Дневник

- Сука! Гребаная сучка! – гремел он на весь дом, тряся своими огромными кулаками. – Как ты вообще посмела? Кто ты такая, мать твою?! Шлюха ты, шавка мелкая! Все, все это могло быть твоим, оно было твоим, но тебе, блядь, оказывается всего этого нахуй не надо! Чего, моральной поддержки или еще какой хрени захотелось?! Ты лгунья вонючая, ебаная дрянь! Каракульки все эти годы строчила! Шалава, блядь! Ты всегда была шалавой, ей и останешься! Он глубоко, разъяренно дышал, раздувая широкие ноздри и сжимая руки в багровые кулаки. Его взгляд был прикован к ней, маленькой, хрупкой, в одной курточке стоявшей у входной двери и смотрящей куда-то мимо него, будто даже не слыша всех его криков. Яростно отвернувшись от нее, он вернулся в прихожую, схватил со стола красную тетрадь в твердой обложке и со всей силы швырнул ее в стену рядом с ней Обои разорвались в том месте, куда пришелся удар, а тетрадь с громким стуком упала на пол, обнажая желтоватые страницы, исписанные мелким убористым почерком. - Забирай. Похоже это единственная действительно твоя шмотка во всей твоей сучьей жизни. И иди нахрен. Вали к чертовой матери! – она стояла все так же смирно, не шелохнувшись, а он, полыхая от ярости, подбежал к ней и затряс ее за плечи, как тряпичную куклу. – ТЫ ПОНЯЛА? Я, БЛЯДЬ, СПРАШИВАЮ, ТЫ ПОНЯЛА???? - Да, - тихо сказала она. - Я НЕ СЛЫШУ! - Да! – уже громче повторила она, и он наконец-то отпустил ее. - Забирай это дерьмо. Bали к черту. Она медленно спустилась по двери вниз и аккуратно подобрала свою тетрадь, поправляя все листы и бережно поглаживая то место, каким обложка ударилась о стену, будто бы это могло все исправить. - И чтоб ты сдохла, - сквозь зубы прошипел он и сплюнул на пол, совсем рядом с ее ногами, обутыми в серые кроссовки. Она медленно выскользнула за дверь в морозную декабрьскую ночь, в одной спортивной куртке, которую продувало насквозь, темно-синих джинсах и серых летних кроссовках, прижимая к груди самое дорогое и единственное, что у нее было в жизни – ее тетрадь. Мерно ступая по подъездной дорожке, она выскользнула за ворота и оказалась на проселочной дороге, которая вела к шоссе. Она не бросила последний взгляд на двухэтажное строение, которое ей следовало бы называть домом. Но оно не стал таковым. Не стало за все десять лет, что она провела здесь. И она уходила в никуда, забирая с собой только то, что было действительно ее, что никогда не могло принадлежать Руфусу – ее воспоминания, ее чувства, ее жизнь. Холод пронизывал, а кроссовки туго хлюпали по промозглым лужам талого льда, которые образовались в ямах проселочной дороги. До шоссе было совсем недалеко, километра два, и там можно было надеяться, что она пойдет, по крайней мере, по асфальту, а не по снегу. Странно, но ее уход из «дома» не вызвал в душе той радости, о которой она так часто думала. Наоборот, надежда на план, которая грела ее изнутри так долго, теперь куда-то печально уходила, оставляя в душе только пустоту и апатию. Нет, она нисколько не жалела что ушла. Наверное, она просто разучилась радоваться. Шоссе, освещенное огнями от высоких фонарей, было пустым и таким же холодным, как и все вокруг. Вдалеке виднелись высокие шпили небоскребов и маленькие квадратики света от окон. Она брела по краю дороги, рядом с заградительными линиями, все еще прижимая к себе красную тетрадь в картонной твердой обложке, и пальцы окончательно побелели, неприятно покалывая и сигнализируя ей, что они замерзли. Но она ничего не могла сделать. Ее перчатки, впрочем, как и все другие вещи, остались там, в доме, и она ничего не могла поделать с морозом, который окутывал ее с ног до головы. С трудом отняв одну руку от тетради, она негнущимися от холода пальцами открыла карман куртки, надеясь, что хотя бы там, в относительном тепле, рука чуть-чуть оттает, и будет не так больно и страшно. Пальцы вдруг наткнулись на продолговатую пачку, в которой она узнала сигареты. На какое-то мгновение она остановилась, и ее сердце забилось чуточку чаще. Выудив из кармана пачку, она зажала тетрадь под мышкой, и с силой дуя на пальцы, будто думая их растопить, открыла ее. Четыре сигареты и маленькая старенькая зажигалка, которая мирно лежала рядом с ними. Уголок ее рта нервно дернулся, когда она достала сигарету. Зажав ее между губами, она безуспешно пыталась прикурить, пальцы соскакивали с колесика зажигалки, и газ никак не хотел поджигаться. После нескольких бесплодных попыток, она уже хотела оставить это дело, когда маленький огонек вдруг появился, и она почувствовала сладковатый запах дыма в носу. С наслаждением закурив, она вновь побрела по дороге, с каждым новым вдохом, чувствуя себя лучше. Она начинала с того, что успокаивала курением нервы. Сейчас же сигареты были ей нужны как воздух. Один вдох, один миг, одна сигарета. А лучше две. Или три. Редкие машины проносились мимо нее. Раньше, много лет назад, она бы побоялась идти вот так – ночью, по шоссе, одна. Но сейчас…Сейчас все было иначе. Ей было все равно. Да и никому она не нужна. Даже незадачливому маньяку: со спины она всегда больше походила на субтильного мальчишку-подростка, чем на двадцативосьмилетнюю женщину, коей она являлась на самом деле. Физиология? Или наркотики, сигареты и выпивка, которыми она душила себя несколько лет? Хрен его знает. Правая рука, с зажатой между пальцами уже второй сигаретой медленно коченела, и она с неохотой перехватила тоненькую белую палочку пальцами левой руки. Опустив замерзшую руку в правый карман, она с удивлением обнаружила там продолговатый тонкий прямоугольник. Ее кредитка. Второй раз за эту ночь ее губы дрогнули в некоем подобии усмешки. Конечно, уже утром карточка станет всего лишь бесполезным куском пластика, но сейчас… Сейчас у нее в руках была пара баксов, которых хватит хотя бы на то, чтобы уехать из города. Главное только успеть в банк до того, как Руфус позвонит и заблокирует счет. Смешно. Детройт, Индианаполис, Кливленд, Питтсбург… Она могла поехать куда угодно. Но только и там ее снова ждала пустота, одиночество и безысходность, которыми была наполнена вся её жизнь. Уехав, она спрячется лишь от душного Чикаго. Как же она его ненавидела. Даже больше чем Руфуса. Нет. Руфуса она просто…не любила. Но Чикаго она ненавидела всей душой. И, кажется, ее душа была способна только на эту ненависть. Сзади ее снова нагоняла машина. Колеса шелестели по гравию, мягко замедляя темп, словно притормаживая рядом с ней. - Девушка, вам помочь? – услышала она мужской голос, который доносился до нее через раскрытое окно низкого автомобиля. Кажется, серого. - Девушка? – машина медленно ехала рядом с ней, а она просто не обращала внимания. Пусть. - С вами все в порядке? Наверное, ему было нечем занять себя в два часа ночи. - Вас подвести? Докурив третью сигарету, она с разочарованием подумала, что в пачке осталось только одна, а идти еще слишком далеко. - Может быть вам как-то помочь? Она вдруг резко остановилась, и водитель, вовремя не сообразив, затормозил только через пару метров, но тут же сдал назад. - Сигареты есть? – хрипло спросила она, глядя перед собой. - Чтоо? Она поджала губы и на секунду прикрыла глаза. Преодолев себя, она подошла к машине и сказала прямо в открытое окно. - Есть сигареты? - Нет… Только жвачка… «Можешь оставить ее себе», - разочарованно подумала она, отходя от машины на пару шагов назад. Зажатая подмышкой тетрадь начала медленно соскальзывать, и она неловко подхватила ее белыми окоченевшими пальцами. Как же холодно. Просто чертовски. - Может вам помочь? Давайте подвезу! – настойчиво кричал мужчина из машины. Ее злость оттого, что сигареты закончились и от пронизывающего холода, который пробирал до мозга костей, нашла свой выход. Удачно подвернулся. - Тебе что, заняться нечем среди ночи?? – хотела крикнуть она, но у нее так сильно стучали зубы, что она больше не могла произнести ни слова. Выругавшись про себя, она закатила глаза и, резко раскрыв пассажирскую дверь автомобиля, села внутрь. Даже с полностью опущенным окном внутри было безумно тепло. Как будто она нырнула в горячую ванную, наполненную до краев. Положив тетрадь на колени, она прижала ладони ко рту, пытаясь согреть пальцы своим дыханием. Вытянула вперед ноги, поставив их к месту, откуда сильно дуло горячим воздухом. Тепло… Только сейчас она поймала самый настоящий кайф. Сигареты, алкоголь, ЛСД, травка, кокс, героин – все было лишь слабым подобием настоящего наслаждения, которое она испытывала, чувствуя, как конечности вновь приобретают чувствительность, а кровь с прежним возбуждением носится по венам горячим потоком. Ощущение жизни. Как будто кто-то вдыхает ее в тебя, и легкие раздуваются от теплого воздуха. Кажется, что ты оживаешь. Такое было с ней лишь однажды. Когда молоденький медик-практикант на «скорой» неумело откачивал ее после передоза. Тогда она открыла глаза и увидела его сосредоточенное, но испуганное лицо, с мелкими веснушками и вздернутым носом. И ей казалось, что она увидела Бога, который вглядывается в нее с гневом в глазах, но в то же самое время снова дарует жизнь… Она завязала с наркотиками ровно на два дня. А потом снова ломка, желание, дикий блеск в глазах и слепая радость при виде маленького кулечка с белым порошком внутри. И снова все поехало по накатанной колее. Она сама не помнила когда пришла в клинику. Даже не столько когда, а сколько почему. Как она приняла это решение? Только помнила, как проснулась в палате. Высокий белый потолок. Белые стены. Кованая кровать на тощем матрасе. И месяцы реабилитации, тяжелой, сложной, невыносимой, но такой нужной… - Вы как? – нарушил молчание мужчина, и она словно опомнилась. Она больше не в клинике. Больше нет наркотиков и выпивки. Только сигареты. Она больше не «дома». И больше никогда не будет Руфуса. Наверное. - Нормально, - хрипло отозвалась она, опуская согревшиеся руки на тетрадь. Облизнула пересохшие губы и посмотрела в окно, которое уже было закрыто. Боль медленно уходила, и пальцы, белые как снег, лежащий по обочине шоссе, снова приобретали свой обычный грязно-розовый оттенок. Еще несколько минут и можно будет идти дальше. - Так куда едем? – не получив ответа на предыдущий вопрос, мужчина задал новый. Она решила отдать дань вежливости. - Дальше я ногами пойду. Несколько грубо. Стоит снова научиться хорошим манерам. Зачем? - Вы смеетесь? – удивленно спросил он. – До города километров пять, вы не дойдете. Я сама это понимаю, придурок. Откуда тебе знать, может я хочу подохнуть от холода где-нибудь по пути? Черт, нужна еще сигарета. - Давайте компромисс. Я довезу вас до первой автобусной остановки в городе, и дальше вы сами решите, что вам делать. - До первого банкомата. - Отлично, до банкомата, так до банкомата, - кивнул мужчина, и, не услышав ничего от девушки, начал выкручивать руль, чтобы вернуться на дорогу. - А потом на вокзал, - равнодушно добавила она. Он сам проявил энтузиазм. Захотел поработать таксистом – пожалуйста. Мужчина хмыкнул, и она безразлично посмотрела на его профиль, устремленный вдаль. Ничего особенного. Она разучилась интересоваться мужчинами, как только перешла на героин. Да и после клиники желания особого никогда не возникало. Руфус вечно путался со шлюхами или девушками из обслуги, изредка обращая внимание на нее. Обдолбанная она его не интересовала: он заявлял ей, что трахать наркошу, это то же самое что трахать швабру. А после лечения он изредка пользовался ей, когда не хотел ждать очередную проститутку. Но все же Руфус держал ее при себе, и это было слишком удивительно, что он выставил ее сегодня после прочтения какой-то тетради. Казалось, ее внутренний мир никогда его не интересовал. Она же была всего лишь его аксессуаром, одним из пунктов необходимых вещей, которые необходимо иметь, чтобы считаться «своим». Жена. Всего лишь одно из требований. Это удивляло ее всего несколько первых месяцев. А потом ей стало все равно. - Звучит как не очень хорошо спланированный побег, - усмехнулся мужчина. – Вы снимаете крупную сумму и уезжаете в Канаду, чтобы затеряться среди медведей? Наверное, он улыбнулся своей смешной шутке. Она не смогла оценить белизну его зубов, наблюдая за проплывающими мимо деревьями. Но его слова напомнили ей. И она скривила тонкие обветренные губы, положив руки на корешок красной тетради: - Это всего лишь моя прощальная песня. В этом городе, - она просто повторила слова, однажды выведенные ею на скомканном листе бумаги. На единственном листе бумаги, что она нашла в той крохотной квартире, заваленной холстами и красками. На листе, который она изредка видит перед своими глазами до сих пор, спустя какие-то десять лет. Раздался чудовищный скрежет тормозных колодок, и только ремень безопасности помешал ей вылететь вперед и, наверное, больно удариться. Машина замерла посреди пустынного шоссе, и тишину разрезало лишь частое громкое дыхание ее таксиста. Она кинула на него короткий взгляд. Он все еще смотрел перед собой, и руки в черных кожаных перчатках крепко сжимали руль. Она отвернулась. Щелкнула коробка передач, он отжал сцепление и газ, и автомобиль тронулся с места. - Извини, - быстро сказал он. Она ничего не ответила. Ей было все равно. Она даже ничего не заметила, пока, уже подъезжая к городу, он негромко кашлянул, привлекая ее внимание. Девушка отвернулась от серого пейзажа за окном. - Что? – хрипло сказала она. Он сбавлял ход. Они медленно ползли по краю дороги. Но ей было все равно. - Исабель? Дрожь внезапно и отрывисто, как первые раскаты грома, поразила ее. Перед глазами все поплыло. Внутри с грохотом что-то обвалилось. Она дергано схватилась за дверную ручку, но он оказался быстрее – нажав на кнопку на приборной панели, заблокировал двери, но продолжал медленно, на черепашьей скорости вести машину у самой обочины. Ее сердце судорожно долбилось о грудную клетку, темноту перед глазами было невозможно сморгнуть, и ее вдруг, в один момент, замутило, как не мутило даже в самые трудные дни реабилитации. Впервые за несколько месяцев, за несколько лет, она по-настоящему испугалась. Услышать это имя, уже как будто забытое, было почти так же, как встретить умершего много лет назад родственника живым и здоровым. Как встреча с прошлым, далеким, которое ты спешил оставить позади себя, перелистнуть эту страницу. Десять лет. Почти фантом. - Нет. Она снова положила руки на тетрадь и сжала ее. Не вспоминала лишь в мыслях. Но на бумаге… Бумага будет помнить его всегда. - Хм, - она слышала, как он сглотнул. Не нервно. Он…прочищал горло и ухмылялся, пока она тряслась от страха, стеклянными глазами смотря в лобовое стекло. - Много лет назад я увидел эти слова на засаленной бумажке в почтовом ящике моего дома. Она уехала в Индианаполис, и больше я ее никогда не видел, - спокойно говорил он, крепко сжимая руль в руках и не отрывая взгляда от дороги. – Хотя нет, вру. Видел. Года черед три, по новостям. Только ее уже звали Белла. Слякотные звуки проносящегося мимо асфальта вдребезги разбивали тишину, тяжелым невидимым грузом повисшую в салоне автомобиля. Трасса сужалась и постепенно, плавно перерастала в широкую улицу ненавистного города. Он давил на нее, он угнетал. Она переехала в Чикаго через пару месяцев после побега, когда поняла, что Индианаполис не для нее. С диким ветром в голове и горящими глазами, она сбежала из маленького городишки, сбежала от полубезумной матери, сбежала от него в поисках приключений и какой-то лучшей жизни в город крупнее. Но и он оказался слишком мал. Она двинулась дальше и… сейчас, после стольких лет так жалела об этом. Чикаго был похож на гигантского черного спрута, который протянул свои длинные щупальца в ее жизнь, в ее тело, пробрался к самому сердцу и схватил, упиваясь слабым трепыханием этого бьющегося кровавого комочка плоти. Но очевидно она нравилась ему, и он не позволил своей любимице скатиться в самый низ, в самые свои дикие нечистоты, что прятались по темным углам. Она не опустилась до проституции. И возвращаясь туда снова и снова, минуя эти несколько километров от дома до города, она смотрела на него все теми же глазами. Загнанными, униженными, оскорбленными. Но даже несмотря на это, она никогда не винила Чикаго. Она ненавидела его, но знала, что она и только она сама причина всему, что было, есть и будет с ней. Она ушла сама. Уехала из Индианы. Переехала сюда. Сама сказала Руфусу «да». Сама села на иглу. Сама писала все эти годы в тетрадь… Она сжала ее в руках, славно удерживая себя в этой реальности, хотя сама не могла поверить в то что все происходит наяву. Он был ее прошлым. Он был тем, кого она оставила в прошлой жизни. И он сейчас сидит рядом с ней, и она может пересчитать каждую вздувшуюся венку на его шее. Немыслимо… немыслимо… - Останови машину, - негромко сказала она, не глядя на него. Но пустынные улицы пролетали за окном будто в ускоренном темпе, а гул мотора стал еще более отчетливым. - Я сказала, останови машину. - Нет. - Останови машину, черт бы тебя побрал! – она почти кричала, а внутри все панически сжималось и с нестерпимой болью давило на живот. Она задыхалась, она должна уйти, нет, она не может его видеть, он был только в памяти, только там, никогда, не встретить, в жизни, никогда, все фантазия, выдумка, вымысел, наркотический туман или глюки от холода, только не реальность… Машина резко дернулась, торможением тряханув и его и ее, и остановилась посреди пустого бульвара. Щелкнула блокировка дверей; ледяными, подрагивающими пальцами она дернула за ручку и вылетела на улицу, где ее обдало холодным пронизывающим дыханием декабрьского ветра. Шлеп, шлеп, шлеп. Она шла, почти бежала, по слякотному асфальту. Не понимая куда, не понимая откуда, лишь только дальше от машины и от него. Нельзя. Она не могла позволить прошлому ворваться в ее жизнь с помпой и громкими фанфарами. Прошлое было прошлым, и Исабель была его частью. Та Исабель, которую он знал, была в прошлом, похороненная под останками детства и кажущейся беззаботной жизнью в Самтфорде. Есть Белла. Белла Найтингейл. И она не имеет ничего общего с той французской девочкой Исабель Велентье, что исчезла десяток лет назад. - Стой! Стой, подожди! Белль! Кроссовки будто увязли в мерзких слякотных лужах. Мелкие, редкие хлопья снега, падающие на лицо, горели как пламя, выжигали дорожку на яблочках щек, алели на обветренных губах. Она уже не чувствовала стук сердца. Или холода, пронизывающего насквозь. В голове лишь громким эхом билось короткое слово из пяти букв. Белль. Что она чувствовала, когда свою новую, другую жизнь решила начать с имени столько похожего на это? Что она чувствовала каждый раз, когда слышала это короткое «а» на конце? Ждала ли она этого момента? Когда услышит лишь мягкое «л»? …Она всегда была Исабель. Даже для дворовых мальчишек с которыми водила мяч на баскетбольной площадке средней школы. Даже для матери. И только он мог звать ее коротко и мягко. Белль… - Я слишком долго пыталась тебя отучить говорить это имя! – прокричала она. Громко, во весь голос, на всю пустынную улицу. Пусть. Пусть! ПУСТЬ! И стало легче. - Не получилось, - раздался за спиной его голос, будто насмешливый и усмехающийся. Как будто ничего этого не было. Как будто не было всех этих лет. Ее руки сжались в маленькие кулачки и, развернувшись, она прошла мимо него, сфокусировав взгляд на сером пятне, которое с каждым ее шагом все больше напоминало его автомобиль. Приблизившись, она открыла дверцу, упала на сиденье и с громким стуком захлопнула, впуская с собой мороз и тающие на глазах хлопья снега. Чуть наклонившись, нашарила рукой твердую обложку и, подняв, снова положила на колени тетрадь. Бежала, вырывалась и… снова вернулась. Она не привыкла убегать. И не умела делать этого. Но если бы и умела, все равно бы вернулась – она не могла так легкомысленно оставить тетрадь ему. Никогда. Стук двери. Облако морозного пара. Скрип сиденья рядом. Щелчок ключа и мягкий гул мотора. Ей вдруг стало смешно. Не умела бежать! Вот в чем причина! После стольких лет, набравшись храбрости, она решила сбежать от Руфуса, но, Боже, как можно было сделать все так глупо? Как можно было рассчитывать только на один план, который конечно же не сработал! А в итоге? Он выгнал ее на мороз, в никуда, без денег, безо всего. Как жестокий хозяин выгнал бы на улицу свою псину. Впрочем, это все было ничего. Хуже и смешнее оказалась встреча с ним. Это все Чикаго. Он мстит. - Куда ты едешь? – бросила она, когда фонарные столбы стали проноситься мимо. - Здесь терминал недалеко, ты же хотела деньги снять? Да хотела. А еще сигарет. - Развернись и два квартала по авеню. На заправке остановись. Пожалуйста, - после секунды замешательства добавила она. Он позволил ей закурить в салоне. И она с наслаждением вдыхала едкий дым любимого Camel, почти расслаблено откинувшись на спинку сиденья автомобиля. В правом кармане куртки лежали несколько небрежно свернутых бумажек. Пятьсот долларов. Она даже не ожидала, что их так много. Она чувствовала, что эти банкноты жгут ей бок; она ощущала их, и это ощущение давало сил. По крайней мере, она облапошила Руфуса на 500 баксов. Сущий пустяк для него, но так приятно. Этих денег должно хватить на первое время. На полтора месяца, если очень постараться. А что будет дальше… Ее мало волновало. - Что ты будешь делать? Она почти повернула голову в его сторону. Но сдержалась. Она толком и не смотрела на него, особенно после того, как он узнал ее. Не хотела, чтобы его лицо врезалось ей в память, как то, еще по-мальчишески нескладное, но уже по-мужски красивое. Хватит с нее одной причины для бессонницы. - Уеду. Не знаю куда. Может в Питтсбург. Может в Кливленд. Какой автобус подойдет раньше. Он съехал с парковки круглосуточной заправки снова на авеню. Машина уверенно шла по дороге к центру города, а она нетерпеливо прикурила еще одну сигарету. Думала, дым успокоит. Нихрена. Она нервничала еще больше, зная, что он везет ее туда, куда она попросила – на вокзал. Высадит у центрального входа и уедет от нее, как она когда-то уехала от него. Даже жаль. Наверное. - Где ты будешь ночевать? Если подходящего автобуса не будет всю ночь. - Это не проблема. Пережду на вокзале. - Поехали ко мне, - быстро сказал он, поворачивая на очередном перекрестке. - А зачем? – безразлично выплюнула она. И правда, зачем? Чтобы напоить чаем и рассказать сказку на ночь? Или вести душеспасительные беседы, долго вспоминать прошлое, которое ушло в далекое небытие? Или корить ее за то, что она тогда уехала? - Мы не виделись столько лет, - она слышала его легкое, почти беззвучное фырканье, - неужели ты правда не хочешь…поговорить? - Хорошо. Не умела бежать, не привыкла отказывать… Как сильно на нее повлияли эти годы с Руфусом. Годы, проведенные по наркотой, которая убивает все человеческое что есть в тебе. Убивает, выжигает все твое достоинство, которое она еще не успела восстановить. Если когда-нибудь и сможет. Она старалась не смотреть на дорогу: чтобы не запомнить ее и не искать подсознательно его дом, если она когда-нибудь вернется в Чикаго. Она достаточно истязала себя. И душевно и физически. Пора завязывать. - Как миссис Холидей? – отрешенно спросила она, чтобы хоть как-то разрядить эту гнетущую тишину. Он слишком долго молчал, обдумывая этот вопрос. - Умерла два года назад, - просто ответил он, не обращая внимания на ее судорожный вздох. – Онкология. На последней стадии. Машина остановилась и он, повернув ключ зажигания, выключил мотор. - Мне жаль, - прошептала она, почувствовав пустоту, вдруг заполонившую ее изнутри. Пустота понимания. Вот она, вот это точка, где ее жизнь пересеклась с прошлым. Не когда она случайно встретила его. Когда узнала, что его мать, милая, добрая женщина ушла навсегда. И ей действительно было жаль. Не вспоминая о своем родном городе столько лет, забыв о всех кто ее там окружал, она с горечью восприняла смерть миссис Холидей. Как оборвавшуюся ниточку, слабо соединявшую ее с тем временем, когда она была невинна и почти чиста. Когда все было просто, в сравнении с сегодняшней, реальной, взрослой жизнью… Эсме Холидей была ей как мать, которой в сущности никогда не была Жюстин Велентье, полубезумная художница-авангардистка, мнившая себя вторым Ван Гогом. Хорошо хоть ухо себе не отрезала. Или уже это сделала, за десяток-то лет? В молчании они зашли в подъезд пятиэтажного дома и поднялись на последний этаж. Он шел впереди, а она за ним, бесшумно и безмолвно, как тень, погруженная в свои мысли и старающаяся быть незаметной. Он долго возился с ключами, пытаясь в темном коридоре определить который из них подходящий. Наконец, два поворота; он пропустил ее вперед в черную, с отблесками света фонарного столба на стенах, квартиру. Секунда, и желтоватый, приглушенный свет представил ей его жилище. Коридор, три комнаты. Полки на стенах, заставленные рамками из-под фотографий. Идеальный порядок везде. Занавески на окнах. Маленькие подушки на диване и креслах. Безделушки, вазочки и даже цветы. Да, наверное она слишком плохо знала его. Или плохо разбиралась в людях, не зная их натуры. Но она чувствовала здесь женщину. Будто она вышла за пару секунд до их прихода. Чувствовала запах. Пряный, с корицей и тонкой ноткой жасмина. Как будто бы видела слабую улыбку на бледном лице, что отражалось от зеркала в коридоре. Он ушел куда-то вглубь, на кухню, судя по громкому звону чего-то напоминающего стекло. А она, положив красную тетрадь на маленькую тумбу у входа, осматривалась, делая медленные шаги по короткому коридору, который больше напоминал картинную галерею из-за обилия фоторамок на стенах и полках. Она тут же увидела эту женщину, чей запах так отчетливо ощущала. Симпатичную девушку в белом платье и красивым кулоном на шее. Он улыбался рядом с ней в сером костюме и цветком, приколотым к груди. Она почти была не в силах оторваться от этой фотографии. От его лица, подмечая все изменения, что произошли за столько лет. На кухне что-то громко звякнуло и она, опомнившись, перевела глаза на соседнюю фотографию с той же девушкой, держащей на руках младенца, завернутого в пеленки. - Исабель! – позвал он ее из кухни и она, сморщившись от услышанного имени, пошла на зов. На барной стойке маленькой, если не совсем крохотной, кухоньки лежало блюдо с фруктами и бокал красного вина. Второй он наполнял. - Я что-то не подумал спросить, что ты пьешь… Обычно водку или джин. Иногда текилу. Хотя в данном случая позволить себе можно только пиво. - Ничего. Вино подойдет. Она взяла тот бокал, что уже стоял, и отошла подальше от стойки, усевшись на стул рядом с обеденным столом. - Ты женат? – холодно поинтересовалась она, разглядывая бокал и наблюдая за игрой света в каплях вина. - В разводе. 1:0 в его пользу. Запах и весь этот антураж сбили ее с толку. - А ребенок? - Джеральдин живет с матерью. Но часто бывает у меня. Иногда даже слишком часто, - усмехнулся он, делая глоток. Джеральдин Холидей. Аристократично. Ей тут же представилась маленькая девочка с яркими наглыми глазами и капризно оттопыренной нижней губой. И в маленьком пышном платьице. Она поднесла бокал к губам и махом осушила его. Мерзость. Вино – самое мерзкое из всех гадостных пойл, что придумала человечество. Хуже только идиотское шампанское. Чертовы французы. - Любишь ее? Его взгляд задержался на ее пустом бокале, который она беззастенчиво вертела в руках. Да, да, он уже жалеет о том, что пригласил ее. Поделом. - Она мать моего ребенка. - Это не ответ. - Что тогда ответ? Она быстро подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо. - Да или нет. - Да, - резко сказал он, принимая вызов. - Почему тогда разошлись? Он коротко засмеялся, его губы расползлись в широкой усмешке. - Ее ответ – нет, – наверное, он заметил, как в удивлении ее брови поползли вверх. – Она решила, что отношения с совладельцем мыльной фабрики гораздо выгоднее, чем брак с адвокатом. Таким как я. Адвокат… Что ж, это ему подходит. По крайней мере, такому ему, каким он стал. - Ну а ты? - Что я? - Ты убежала от своего бейсболиста? Она внезапно встала, подошла к окну. Молча закурила, распространяя вокруг себя дым, и с вызовом посмотрела на него. Встретив ее взгляд, он так же безмолвно протянул ей маленькое пустое блюдце. Ублюдок! - Ты ушла от него? Она закрыла глаза и выпустила дым. - Да ушла. Он сволочь и последний мудак. Довольно веские причины для развода. - Ты не разводишься, ты бежишь. - А нафиг мне развод? – кольца едкого дыма медленно растворялись где-то под потолком. - Бабки? В гробу я видела его деньги. Я ему никто, искать он меня не станет. А мне проблемы не нужны. Снова замуж? Я, конечно, дура, но не настолько. Брак – это такая задница, - она указала на коридор с его многочисленными семейными фотографиями. – Ты и сам это понял. Он довольно долго молчал. Она потушила окурок о блюдце. - Бессмысленно спрашивать о моей личной жизни. Достаточно купить свежий выпуск любой бульварной газетки. Им нравится писать о Руфусе Хоук и его полубезумной супруге-наркоманке. - Я очень давно перестал читать желтую прессу. - И с каких это пор? – едко спросила она, не особо рассчитывая на ответ. - С тех пор как прочитал, что ты была замечена употребляющей наркотики в компании Билли Крэка. - Старина Билл, - она хрипло хихикнула. – Спившаяся рок-звезда. Он подсадил меня на Крэк, вот так каламбур, не правда ли? Ее смешки повисли в воздухе и, выругавшись про себя, она протянула ему бокал. Он снова наполнил его темно-рубиновой жидкостью. - Как твой муж это терпел? - Хочешь пожалеть Руфуса? – она с вызовом посмотрела на него. – Хочешь услышать, как он держал меня за руку и водил по клиникам? Как он рыдал у моей койки, когда я чуть не умерла от передоза? А. Ну да, - она снова махом осушила бокал и недовольно сморщилась, - ты же не читаешь газет. Он все смотрел на нее, и она впервые осознанно посмотрела в его глаза. Потухшие, усталые глаза со светло-лиловыми синяками под ними. - Руфус женился на мне, потому что хотел попасть в «Сталкерз», - она отвернулась и прикурила новую сигарету. – А у них политика клуба – только женатые игроки. Херня полная, конечно, но сделано с чисто коммерческой целью. Его готовы были взять, но только если он обзаведется супругой. Как ему не повезло, что в то время с ним спала именно я! Она затянулась и выпустила тонкую струйку дыма прямо в потолок. Сиплый смех тихим эхом отдавался в светло-бежевой кухне с кремовыми занавесками и кружевными салфетками. - Это был взаимный договор – он получал место в Сталкерз, а я возможность жить в большом доме и иметь кучу денег. - То, о чем ты всегда мечтала, - тихо прошептал он. - Именно! – затяжка, выдох, вдох. – Но тогда я еще не знала, что такое наркотики! Вот оно, истинное наслаждение! И снова все остались в выигрыше! Я получила столько наркоты сколько хотела, а он – скандал и бешеную популярность. Точно не помню, но вроде он и играл неплохо, а тут еще и жена-наркоманка, к которой он изображал дикую привязанность и любовь. Домохозяйки всего мира рыдают, а он, рыцарь в сияющих доспехах, купается в лучах славы. - Мы просто умело использовали друг друга. Он меня больше. Вот и все. Второй окурок оказался там же где и первый. - Не могу поверить, что рассказываю это все тебе, - ее внезапно пробрала мелкая дрожь. Действительно, кому она это все рассказывает? Ему? Ему, мысли о ком она тщательно гнала от себя и так же тщательно записывала в красную тетрадь? Ему, которого похоронила для себя уже давно и которого вдруг встретила на обочине шоссе, как в какой-нибудь мыльной опере? Своему прошлому, от которого пыталась откреститься все эти годы и к которому постоянно возвращалась в своих записях, сделанных убористым почерком? Никогда. - Можно мне в душ? – резко сказала она, отрываясь от окна, за которым на землю медленно и печально падали крупные хлопья снега. Он проводил ее в маленькую ванную, такую же, как и кухню – полную света и мелочей. - Розовое или голубое? – она вздрогнула и обернулась – он держал в руках два аккуратно свернутых полотенца обозначенных цветов. Ей страстно захотелось опрокинуть всех этих милых фафроровых зверюшек, что стояли на полочках по всей квартире, а сверху, на эту груду обломков грохнуть все фотографии с его женой – тупой мелочной блондинкой… - А другого нет? Он снова порылся в небольшом шкафчике под раковиной. - Желтое, но оно поменьше… - Отлично, - она схватила махровый кусок ткани и уже через пару секунд осталась одна. Сидя на кафельном полу в мелкую коричневую полоску, она беспомощно обнимала себя руками с шершавыми пальцами и не понимала, откуда взялась эта пустота. Пустота всегда была рядом с ней, была в ней как только она уехала из Самтфорда. Но сейчас она превратилась в полную черноту, вакуум, похожий на дырку в сыре рокфор. Крыса выгрызла ее где-то в груди, и она будто все еще чувствовала эти маленькие острые зубы, вырывающие плоть и раздирающие ее на части. Она не должна была оставаться. Нужно было настоять и уехать, убежать. С ним было еще страшнее, чем с Руфусом, и его нужно было бояться как огня. Не умела бежать, не могла отказывать. А соблазн был так велик. Как будто ей нравилось себя истязать. Она нашла его в комнате рядом с кухней – те же рюши и фарфор, тот же он, странно не подходящей обстановке этой квартиры. Он сидел в глубоком кресле, а рядом, на небольшом столике, стояла полупустая бутылка коньяка и два бокала. Он не заметил, как она вошла, или же не хотел показывать, что заметил. Его взгляд был направлен куда-то перед собой, но, хотя она и не видела его глаз, она знала, что он смотрит не вперед, а назад. - Хочешь? – просто спросил он, переведя взгляд на ее хрупкую фигуру в растянутых джинсах и белой футболке, а затем на ее острое лицо с впалыми щеками в обрамлении толстых сосуль мокрых, иссиня-черных волос. Она просто покачала головой, почему-то не найдя больше колкостей. Его белая рука с длинными пальцами потянулась к бутылке, и он наполнил свой бокал почти наполовину. А потом так же быстро, как это делала она, осушил его, утирая рот тыльной стороной ладони. Он не был пьян. Наверное, хотел, чтобы она думала иначе. Но она могла отличить пьяного от трезвого. Обычно все написано в глазах. Его, светло-зеленые с маленькими черными зрачками, остались такими, как и до этого – чистыми. Пьяную пелену на его глазах она видела лишь однажды, и это было слишком много лет назад. - Почему ты ушла? Она снова поймала на себе его взгляд, услышала его слова и впервые не отшатнулась. Опустилась на край дивана и позволила своим глазам закрыться. Каждое мгновение, каждая мелочь. Все это так часто вставало перед ней, когда она закрывала глаза. Белая шариковая ручка, которой она выводила корявые строчки на замызганном клочке бумаги. Сиреневая краска, разлитая по полу и смешавшаяся с каплями зеленой. Маленькие сережки-гвоздики в ушах матери, беспокойно спящей на диване. Гравий, мягко хрустящий под тяжелой подошвой ботинок. Почтовый ящик с фамилией «Холидей», в который она положила записку, продетую в золотое кольцо. Полосатая обивка впереди стоящего сидения автобуса. И крупные капли дождя, хлеставшие по стеклу. - Я не обязана тебе объяснять, - жестко сказала она, открывая глаза. Нападение. Лучшая защита. - Конечно. Ты не обязана, - повторил он. Поднялся с кресла, подошел к окну. - Это мое дело, - продолжала она, бросив беглый взгляд на его спину, - и это было слишком давно. Повисло молчание, нарушаемое лишь мерным тиканьем часов и лихорадочным биением ее сердца. А потом она услышала краткий смешок. - Нет уж. Это и мое дело, - горько заметил он, так и не обернувшись. – Оно всегда было моим. Когда я уехал учиться, когда женился. Даже когда появилась Джеральдин. Дети, тропинки, луг, маленькая речка, босые пятки, тонкий запах сандала, детские неумелые поцелуи, робкие попытки, первая бутылка вина, настойчивые поцелуи, легкий трепет сердца, голые тела, нежность, сбивчивое дыхание, бархатная коробочка, дешевое золотое кольцо - Я хотела другой жизни, - тихо ответила она, спустя несколько минут. А потом письмо, автобус, клуб, люди, сигареты, бутылки, снова клуб и снова люди, экстази, Руфус, ЛСД, свадьба, текила, героин, сигареты, снова текила, снова героин, снова сигареты… И так по кругу. Теперь он повернулся. - И как она эта жизнь? Она встретилась с ним глазами. - Я алкоголичка. Наркоманка. Истеричка с неуравновешенной психикой. У меня нет денег. Я замужем за человеком, который не испытывает ко мне ничего, и я сбежала от него вникуда, - она позволила себе краткую, издевательскую полуулыбку. – Это просто жизнь. Они долго смотрели друг другу в глаза, и каждый старался найти там отголоски старой жизни, которую она предала, а он оставил. Старая, другая жизнь осталась в прошлом, и взгляды говорили об этом лучше, чем обрывки фраз. Но это прошлое напоминало им обоим о себе слишком часто. - Я постелю тебе в спальне Позднее, лежа на неширокой слишком мягкой кровати, она пальцами теребила мокрые следы волос на подушке, в то время как взгляд ее блуждал где-то на потолке. Тетрадь лежала здесь же, на прикроватной тумбочке, и впервые в жизни ей не хотелось касаться ее, не хотелось писать, не хотелось перечитывать. Она возвращалась к своим собственным записям столько раз, что многие из них запомнила наизусть. Она читала и перечитывала их, глотая невыплаканные слезы, чтобы еще раз напомнить себе, что когда-то, в другой жизни, когда она была с ним, все было по-другому. Он был в каждой записи, в каждой строчке пухлой красной тетради. И каждая ее новая страница былапропитана этими воспоминаниями о жизни, которую уже не вернуть. Жалось к себе прошла слишком быстро. Наркотики отучили ее жалеть себя, испытывать что-либо к себе, кроме стороннего пренебрежения и равнодушия. Реабилитация излечила ее от зависимости, но не смогла излечить от душевного безразличия. Она не жалела себя. Ей было плевать. Только эти воспоминания, записанные убористым почерком спасали ее. Каждый раз бывая на грани, что-то внутри сжималось и напоминало, что так было не всегда, что существует другой путь. Тело вытаскивало себя из мягких объятий смерти. Но душа не пыталась вернуться на старую тропинку, поросшую мхом. Прошлого было не вернуть. Не было и смысла себя жалеть Но сейчас оно было так близко. На него можно было посмотреть. Прикоснуться. И вдруг стало…тепло. Прошлого было не вернуть. Но его и не нужно было возвращать. Встреча с ним оказалась началом исцеления больной души, как встреча с мальчишкой-практикантом, которая стала началом исцеления для больного тела. Тело и душа должны были объединиться, не так ли? Она резко встала с кровати и тихо прошла в гостиную. Он лежал на диване, повернувшись лицом к стене. Без малейших сомнений она подошла к нему и аккуратно села на край. Он тут же повернулся, удивленно уставившись на ее сосредоточенное лицо. Все же не спал. - Белль, что… Она быстро сняла с себя растянутую футболку. Десяток лет назад, они оба, отчаянно стесняясь, снимали друг с друга одежду. Десяток лет назад, они оба, медленно целовались, сидя на холодном полу старого фермерского дома. Десяток лет назад, они оба, трепетно любили друг друга в первый раз. Прошлого было не вернуть. Секунду или две он смотрел на нее, стараясь найти в глазах капли сомнения. После чего, он резко поднялся на руках и впился в нее грубым поцелуем. Она яростно отвечала, почти срывая с него майку. Вместе повалившись, он быстро заставил ее поменяться с ним местами – теперь она лежала на диване, а он, нависнув над ней, кусал ее губы. Ее руки были свободны, и она неистово пыталась притянуть его еще ближе, кончиками ногтей царапая его спину, в то время как его губы переместились на ее шею и плечи, одновременно целуя и кусая их, забыв обо в сех нежностях. Его сильная рука с длинными пальцами скользила по ее телу, изредка сжимая грудь, от чего она коротко вздыхала. Она наслаждалась. Эта ночь уже стала тем прошлым, которого она никогда не сможет вернуть. Нужно забрать с собой как можно больше. - У меня нет презервативов, - хрипло сказал Мэтью, снова поднимая на нее глаза. - Плевать, - коротко ответила ему Исабель. Утром он проснулся от яркого солнца, резко бившего в глаза. Соединив в памяти события прошедшего вечера, он почти не удивился, когда понял, что она ушла. Пока он спал, она вышла из квартиры, будто бы ее и не было. Лишь на кухне стояла пустая бутылка вина, а в ванной висело маленькое желтое полотенце. Без особой надежды он зашел в свою спальню. Все было, как и вчера, если бы не… Он медленно подошел к прикроватной тумбочке. На ней лежала чужая здесь толстая красная тетрадь, на которой знакомым убористым почерком было выведено «Дневник». Рядом лежал маленький листочек с одной единственной фразой. Его руки опустились, и Мэтью коротко вздохнул, отходя к окну. Он увидел ее на противоположной стороне улицы. В той же серой куртке и кроссовках Белль стояла на заснеженном тротуаре и просто смотрела прямо на него. Заметив его взгляд, она легко улыбнулась и, развернувшись, пошла прочь, оставляя после себя лишь тропинку из полукружий нечетких следов. Он, неотрываясь, смотрел ей вслед, сжимая в руках красную тетрадь в твердой обложке и маленький листочек бумаги, на котором тем же почерком было выведено: «Он – это ты»