В страхе твоём истина сокрыта

Я всегда избегал отражающих поверхностей. Особенно зеркал. Мне всегда казалось, что там скрыта моя Смерть. Мой рок. Вопреки красноречивым песнопениям прославленных бардов о святости предначертанной судьбы, я пытался отсрочить неизбежное, видя в этом свою погибель. Для многих, особенно смертных, подобное — просвет, дарованный богиней Маирой, щепотка свежего воздуха в вечном удушье, поэтому никто никогда не понимал моего отрешения. Никто не мог видеть там то, что видел я.       Голос славной пташки донёсся из кроны дерева. Он вещал о том, что где-то неподалёку поселение, и пернатый не обманул: пробравшись сквозь цепкие уриты, которые буквально норовились отсыпать семян в мои сапоги, я наткнулся на дорогу. Сейчас тут пусто, но само состояние говорит о том, что ей не приходится мечтать о заброшенности: дорога была изборожденной копытами лошадей и просто рогатого скота, и ещё не скоро окажется в забытье. Значит, деревушка где-то поблизости, а там и люди. Было решено идти вперёд. Солнце жадно палило, как будто спешило раздать лучи всем, кому надо и не надо, боясь не успеть перед тем, как тяжёлые облака войдут во власть. Когда мне ненароком попадалось зеркало, я всё мечтал увидеть пустоту, отражение реальности. Надеялся, что в один день там никого не будет. Уповал на то, что человек по ту сторону окажется смертным. Однажды умрёт счастливо. И без меня — позволив жить мне.       Послышался отдалённый стук колёс, звук, знакомый всем путешественникам. Громкое поскрипывание, которое можно было услышать даже не обладая острым слухом, подсказало мне о том, что старая телега принадлежит крестьянину. Мирное посапывание лошадей, звон копыт. Восемь, почти в унисон. Их там две. Отдалённые нотки мягких ударов о стенки повозки с гулким постукиванием — так звучит богатый урожай тыкв, по крайней мере, если верить учебникам, но вполне возможно, что вместо тыквы обнаружится пампушиный огурец или ещё чего послаще.       Я вышел на дорогу, как только на горизонте замаячили лошадки-тяжеловозы, и приготовился упрашивать крестьянина довезти меня. На вожжах восседал добродушный фермер. Он что-то напевал себе под нос, его губы то двигались, то опять смыкались на неопределённое время. Фермер даже больше молчал, иногда про себя произнося строчки односложной песни.       Заметив меня, мужчина стал замедляться, приговаривая «тпру». Поначалу лошади непослушно мотали гривой, их раздражал задаваемый темп, они грезили мчать дальше, видя в этом свою вторую живую радость (ведь первой была еда) — в итоге им ничего не осталось, кроме как затормозить. Незнакомец соизволил остановиться на моё активное махание руками. Он поправил свою широкополую шляпу, уставившись на меня.       — Далеко ли поселение?       — Час езды, если погода не испортится.       — А должна? — я посмотрел на небо. Оно было усеяно маленькими рыхлистыми облачками, которые принимали причудливые формы: вот плывёт дракон, а там десерт прямиком с королевского стола — усыпанные пудрой зефирки, сделанные прямо из фейского молока, ммм... Но облака даже не торопились прикрыть существ на земле от удушающего света, они были слишком мягкими, и свет через них рассеивался магическим образом. Меня это не особо волновало, я даже был рад, ведь это так отличалось от того, что вгоняло моё сердце в дрожь.       — Так сказал бог Тавири… — добавил он, стирая пот со лба.       Я лишь фыркнул. Крестьянин не заметил этого.       — Залазь, — он кивнул на повозку. — Только не подави урожай, богиня Церес очень щедро одарила нас плодами в этом году, такое редко случается.       Рабочий земли зря беспокоился. Овощи были пышные, румяные, но твёрдые. Я нашёл тыкву потвёрже и примостился рядом с ней, используя ту как опору. Все зеркала в поместье, где я обитал, были занавешены. Купался в дорогих красящих маслах, что делаются феями и привозятся с таким трудом, даже ел из деревянной посуды, которая обыкновенно является декором крестьянского быта. Конечно, родители не понимали меня, поэтому мои ноги не ступали в часть дома, где проживали они — всё ради того, чтобы не видеть зеркал. Вполне естественно, что мне никогда до конца не удавалось избавиться от зеркальных поверхностей. Но и на том я был удовлетворён — зажмуриться можно было всегда.       — Мы на месте.       Я тряхнул головой, оправляясь от дрёмы, поблагодарил человека, спрыгнул и стал отряхивать штаны от пыли. Передо мной предстало обычное поселение с деревенскими домиками, некоторые из них покосились вместе с заборчиком, некоторые оказались полусгнившими, даже несмотря на то, что там жили люди.       Останавливаться в трактире для обеда не стоит. Один взгляд на это место отбивал аппетит. Я всякое видал, но это…       Путём расспросов дошёл до нужного места. Пришлось расщедриться не по своей воле, жители не были дружелюбны ко мне, а местные торговцы оказались крайне жадны. Неудивительно, люди…       Снаружи библиотека создавала впечатления магистратского здания, такое строгое и ухоженное. Это пугало, ведь подобной чести удосуживались библиотеки только крупных городов и королевские. Библиотека всегда была моим любимым местом нахождения, но от этой веяло чем-то другим, таинственным. Открыв маленькие дверцы, я вздохнул облегчённо: пыль, много полок и ещё больше книг, полумрак, светильники, отдающие ярким голубым, а местами жёлтым, светом. Внутри всё типично. Конечно, до городских далеко, но мне нравится атмосфера малопосещаемых библиотек. А ещё там никогда не бывает зеркал — плохая примета, видите ли. Хоть что-то хорошее в вере… И хоть какая-то услада моей причуде.       Я подошёл к библиотекарю. Тот дремал, мне пришлось облокотиться на стойку и попробовать дотянуться до его плеча. Почти-и. Не сработало. На этот раз толкнул сильнее. Библиотекарь вздрогнул, его очки свалились на раскрытую книгу, на которой были выведены рунические знаки. Я даже не удивлён, что он заснул. Библиотекарь замешкался, отчего попадало ещё несколько книг рядом, а затем принялся подбирать их. Когда старик уложил их всех в стопку, то сложил руки в замок, приготовившись выслушать меня. Я достал из кармана листок. Старец долго всматривался, хмуря брови. Он встал и поплёлся в конец библиотеки. Его не было минут пятнадцать, двадцать… Я мотнул головой, когда старик наконец вернулся. В ответ мне лишь пожали плечами. По нему было видно, что он не особо заинтересован в пропавшем артефакте. Такого даже нет смысла расспрашивать, но я зачем-то испытываю судьбу, замерев в проходе, оборачиваюсь и спрашиваю. Старик задумывается, чешет бороду. Скрипнули сапоги, взметнулся мой плащ. Непонятно, на что я надеялся.       — Постойте. Давеча тут бывал…       Он не должен был далеко уйти. До меня доходили только слухи. Но сплетни есть сплетни, зачем полагаться на них? К моему превеликому счастью, я не имел себялюбия при подобной странности. Поэтому и зеркало не было предметом первой необходимости для меня. Моя служаночка Агнесса всегда помогала с причёской, поправляла помятый воротник. Меня постоянно хвалила Ирида, нацеловывая мои губы и называя их самыми сладкими, а цвет волос самым живым… О, бедная Ирида! Существа несчастней я не видел пока, и хоть я мало прожил свою эльфийскую жизнь — сомневаюсь, что увижу ещё. Её предначертанная судьбой половинка погибла — иначе пустоту зеркал трактовать нельзя. Я не сразу сообразил, терзая Ириду неловкими вопросами. Я-то не видел то, что видела она. Пустота её глаз была отражением пустоты зеркал. Мне иногда казалось, что ей даже не удалось разглядеть предначертанное. Ирида всегда улыбалась, но улыбка её была прозрачной. Взгляд Ириды старался не падать на зеркальную поверхность (поэтому, наверное, ей было комфортно со мной — около меня не было зеркал), но если он и блуждал по отражающей глади, то там не читался страх, как в моих, нет, там читалась грусть, причины которой скрыты от меня по сей день. Единственно ясно для меня — ей никогда уже не стать счастливой. Надеюсь, ты простишь меня, что я покинул тебя, бедная Ирида! Ведь в моей судьбе ещё столько скрыто, а твоя уже закончена. Хоть я её всячески избегаю, но …       Я дёрнулся. Слишком резко. В груди всё сжалось, в виске отдалось гулом, стало труднее дышать, меня как будто поместили в закрытую тёмную сферу с гарпиями, пришлось зажмурить глаза и схватиться за грудь. По телу прошла дрожь. Пока до меня не дошло. Это не торговая лавка с забавными штучками для путешественников, не рынок. Здесь не могло быть зеркал. Только не говорите…       После одышки я медленно, как подбитый заяц, жадно хватающий последние моменты жизни, обернулся. И правда, не зеркало.       Сейчас то, что пугало меня годами, возилось с детьми. Мелкие не жалели покровителя тьмы: дёргали того за длинные патлы, плели криво косички, лапали его белоснежные пряди своими липкими пальцами, а он ещё умудряется улыбаться. Так искренне… Что становится не по себе. Нет, это притворство. Некроманты так не улыбаются. Точно, говорю вам.       То, что он являлся некромантом, сомнений не было — особый браслет со знаками, отличающими любителей воскрешать из мёртвых. Разве что символы являлись редкими и даже нетипичными в каком-то роде, и если бы я не изучал это более подробно, то был бы в неведении.       Я не могу объяснить, почему иду вперёд, к нему. Нутро голосило: «Остановись, глупец!». Если бы оно было материальным, то повесило бы табличку: «Здесь твой конец», став поперёк моему пути, не забыв залепить подзатыльник. Я и сам упрашивал себя: «Развернись, пока не поздно». Но ноги шли и шли, пока не остановились поодаль. Теперь я стоял за оградой в тени дерева, откуда можно было бы наблюдать, не без последствий, естественно. Все уже в курсе, что просто так уйти уже не получится, да?             Малыши висели у самой смерти на руках, облепив со всех сторон. Как такие худые руки вообще могли держать что-то тяжелее книг? Как дети могли подойти к такому? Да как родители допустили подобное? Мелкие полузверёныши и человеческие дети окружили тёмного эльфа.       — Вас уже разыскивают родители, вечереет. Идите по домам, озорники, — даже отсюда я мог слышать голос с привкусом хрипоты и тайн.       — Ты обещал нам сказку!       — Да, обещал!       — Обещал, обещал! — заголосили дети.       — В другой раз. Я ещё вернусь. — Он потрепал по голове нескольких детишек.       Некоторые сначала бежали за ним, звали его: «Волшебник! Волшебник!». Какая-то магия поманила и меня вслед за ним в другой мир. Так и не заметил, что дети вскоре разошлись, что мне тоже пора отдалиться, уйти, пока не поздно. Да только некромант исчез сам. Как исчезает сама Смерть. Быстро, незаметно, но оставляя глубокий след в сердцах. Мне даже стало грустно, хотелось бы, чтобы кто-нибудь ответил, почему…       На моё плечо положили руку.       — Ты разыскиваешь то, что в моей сумке или то, что во мне? — и такой лукавый, пронизывающий тон.       По поводу взгляда мне нечего сказать. Чёрные глаза всегда пугали меня — в них ничего не видно, такие глаза бездушны, а меня всегда пугала неизвестность. Но именно его неизвестность — так притягательна сейчас. Я знаю, почему, но не хочу принимать этого.       — Так ты любишь детей?       — А ты так любишь наблюдать за тем, кто любит детей?       Я закусил губу. Ему слов не занимать.       — Мы знакомы? — Мой голос выдавала дрожь.       Демоны меня дери, я слишком нервничаю. Прекращай.       На губах тёмного эльфа появилась усмешка. Как раздражает. Я вздохнул глубже. Попытка вторая.       — Я никого тебе не напоминаю?       Он наигранно изобразил удивление, закатил глаза и задумался, подпирая подбородок. Пара его прядей упали с плеч. Он подхватил одну и накрутил на палец.       — Да, — наконец молвил он с затяжной паузой. Я затаил дыхание, ведь он собирался сказать что-то ещё. — Обычного эльфа, например.       В глазах помутнело, я развернулся. Что-то кольнуло в груди, потом добралось до острых кончиков ушей. Нет, он был прав. Таких, как я, мальчишек-эльфов, с подобной внешностью — тысячи. Обычный эльф. Я даже благодарил судьбу за это, ведь мне не приходилось забывать свое обличье, а оттого терзаться ненужными переживаниями. Но бардук его за ногу, почему в сердце как будто вонзаются тысячи стрел, не оставляя и последнего шанса на вздох?       — Обычного эльфа с низким ростом, — видимо, он не собирался отпускать меня просто так. Мою кисть крепко сжали.       Значит, он заметил. Я слишком низкий для своих сородичей, и это не укрылось от его взора.       — У меня в семье три брата и две сестры. Все младшие, — сказал он уже более серьёзно. — Хочешь посмотреть? — он до сих пор цепко держал меня за руку.       Я кивнул. Мы присели на недавно скошенную траву, и оттого душистый запах витал вокруг. Он достал пожелтевшие листы бумаги, перевязанные верёвочкой. Портреты. Он рисует. Красиво, с толком, реалистично. Ему бы портретистом к королеве, а не нечистью заниматься. Один листок выпал, закружил в воздухе. Он старался перехватить, но я сделал это первее. Птица. Такая красивая, с ярко-красным окрасом, на крылышках виднелось зелёное оперение с голубоватым оттенком. Из других рассыпавшихся листов я разглядел других пернатых.       — Как? — в горле встал ком.       Пока я тихо ненавидел зеркала, озера, прозрачные моря, чистую родниковую воду — он рисовал птиц. Серых, цветастых, обычных, редких. Всех тех, что видывал я, чьим пением я наслаждался в грустные минуты. Я выхватил все листы из его рук, все до единого, жадно, почему-то не встречая сопротивления. Все эти птицы услаждали мой взор за всю мою короткую жизнь. А картины тех птиц, что я имел счастье держать в руках, были нарисованы по-особенному. Так сложно объяснить. Сначала прошла одна мокрая дорожка по щеке, затем другая. Стал накрапывать дождь. Какой-то крестьянин оказался прав. Насчёт погоды, бога, а значит, и, чёрт, судеб, их возьми.       Одной рукой некромант коснулся моего подбородка, другой сжал мои трясущиеся ладони.       — Тебе нечего бояться.       Так он и это увидел, хах...       Во мне боролась тревога от того, что меня прочитали, и зарождающееся тепло, что меня понимают, которое я презирал в себе и любил одновременно.       На губах я почувствовал холодный привкус своей Смерти. Своего рока.