Оберег

      Дело было на вторую неделю после Пасхи. Солнце припекало — страсть. Герцог Лермейский, которому я с девяти лет прислуживаю, за завтраком поругался с маменькой. Маменька на пятом десятке пожелала внуков нянчить, а Дик обещал жениться, если невеста с неба на него упадет; ну, знамо, на том и пособачились. А я что, мое дело маленькое. Герцог велел двух коней седлать — чую, далеко его потащит, со зла-то он всегда галопом мчится.       Едем мы, едем, даже не едем — летим, кажется, что кони копытами и земли-то не касаются. И тут сверху верещит кто: «Поберегись!!» и звук еще такой, навроде свиста. Я только глаза к небу поднять успел, как нас с месье герцогом захлопнуло тряпкой какой, тяжеленной. Кони бесятся, понять ничего не могут; герцог ругается на чем свет стоит. Я чуть богу душу не отдал, думал все, страшный суд настал. Герцог кое-как меня вызволил да затрещину влепил для бодрости.       Ожил я маленько, огляделся, смотрю — мать честная, девка стоит! Да в мужицких портках, косматая — жуть! Ходит вокруг корзины здоровой, в голове молотком чешет и все бормочет: «Тыща хорхулий и все с палками, это ж сколько тут ремонта!»       Дик приосанился чего-то. Девка нас заметила, лицо платком вытерла — платок-то грязный был, видать, и она себе через всю щеку сажей провезла.       — Ой… здрасьте. Я тут это… крушение терплю.       — А я как раз сегодня на вас жениться обещал, — шестой год Дика знаю, а не слыхал еще, чтоб он перед бабой заикался.       — Надо оно мне десять раз, — фыркает. — Дровишек лучше мне наруби, а то я черта с два без растопки взлечу.       Что дальше было — не знаю, и вам не расскажу: Дик мне девкин топор сунул, а я понятливый, дрова рубил часа четыре, не меньше. Когда вернулся, тряпку ту огроменную уж увозили в замок на телеге — вестимо, чинить. Я потом к бабе той подошел, спрашиваю:       — Мадам, а кто такие «хорхульи»?       — Горгульи, — поправила она. — Чертей знаешь?       — Как не знать, — перекрестился я.       — Ну так вот, горгульи — твари типа чертей с крыльями, — и подмигивает.       Сейчас вот она на заднем дворе с корзиной своей возится, а Дик ей чего-то подсобляет. Пойду я, маменьке его валерьяны налью, пока она от счастья не померла.