпить, — просит голос и к губам Сынгвана прижимается холодное стекло. — Чтобы боль прошла…       Сынгван чувствует, как чужие руки осторожно помогают ему подняться и бережно придерживают в ожидании.       — Бу-я, — шепотом произносит все тот же голос, но теперь он звучит взволновано и облегченно. — Ты напугал меня.       Боже…       Сынгван силится открыть глаза и действительно видит склоненного над собой Вернона. Тот смотрит серьезно и сосредоточенно, но когда ловит на чужих губах едва заметную улыбку, смягчается и сам тянет уголки губ вверх.       — Пей, — говорит он и Сынгван послушно глотает мерзкую на вкус жидкость.       Вернон ставит стакан на пол и осторожно укладывает разбитую голову обратно на подушку. Сынгван чувствует чужие пальцы в своих коротких волосах и эта ласка, позабытая, неуместная среди всего этого безумия, топит в себе, вызывая к жизни старые воспоминания из их прошлой, невозможной жизни. Сынгван помнит внезапно накрывший их ливень и как оба они прятались под большим дубом. Помнит, как сидел между чужих ног, устроив свои позади перепачканных джинсов Вернона. Помнит, как Вернон зачесывал его светлые волосы назад и как улыбался, сказочно тепло. Сынгвана никогда не целовали так — осторожно и вместе с тем уверенно. Словно Вернон знал какую-то тайну о них двоих. Будто ему рассказали о том, что они встретятся и что это изменит все. В их шестнадцать — это было странно. То спокойствие, какое излучал Вернон. Та уверенность, какой были полны его движения и жесты. «Я для тебя навсегда?», — любил шутить Сынгван, а Вернон кивал с улыбкой и, глядя в глаза, отзывался коротким и твердым: «Да». Сынгвана все это заставляло безудержно смущаться, поэтому он принимался хохотать, как умалишенный, прячась от чужого мягкого взгляда.       — Как себя чувствуешь? — спрашивает Вернон. Его пальцы пробегаются по месту удара и Сынгван морщится. — Все еще больно? Но ведь уже должно было подействовать…       Вернон взволновано хмурит брови и вытаскивает надорванную упаковку лекарства из мусорного ведра, чтобы внимательнее изучить.       — Почти не болит, — шепотом отзывается Сынгван, но Вернон его не слышит.       И Сынгван пользуется моментом, чтобы рассмотреть его. Вернон сильно изменился. Как-то неуловимо повзрослел. Ладони стали чуть рельефнее, очертилась линия губ и на лбу залегла глубокая складка. Сынгван помнит, когда она появилась — в тот месяц они окончательно потеряли связь друг с другом. Вернона увезли в далекую Исландию, подальше от цивилизации и ее благ. Много позже от него пришло письмо — обычное, рукописное письмо, где он говорил о странных людях, с которыми связались его родители. Упоминал, что ночами на их кухне все время кто-то заседал, и принтер не останавливался ни на минуту. «Иногда мне кажется, что они у плиты революцию обсуждают, причем, вполне серьезно» — шутил он. Но Сынгван не особо вдался в подробности этой истории. Он перечитывал лишь конец письма, где Вернон неровным, взволнованным почерком писал: «Бу, я скучаю по тебе. И люблю. Твой Хансоль». Это все, что нужно было Сынгвану. И еще обещание: «Когда мне исполнится 21, я вернусь к тебе». Они опоздали на 4 года.       — Я не надеялся на встречу, — сознается Сынгван. Его пальцы осторожно сжимают край черного плаща Вернона и комкают его в пальцах.       Вернон не оставляет этот жест без внимания, он ловит чужую ладонь и проскальзывает сквозь чужие пальцы своими.       — С самого первого момента я знал, что никуда от тебя не денусь, — винится он и улыбка на его губах слишком теплая.       — А как же тот парень, — Сынгван пытается сощуриться, но уже вторит чужой улыбке. — Кажется, его звали Джошуа, да? Он ведь тоже американец и такой красивый…       — Я всегда считал, что морские котики — самые классные, — смеется Вернон, а потом вдруг прижимается щекой к чужим пальцам, выдыхая внезапное. — Я так скучал, Бу. И так боялся не успеть.       Сынгван весь сжимается от этого внезапного признания: ему так хорошо сейчас и так больно одновременно с этим. Как же это? Что с этим делать? Он тянется к Вернону и тот ловит его своими руками, обнимая.       — Спасибо, что не забыл меня, — шепчет Сынгван и прячет лицо на плече, чувствуя, как отчаянно сильно сжимаются руки вокруг него.       Ему все еще и хорошо, и больно, но внутри него селится что-то сильное, как атомный реактор, и дышать становится легче. Совсем немного.       — Бу, — слышится из-за спины. Чужие руки не отпускают, но гладят, прося выслушать. — У меня мало времени…       Сынгван съеживается. Реальность снова встает у входа, мрачной тенью напоминая о себе. Вернону ведь, по правде, здесь быть, наверное, нельзя. Наверное, это опасно. И чревато. Сынгван совсем об этом не подумал.       — Я могу что-то для тебя сделать? — шепчет он. Ему вдруг снова становится страшно.       Вернон тихо смеется и Сынгван кутается в этот смех, стараясь запомнить его в мельчайших подробностях. Страх говорит, что надеяться на что-то подобное еще раз — опасная глупость.       — Можешь любить меня и дальше, а? — Вернон еще смеется, но сжимает крепче в своих руках.Словно это важно. Словно по-другому ничего не выйдет. Словно если иначе, то ничего и не нужно. Совсем ничего.       Сынгван кивает. Он никогда не признавался Вернону, но тот всегда знал. Знал еще до того, как сам Сынгван понял.       — Завтра тебе придет бумага, — Вернон все еще не отпускает, держит в руках, шепчет. — Это бумага касается Сынджи… тише-тише, — он не дает Сынгвану выбраться. — В списке ты должен выбрать мое имя.       — Что?.. — Сынгван трясет головой. Он ничего не понимает. — В каком списке? Причем тут Сынджи?       Вернон вздыхает и отстраняется. Длинная темная челка (почему ее не состригли?) падает ему на лицо.       — Совет принял постановление, — говорит он и у Сынгвана темнеет в глазах. — Всех девушек возраста Сынджи выдать замуж в течение трех месяцев, список кандидатов прилагается к письму, которое будет направлено в дом. Глава должен выбрать одного из них…       Вернон внимательно смотрит в ошарашенные глаза и повторяет еще раз:       — Ты должен выбрать мое имя.       У Сынгвана уходит почва из-под ног. Он наклоняется вперед, впиваясь пальцами в матрас кровати (господи, где они?) и судорожно дышит.       — Бу-я, — Вернон сжимает мягкие плечи. — Пожалуйста, это важно…       — У нее Сынчоль, — выдыхает Сынгван. Он ничего не понимает. Не осознает. Ему больно. — Как же я могу? И ты… ты…       — А у меня ты, — Вернон заглядывает в чужие глаза. — Ничего не поменялось. Но…       В комнату (это палата какая-то?) вдруг входит Сынчоль и становится у дверей, опираясь на них спиной. Вернон делает вдох и продолжает:       — Только так я смогу вывезти Сынджи из страны…       У Сынгвана спирает дыхание. Вывезти? Вытащить из этого ада? Позволить ей вновь стать собой?       — Господи… — едва слышно выдыхает Сынгван и бросает взгляд на Сынчоля. Тот смотрит в ответ и если бы Сынгван его не знал, то решил бы, что ему все равно. Но Сынгван знает. Он видит слишком прямую линию плеч (а Сынчоль всегда был расслаблен и никогда не отличался военной выправкой), видит, как в уголках глаз копятся злые морщинки, как едва заметно кривятся губы, видит напряженную линию челюсти. Скольких усилий требовалось Вернону, чтобы Сынчоль согласился? Сынгван вытягивает дрожащие пальцы по простыне и просит, — Иди сюда…       Сынчоль смотрит на чужие пальцы, а потом облокачивается на дверь и прикрывает глаза. Сынгван знает, что тот не подойдет, но будет уверен — они понимают, что для него все это значит.       — Сынчоль мой водитель, — говорит Вернон, — Это позволит им с Сынджи быть рядом друг с другом. Ты еще не знаешь, но серым офицерам жены не положены…       Сынгван все еще смотрит на Сынчоля, но кивает Вернону — он понял.       — Вы спасаете мою семью…       И слезы снова принимаются катиться из его опухших глаз. Боже, сколько же он плакал за эти полгода? Сколько еще придется? Почему все так? Почему нет нормального выхода? Почему с ними все это происходит? Что же это за жизнь? И как ею жить? Боже…       — Мы спасаем свою семью, — слышит Сынгван тихий голос Сынчоля и крепкие руки вдруг снова, как тогда на плацу, обнимают его. — Не плачь.       Сынгван кивает в широкое плечо, всхлипывая, и дрожащей ладонью шарит по постели до тех пор, пока не встречается с другой — Вернон снова пропускает свои пальцы сквозь чужие и мягко сжимает их, а потом тонкие губы касаются его макушки, с тихим:       — Все будет хорошо, Бу-я…       Сынгван стискивает ладонь Вернона и шепчет, уже им обоим:       — Пожалуйста, не рискуйте понапрасну…              -Y-       Сынгван осторожно приоткрывает дверь и заглядывает внутрь. Комната Сынджи тоже изменилась — пропали географические карты со стен, большое зеркало отправилось в подвал, вечно заваленный книгами стол теперь девственно чист. Сынджи сидит на кровати, подобрав под себя ноги, и смотрит в окно. В руках она теребит подаренную Сынчолем на их годовщину цепочку с кулоном в виде африканского континента – Сынгван всегда считал, что Сынчоль тут просто превзошел себя, проявил чудеса смекалки и воображения — кто только ему подсказал?       — Не топчись на пороге, мелкий, — просит его Сынджи и хлопает по покрывалу рядом с собой.       Сынгван тянет рукава своего худи на пальцы и шуршит теплыми носками по голому полу — теперь ковры не то, чтобы под запретом, но они вызывают повышенный интерес братьев, которые раз в месяц посещают абсолютно всех, чтобы «помочь упростить и улучшить атмосферу в доме». Так государство заботится о своих гражданах, убеждают листовки, которые оставляют после себя эти новоявленные социальные работники-педагоги. Те красочные, большие, с хорошей полиграфией — видимо, вот что теперь выпускают местные типографии, принадлежащие когда-то «VOGUE» и «ELLE».       — Сегодня фонари горят, — кивает в окно Сынджи, когда Сынгван все-таки забирается ей под бок.       За окном действительно светло и это странно, ведь комендантский час давно уже наступил.       — Ловят кого или просто забыли? — пробует Сынгван. Раньше с Сынджи они любили такие игры — задавали вопросы о действиях вышестоящих и пытались отыскать логику в их поступках.       — Теперь они ошибок не допускают, — отзывается Сынджи и Сынгван не знает, как ему попросить прощения. Письмо, которое предрекал ему Вернон пришло сегодня и Сынджи просто молча протянула брату ручку — делай, как считаешь нужным — и ушла к себе, тихо и аккуратно закрыв за собой дверь.       — Прости меня… — шепчет он, наконец.       Сынджи сжимает в руках кулон и качает головой.       — Это ты прости, — говорит она, и голос ее на секунду падает. — Я не должна была бросать тебя один на один с этим выбором. Сынчоль ведь все мне рассказал. Знаешь, когда я получила его письмо, то вдруг поняла, что даже не знала, как выглядит его почерк, — она поворачивается к Сынгвану, и он видит мягкую улыбку на ее красивых губах. — Я не думала, что тот парень, о котором ты мне с таким упоением рассказывал тогда, окажется до черта смелым. Тебе повезло, мелкий…       Сынгван поджимает губы, но не справляется и слезы большими каплями падают ему на руки.       — Я думал, что ты меня возненавидишь, — сбивчиво признается он и принимается вытирать лицо рукавами своей кофты. — Думал, что это слишком…       Сынджи перехватывает его ладони и тянет к себе, обнимая.       — Глупый мелкий, — шепчет она, утыкаясь в его макушку. — Разве я должна сейчас ненавидеть? Это ты вынужден подписать бумагу, по которой твоя сестра выйдет замуж за человека, которого ты любишь. Я не знаю, мелкий, что случилось с нашим миром, раз такое происходит…       — Сынчоль и Вернон сумеют тебя защитить. И маму с Сынен тоже, — говорит Сынгван.       — Ты и сам с этим прекрасно справляешься, — улыбается ему Сынджи, а потом заглядывает в глаза и интересуется. — Я хочу сегодня немного побаловать Сынчоля, заплетешь мне волосы?       Сынгван хлюпает носом и кивает. Сынджи и Сынчоль продолжают встречаться, тайно, по ночам и очень ненадолго.       — Тебе эффектно или элегантно?       Сынджи ненадолго задумывается, а потом протягивает ему щетку:       — Сделай меня красивой для него.       Сынгван улыбается и стягивает резинку с длинных, темных волос:       — Он глаз оторвать от тебя не сможет, отвечаю!              -M-       Как Глава семьи Сынгван, оказывается, играет важную роль в церемонии. Когда он отдает письмо отцовскому посыльному — подтянутому, зашнурованному по самые уши в темно-синюю форму мальчишке — то тут же получает книжицу, где торжественным шрифтом на него смотрит надпись: «Глава и бракосочетания в его семье». Там красочно, как в дорогих журналах, расписывается вся церемония — во что одеться, как одеть невесту/жениха, женщин, детей и мужчин (если таковые имеются в доме) семьи. Что говорить, как стоять, куда смотреть. Сынгван листает рекомендацию и ему кажется, что она учитывает совершенно все нюансы. Даже те, что касаются количества цветов в букете невесты и высоты каблука ее туфель. Сынгван понимает, что с него хватит, когда речь заходит о первой брачной ночи и о том, сколько, в среднем, должен длиться «акт соединения», чтобы не навредить здоровью молодоженов. Сынгван захлопывает глянцевые листы мягкой обложкой и прикрывает глаза. Ему хочется сделать вид, что все нормально, что все это в порядке вещей и его ничего не беспокоит, но перед глазами стоит яркая картинка (спасибо составителям брошюры, мастера своего дела): Вернон поднимает плотную вуаль и, улыбаясь (это тоже прописано) надевает Сынджи на безымянный палец тонкое золотое кольцо, а потом наклоняется, чтобы коснуться ее губ поцелуем. Сынгван не понимает, как ему с этим справится. Он подтягивает колени к себе и прячет в них лицо. Все начнется завтра. Его ждет поездка на снятие с Сынджи мерок для церемониального платья, а потом две недели бесконечных примерок. С большими зеркалами, восторженными вздохами и поздравлениями. Он обнимает колени и отчаянно хочет, чтобы заключение брака носило куда более формальный характер — подписи в документах было бы вполне достаточно, разве нет? Но в его руках россыпь буклетов, которые он должен отдать Сынджи и выбора у него не то, чтобы много.              -A-       Когда Сынгван слышит звуки сирены, он понимает — случилась беда. Но пока к нему в комнату не вбегает взъерошенная Сынджи, он не осознает насколько та страшная.       — У дома Чана отцовский патруль! — шепчет она, задыхаясь.       И Сынгван бежит в гостиную, не чуя под собой ног. Там, у окон, спрятавшись за занавесками, стоят Сынен и их мать.       — Что там? — Сынгван подскакивает к стеклу. Его сердце заходится бешеным стуком, и он ничего не слышит кроме него.       — Я понятия не имею, что произошло, — отзывается Сынджи. Она стоит у второй половины окна — прямая, как стрела и, как она же, готовая в любой момент сорваться с тетивы.       Сынгван бросается к телефону, но не успевает набрать соседский номер. Он слышит, как вскрикивает его мать и гремит почти сорвавшаяся с петель входная дверь семейства Ли.       Сынгван сжимает руки у губ и судорожно пытается сообразить, что ему делать.       — Господи… — выдыхает Сынджи и оглядывается на брата. — Это Чан…       Сынгван вскакивает с места, дергая штору — Чана тащат вниз по ступеням. По разбитому лицу течет кровь, а руки крепко схвачены пластиковыми наручниками.       — Нет… нет! — бледная Сынен вдруг кидается к выходу. — Чан-а!       — Сынен! — Сынджи реагирует быстрее остальных.       Она догоняет сестру, когда та уже почти открывает дверь.       — Нельзя, Сынен, — Сынджи ловит чужие плечи и сжимает их. — Нельзя…       — Там Чан! — принимается рыдать Сынен. — Чан! Ты же видишь!!!       — Вижу, — Сынджи крепко прижимает сестру к себе, прижимаясь губами к виску, и бросает испуганный взгляд на брата. — Я вижу…       Только Сынгвану нечего сказать. Он видит, как к его сестрам подбегает мать и мягко обнимает их обеих за плечи. Они медленно оседают на ковер и гладят друг друга по вздрагивающим спинам. А за полупрозрачной занавеской в машину кидают потерявшего сознание Чана.              -Y-       Сынгван мнет в руках лист бумаги и ждет, когда Сынджи отправится на встречу с Сынчолем. Конверт в руках покрывается темными пятнышками пота, вынуждая герб в правом верхнем углу расплываться.       — Я готова, — Сынджи красивая, но взволнованная выскакивает из комнаты и смотрит на брата.       Тот сжимает конверт еще крепче — выяснить судьбу Чана им необходимо, но… но…       — Умоляю, осторожнее, — срывается с губ Сынгвана.       Это письмо может принести больше бед, чем пользы. Если оно окажется не в тех руках, то и Сынджи, и Сынчоль, и — Сынгван делает судорожный вдох — Вернон окажутся на висельнице. И Сынгван не знает, как лучше поступить — защитить тех, кто на свободе или постараться помочь тому, кому сейчас это больше всего необходимо.       — Не волнуйся, — Сынджи берет конверт и прячет его под длинной юбкой. — Все будет хорошо.       Сынгван закусывает губу и тут же вздрагивает вместе с сестрой, когда входная дверь у них за спиной распахивается и на пороге появляется мертвенно-бледная, пошатывающаяся Сынен.       — Господи! — Сынгван бросается к сестре и подхватывает ее в тот самый момент, когда силы ей изменяют, и она оседает на голый паркет.       — Сынен, что случилось? — падая на колени рядом с ней, требует ответа Сынджи.       — Найдите Сунена… пожалуйста… — это все, что говорит им Сынен перед тем, как теряет сознание.       — Да что же это?! –задыхается Сынгван, сжимая худое тело в руках. Платье сестры перепачкано и подрано у подола.       — Отнеси ее в комнату, — командует Сынджи и бежит в кухню за водой и аптечкой.              О том, что произошло, Сынгван узнает только на следующее утро. Он вливается в серый поток и подстраивается под шаг Сунена. Оказаться в колонне рядом друг с другом вышло проще, чем перекинуться парой слов в других местах.       — Сынен в порядке? — едва слышно интересуется Сунен.       Сынгван бросает на него беглый, оценивающий взгляд, но нет, Сунен выглядит, как и прежде, только разве что щеки впали и плечи ссутулились немного.       — Еще не пришла в себя, — шепчет он.       Они проходят мимо нескольких мужчин с автоматами и поворачивают налево, к безликому зданию Поста.       — Сунен… — наконец, не выдерживает Сынгван. Ему нужно знать, что случилось!       — Я не знаю, что произошло, — тот бросает взгляд вперед, оценивая расстояние до конца их пути, и тут же начинает торопливо рассказывать. — Я встретил ее у огромного дома, принадлежащего черному командиру.       Сынгван сжимает ладонями края камзола — ничего хорошего эти слова не значат.       — Что с ней случилось, она не сказала, хотя, в тот момент, она вряд ли, вообще, хоть что-то могла сказать, я никогда прежде не видел ее такой. Она была будто полая, — Сунен замолкает, и они проходят мимо еще одной группы охранников. — Сынгван, я не хочу тебя пугать, но боюсь, что она не просто так там оказалась…       Сынгван хмурит брови и вспоминает дрожащий комочек из сестры под одеялом.       — Во что же ты ввязалась, сестренка?..       Сунен молчит еще несколько секунд, а потом едва слышно произносит:       — Я слышал, что сбежала группа заключенных. Говорят, что во главе был Чан.       Сынгван вскидывает голову и ошарашено смотрит на друга.       — Я верю в Чана, но сбежать от нас невозможно, сам знаешь, — Сунен поджимает губы.       Сынгван морщится, пытаясь сложить два плюс два, и не хочет верить в возможный исход.       — Да нет, как Сынен могла повлиять? Этого не может быть… — шепчет он.       Сунен вытягивает свои руки вперед и качает головой:       — Я бы тоже хотел так думать...       Маленькие ладони сминают уродливые красно-фиолетовые складки. Сынгван сглатывает. На обожженные руки страшно смотреть.       — Что ты сделал? — хрипит он.       — Ничего, — прячет Сунен руки. — Просто не дал Сынен зайти в тот дом…       Сынгван прикрывает на секунду глаза — ему хочется закричать или вырвать у кого-нибудь автомат. Ночной кошмар теперь не просто живет своей жизнью, он теперь может и хочет управлять жизнями людей. И его никто не в силах остановить.       — Думаешь, она часто туда ходила?       — Думаю, что не одна она наведывается в подобные дома, — бросает Сунен и по его голосу Сынгван понимает — у него дома тоже не все в порядке. Он ловит чужие пальцы и мягко сжимает их своими.       — Как мне уберечь брата от этого дерьма? — зло шепчет тот и Сынгван впервые видит, как по этим щекам текут слезы.              -D-       Сынгван смотрит на беленый лист и поджимает губы. «Имя и Фамилия» требует бумага. «Место проживания». «Провинность». «В чем подозревается». Сынгван ненавидит все это. Здание «Поста». Серые пустые стены. Камеры наблюдения по углам. И голос из динамиков каждое утро. «Во имя наших семей! Для защиты наших детей и женщин! Чтобы они были в безопасности и могли ничего не бояться! Чтобы мы жили в мире и процветании».       Сынгван смотрит на мониторы перед собой и молится, чтобы никто сегодня не вздумал совершить глупость. В его наушниках слышно, как кто-то отправляет отцовский патруль на проверку: называет улицу, номер дома и фамилию подозреваемого. «Возможно член подпольной террористической группировки» — шипит динамик. И Сынгван уже видит, как очередного импульсивного мальчишку вытаскивают за грудки из дома и разбивают ему голову прикладом. Серый офицер, сидящий за соседним столом, дрожащими пальцами выключает свой микрофон, откладывает исписанный лист в сторону и берет новый. Сынгван отводит глаза. Можно ли заставить человека почувствовать себя еще большим ничтожеством?              -A-       Сынгван вынимает из лацкана пиджака белую розу и кладет ту на мраморную поверхность острова. На кухне царит идеальный порядок и тишина. После дня со множеством людей, шума и ярких красок — это почти рай. Сынгван смотрит на белоснежные лацканы своей рубашки и вспоминает, как восторженно зал принял Сынджи: высокая, статная, белое платье сделало ее потрясающе эффектной. И тонкие пальцы, которые сжимал Вернон, казались совершенно нереальными, словно вылепленными. Сынджи была красивой… Сынгван сминает накрахмаленную манжету пальцами и задерживает дыхание. Он не хочет думать о том, каким мертвенно-бледным изваянием рядом с ней стоял Сынчоль. Как дышал, когда Вернон приподнял вуаль с его, его женщины. Сынгван хватается за запястье и крепко сжимает его — они оба стояли на расстоянии вытянутой руки и оба смотрели, как молодожены целовали друг друга.       Темные рукава смокинга на белоснежном кружеве.       Золотое кольцо на безымянном пальце.       Мягкие и поддерживающие улыбки друг для друга.       Ни ему, ни Сынчолю не было место в этом мире. А их собственные у них отобрали.       Сынгван поднимается по лестнице — сегодня он должен провести ночь в доме жениха, чтобы убедиться, что сестра в надежных руках — и замирает у дверей, ведущих в комнату молодоженов. Он поджимает губы и тянется к ручке. Внутри все вопит о том, чтобы он этого не делал, но Сынгван не может остановиться — створка тихо отходит в сторону и он видит, как играют отблески огня от камина на складках платья. Сынджи смотрит на кого-то, кого Сынгван не может увидеть, и в ее глазах стоят слезы.       — Это ничего не значит! — Сынгван вздрагивает и видит, как с тонкой ладони слетает обручальное кольцо — Сынчоль бросает его куда-то в угол комнаты и сжимает Сынджи в руках, целуя отчаянно и несдержанно. — Ты только моя, слышишь? Только моя…       Сынгван отступает на шаг и прикрывает дверь — заплаканная и растрепанная Сынджи в руках Сынчоля выглядит несравненно красивее.       — Эта ночь могла бы быть для них самой счастливой… — раздается у него за спиной.       Вернон смотрит на него как-то обреченно и грустно.       — Мне так жаль, Бу-я… — шепчет он, и Сынгван слышит отчаяние в чужом, всегда таком уверенном голосе. Господи, ну зачем же так? — Так жаль…       Внутри Сынгвана сворачивается тугая спираль. Он чувствует несуществующий горячий песок в пальцах и соленые брызги волн — когда-то они обещали друг другу, что съездят к морю; ощущает, как перехватывает дыхание и кружится голова — Вернон в той, прошлой, жизни любил горы; чувствует горячее прикосновение чужой кожи к своей — он думал, что однажды они все-таки займутся любовью. Несбывшееся, невозможное теперь будущее…       — Ты сделал больше, чем мог, — произносит он и тянется к чужой щеке. Вернон ловит чужие пальцы своими и прижимается к ним губами. — Ты не в ответе за поступки своих родителей. Ты спас свою сестру. Спас мою. Спас Сынчоля и Чана. Ты нашел меня…       — Бу… — надрывно шепчет Вернон и тянется вперед, сминая чужой пиджак руками. Его губы находят сынгвановские за считанные мгновения. Золотое кольцо на пальце царапает щеку, будто в осуждение происходящему, но Сынвагну сейчас важно лишь одно — он отвечает, отвечает исступленно, цепляется пальцами за лацканы смокинга и ловит, ловит жадные вдохи и безрассудный шепот.       Я так люблю тебя…              -Y-       Сынен отодвигает занавеску, открывая часть улицы, и смотрит, как к их дверям неспешно поднимается чета Чхве (новые законы предписывают супругам носит одну фамилию). Вернон в неизменном черном плаще и перчатках ведет под руку Сынджи. Она теперь носит черное платье, как предписывают правила, разбавляя его темноту золотым кулоном в виде африканского континента. Следом за ними идет Сынчоль, но сворачивает к черному входу, когда они добираются до калитки. Официально, он не имеет право появляться в доме.       — Они здесь! – голос Сынен негромко скользит по гостиной.       С некоторых пор она почти не повышает его и не смеется. На ней точно такое же платье, как у сестры, но его она ничем не разбавляет и не носит кольца, если на это нет строгой необходимости. Ее траур так и не прошел. Джошуа, ее муж, друг Вернона и его поддержка, смотрит на нее с мягкой, виноватой улыбкой — у них слишком много общего, кроме разве что одного — Джошуа никому не может рассказать, как он относится к Чану.       — Есть кто? — спрашивает Сынджи, входя в дом.       Она улыбается, когда ее пальцы ловит сынчолевская ладонь и позволяет утянуть себя к нему в руки. Здесь они могут не бояться — шторы плотные, а вокруг только друзья.       — Мама доводит макияж до ума, — говорит Сынен и присаживается рядом с Джошуа. Они супруги лишь на бумаге, но Сынен не лишает его своей нежности. Она кладет ладонь поверх его пальцев и тихонько замирает.       — Серьезная она у нас женщина, — тихо смеется Сынчоль. Он чувствует себя странно хорошо. Да, все совсем не так, как он мечтал. Да, его Сынджи замужем за другим парнем. Да, ее мужа любит ее брат. Да, он сам просто водитель в доме той, которую любит. Да, Сынен и Джошуа любят одного и того же человека. Да, они собрались все вместе из-за того, что госпожа Бу якобы при смерти. Да, все это полное безумие и вряд ли впереди их ждет светлое будущее. И все же…       — Я люблю тебя, — шепчет Сынчоль на ухо, сидящей у него на коленях женщине.       …они вместе. Все вместе.       Сынгван появляется минут через десять, рука об руку со своей матерью. Та выглядит настолько плохо, что на секунду у всех перехватывает дыхание.       — Господи, да Вы способны кого угодно обвести вокруг пальца, — тихо смеется Вернон.       — Разве зря я столько лет была ведущей актрисой нашего драматического театра? — горделиво сообщает госпожа Бу.       Ее белоснежные волосы, струятся по темно-коричневому халату, прячущему фланелевую ночную сорочку.       — Вы неподражаемы, — Вернон целует ее ладонь и улыбается Сынгвану, стоящему рядом.       — Самый галантный ребенок, какой у меня есть, — кокетливо (вот откуда у Бу это, Вернон теперь знает наверняка) улыбается она. — Ну, после Джошуа, разве что.       Тот мелодично смеется и поднимается, чтобы заменить Сынгвана и довести женщину до кресла.       — Всегда знал, что ты меня недолюбливаешь, мама, — ворчит Сынчоль, глядя грустными глазами на госпожу Бу.       Та только отмахивается от него (они оба знают, как на самом деле обстоят дела) и тянет руки к дочерям. Сынджи и Сынен устраиваются на подлокотниках кресла и по очереди целуют морщинистые щеки.       — Все хорошо? — спрашивает Сынджи.       — Не считая того, что я сегодня «умру», все отлично, — смеется госпожа Бу, и поворачивается к Вернону.       Тот сжимает ладони Сынгвана и что-то тихо ему говорит. Госпожа Бу довольно прищуривается — ее сын выглядит крайне смущенным, и все время неловко пытается избежать чужого взгляда.       — Приглядите за Сынгваном, хорошо? — просит она дочерей, а потом сжимает их ладони. — Боже, как я буду скучать по вам.       — Передай привет папе, хорошо? — улыбается ей Сынен.       Госпожа Бу кивает и слезы застилают ей глаза.       — Будет вам драму тут играть, — в ее ногах оказывается Сынчоль с набором салфеток. — Жош, вон отправился делать нам всем чай. Я подозреваю, что у него в роду были английские аристократы. Слышь, Сынен-а, у вас дома случаем сервизов никаких нет, а?       Сынджи бьет его по голове перчатками, а госпожа Бу смеется.       Когда Джошуа приносит поднос с чаем, Вернон усаживается между ног Сынгвана и негромко спрашивает:       — Ну что, давайте еще раз, последовательно и подробно. Если правильно все сделаем, то совсем скоро увидимся на той стороне…       Джошуа аккуратно сжимает ладонь Сынен. Сынчоль, сидящий в ногах Сынджи, целует ее колено. А Сынгван крепко прижимается к спине Вернона.       — Тогда, поехали…