Охота

Солнце ласковыми лучами касалось сочно-зелёных крон платанов и лип, симметрично, чуть ли не до сантиметров точно, возвышавшихся над аккуратным садом. Гибкие, подобно верёвкам, виноградные лозы, явно недовольные далеко не самым тёплым климатом страны, о чём свидетельствовало отсутствие плодов уже в середине августа, обвивали деревянные балки ветхой беседки, спускаясь к крепким кустам рододендрона, увенчанным десятком нежно-розовых цветов. В изысканном, ухоженном саду всё казалось не просто красивым, насколько такими могут быть растения, а картинно-неживым, будто сад изображён на не по-настоящему жизнерадостном и лучезарном пейзаже салонного художника. Единственным нюансом, добавлявшим в эту картину живости, были жирные слизни, любящие в такие тёплые дни выползать на прогретые солнцем камни тропинок. Но их диковинные окрасы – красные, оранжевые, бордовые – так изумляли глаз случайно зашедшего гостя, что они были не только практически единственной фауной в саду, но и его своеобразным украшением. Время, уже близкое к полудню, всегда здесь тихое – птицы, спевшие свои утренние трели ещё во время завтрака, притихли, а звуки внешнего мира до сада не долетали. Лишь одинокий голос скрипки, жалобно напевавший сонату Корелли где-то за светлыми стенами особняка, и мерное шуршание, подметавшей каменную кладку щетины деревянной швабры, нарушали тишину. Венгрия, вдохнув жаркий воздух, слегка улыбнулась. Этот порядок в практически идеальном саду оставлял на душе чувство покоя и умиротворения. Но не это ей было нужно. Нет, она конечно, уже давно свыклась с лишением свободы. Более того, мысли о чистых, широких полях, сражениях и военной форме гораздо реже посещали её. Но, однако всякий раз стоило им всё-таки прийти ей на ум, выкинуть их было невозможно. Настроение сразу ухудшалось, девушка становилась груба и, даже агрессивна, прокручивая в голове идею восстания. Именно поэтому венгерка старалась забыть былую свободу. Но отнюдь не всегда было просто сдержаться. Особенно, когда ухмыляющаяся красноглазая морда сверлила девушку пристальным взглядом. - Лиз, пошли на охоту! – который раз позвал прусс, - мне смотреть на тебя жалко! - Нет. Мне и так нормально, - сама не веря своим словам, Венгрия неестественно улыбнулась. - Ха-ха! Какая жалкая попытка обдурить Меня! – Гилберт гордо ткнул пальцем себе в грудь, - я-то знаю, что ты хоч… - Не хочу. Замолчи и уходи, пока господин Эдельштайн не увидел тебя здесь, - будто цитировала вышеупомянутого австрийца, перенимая его тон, она. - Ууу… ну всё, капут. Теперь ты ведёшь себя, как этот парниковый очкарик! Лиз, пошли! Один раз и всё! Или ты боишься запачкать свою юбочку, м? И без того злая, еле сдерживающаяся венгерка буквально вспыхнула. Хрупкие стены её самообладания рушились, и наружу вырывалась прежняя воительница, которую девушка так боялась выпускать. Лишить её свободы – могли, но никак уж не приручить её. - Я тебе сейчас юбочку запачкаю! – рявкнула она, замахиваясь шваброй над головой приятеля, - Ладно! Уговорил. - Вот это я понимаю! Не бойся, верну я тебя вечером твоему Жопену! – Рассмеялся альбинос, увернувшись от швабры, становившейся в руках злой Елизаветы настоящим орудием убийства. - Тогда я пойду за егер… - Господи! Что ты сделал с тем, почти таким же крутым как я, пацаном?! За кем ты там собралась? За егерями? За собачками? Или может, за нянечкой? Неа, Лиз! Как раньше – только лес и Великий Я. Ну, и ты, раз уж я тебя позвал. Так что снимай свои бабские тряпки и поехали! – Пруссия осёкся, слегка покраснев, - в смысле… не то, что совсем снимай,… переодевайся короче, а не то и к закату не выедем. В глазах девушки вспыхнул жаркий огонь азарта, и она, что есть скорости, побежала «снимать свои бабские тряпки», тихонько обходя зал, где Родерих изучал новый сборник скрипичных сонатин. Это казалось Венгрии таким по-детски забавным – будто она за спиной у строгого отца, тайком сбегает с другом на свидание. На дружеское свидание. Да и вообще, не друг он ей – просто приятель. И да поплатится здоровьем тот, кто считает по-другому. *** «Охота», на которую альбинос уговорил свою подругу, совсем не соответствовала своему названию – молодые люди уделяли гораздо больше времени друг другу, чем выслеживанию дичи. Честно говоря, любой, даже совершенно не смыслящий в охоте человек мог бы смело заверить, что они своим громким, заливистым смехом распугали всю фауну в лиственном лесу, так что название «охота» было лишь некой формальностью, придававшей прогулке парня с девушкой более грубый характер. Практически весь день «приятели» соревновались на скорость и меткость, то и дело убегая и прячась друг от друга, как тогда, когда ещё были детьми, не давая паре приведённых пруссом вороных коней и пяти минут отдыха. Наслаждаясь запахом действительно настоящего, дикого леса, Венгрия теряла голову. Скулы уже болели от смеха, глаза щурились от проскользнувших сквозь деревья ярких лучей солнца. Можно было не сдерживать нахлынувшие эмоции, как это принято дома, и полностью отдаться своим инстинктам, лишь сильнее ударяя бока коня пятками. Вплоть до самого заката, по лесу метались белые, с чёрным крестом попоны, сопровождаемые громкими кличами и топотом, пока наконец, уставшая Венгрия не слезла с коня. Всё-таки, отвыкшие от таких скачек, мышцы начинали ныть, а наступающая тьма не давала разглядеть что-то дальше тридцати футов. Гилберт, весь поглощённый игрой, ускакал вглубь леса ещё минут пятнадцать назад, но после изнуряющих, бесплодных поисков, Венгрия оставила мысль застать приятеля врасплох. - Выходи, Гил! Я устала! – Возглас девушки рассёк тишину, и тут же, лишь отозвавшись эхом, снова в ней потонул. «Ну он тупица!» - злилась Елизавета, прислушиваясь к звукам леса. Однако не успела она напрячь слух как следует, откуда-то из чащи послышался пронзительный, словно иерихонская труба, визг, затем – знакомый, истошный крик. Недолго думая, девушка села на коня и поскакала в ту сторону, откуда доносились звуки, - «Нет. Он точно идиот» Проделав несколько петель наугад, практически вслепую, Венгрия набрела на небольшую просеку, где и увидела две распластанные по земле окровавленные туши. Правда, та туша, что принадлежала пруссу, к счастью или несчастью Елизаветы, казалась более живой, и до ушей девушки дошёл как всегда гордый, хрипловатый смех: - Как же жаль, Лиз, что ты этого не видела! Я сражался с этим зверем, как настоящий чёртов рыцарь! Хотя, чего тут удивляться – это же Я, Великий Я! Только Я мог так просто расправиться с этим чудищем! Он на меня ка-а-ак накинется, а я ему – бац! И он как завизжал, а? Небось, в Африке аж слышно было! А потом… - именно в этот момент Венгрии искренне хотелось, чтобы прусс был на месте мёртвого хряка. Хотя, чего уж говорить, у них было некоторое сходство – оба они были сочетанием серебряного с багрово-красным, цветов Тевтонского ордена. Девушка, ухмыльнувшись этой ассоциации, подошла к Пруссии. - Ты-то сам как? С тобой всё в порядке? - Великий ценит твоё беспокойство, дева, но со мной всё отлично, не считая того, что из моего носа вытекают излишки моей крутизны, - отозвался Байльшмидт, вытирая кровь подолом плаща, а вернее тем, что от него осталось. А осталось от него действительно немного – вся одежда прусса, кроме его чудом уцелевших штанов, бесформенными лохмотьями свисала с его плеч, что делало его ещё больше похожим на убитого им же кабана. Но надо сказать, это его сходство с поваленным рядом зверем приводило Венгрию в немой восторг. Как же давно её голодный взор не видел привычной для него изодранной в клочья военной формы, вместо элегантных и аккуратных нарядов, ран от сражений, вместо какой-то мозоли от скрипичных струн, источающего смерд и кровь дикого кабана, вместо откормленных гладкошёрстных гончих. То, что вызывает содрогание в сердце обычной девушки, всегда только распаляло её, заставляло идти, сворачивая на своём пути горы, и отчаянно биться. И пусть она теперь живёт в аккуратном особняке с распрекрасным, ухоженным садом, внутри она не изменилась, а её стремление к свободе нисколько не умерло. Просто заснуло, чтобы не умереть совсем. - Серьёзно. Ты в порядке? – она присела перед пруссом на корточки, заглянув ему в глаза. - В полнейшем. Эти поверхностные царапинки только делают меня ещё более мужественным, правда, Венгрия? Я-то вижу, как блестят твои глаза, негодница! – рассмеялся альбинос, не осознавая то, насколько правдивы его слова. - Пожалуй, - улыбнулась Елизавета. В тот момент ей действительно казалось, что она счастлива – нет больше никаких запретов, нет нужды сдерживаться, следить за тем, что говоришь. Девушка уже начала задумываться, стоит ли возвращаться обратно, туда, где её вновь лишат свободы, где вновь придётся следовать правилам, которые так её стесняли. Она, несмотря на усталость и изнурённость после полного скачек дня, была готова горы свернуть. В зелёных глазах девушки плясали огоньки, вместе с красными бликами закатного солнца, она впервые за месяц улыбнулась не довольной, а действительно счастливой улыбкой, и, сама того не замечая, приближалась к парню. - Эй, Лиз, что ты де… - но договорить Гилберт не успел. Слишком много эмоций сразу испытала за этот день, практически насильно привыкшая к покою и дисциплине, Хедервари. Ей необходимо было сделать что-то безумное, неподдающееся логике, то, что она уже давно когда-то намеревалась сделать. Но момента нужного не находилось. Все «излишки крутизны» прилили к щекам Байльшмидта, когда она прикоснулась своими губами его. Это то, чего Пруссия точно от неё не ожидал. Но разве станет он сопротивляться? Напротив, углубляя поцелуй, он прижал девушку к себе, рваными движениями стягивая с неё плащ. Елизавета уступчиво изгибалась, давая ему это сделать, как вдруг… Одновременно суровый и обиженный взгляд из-под стёкол очков, только что просто обеспокоенное, но теперь уже просто мрачное выражение, искажающее благородные черты. Тяжкий вздох. Воображение, несмотря на все попытки откинуть этот образ, продолжало его рисовать. Интересно, думает ли сейчас о ней господин Эдельштайн? Беспокоится? Она ушла ещё до полудня, никому ни о чём не сказав. А ещё и думала о побеге. Конечно думает. Конечно беспокоится. Смутное, грызущее изнутри чувство проснулось в венгерке именно в этот момент, когда её шею ласкал язык её приятеля детства, а его руки проникали ей под рубаху, гладя все её изгибы. Почему, почему именно сейчас? – вопрошала себя Елизавета. Да потому, что внезапно ей всё это показалось такой грязной изменой Родериху. Она не могла продолжать ласки, зная как этот бедный аристократ беспокоится. А даже если и не беспокоится, как она сможет смотреть ему в глаза? Елизавета резко отпрянула. То что ей казалось таким прекрасным, стало хуже самой страшной пытки. Свобода. Нет, её не было. И это придумал не кто-то там, а именно она. Как бы ни хотелось уйти, она не сможет не вернуться, она привязана. И она рада своей привязанности. - Что уставился? Завернись давай, - усмехнулась она, указывая парню на свой плащ. Недовольный и красный прусс последовал её совету, метая в неё гневные взгляды исподлобья. - Что ж… думаю, уже поздно. До дома довезти, рохля? - Не надо. Я и сам доберусь. Будет мне ещё баба помогать! Я ж ни Австрия какой-нибудь! Хедервари готова была пнуть альбиноса со всей силы, но слишком ей было совестно за весь устроенный ей балаган. Так что Гилберт был удостоен лишь недовольного взгляда зелёных глаз. - Ладно, ладно. Тогда, до встречи! – Венгрия забралась на коня, махая рукой Байльшмидту. - А лошадь?! – Оживился тот, видя, как Его собственность уводят. - Отведу я её тебе… когда-нибудь. Ну скажи мне, как ты, полудохлый, со своим, видимо, новым мохнатым другом поедешь на двух лошадях? Не смеши меня, - крикнула Елизавета, набирая скорость. Она не должна заставить его ждать ни минутой больше. А Пруссия, смущённый ситуацией, довольный поцелуем и возмущённый одолжением Его лошади, продолжил лежать на окровавленной земле, уже заранее планируя, как расскажет всем о том, как Хедервари домогалась Великого Его. *** Ни минутой больше, ни минутой больше… Венгрия мчалась, что есть мощи. И не зря – уже на пороге особняка девушка налетела на того, к кому так спешила. Дорожный камзол, фонарь в руке, осёдланные лошади около входа в дом… да, он действительно беспокоился. Австрия, сначала с изумлением, но потом и с укором, смотрел на венгерку. В его обычно спокойных глазах сейчас читались и облегчение, и обида, и всё это прикрыто строгостью, видеть сквозь которую способна только Елизавета. Она виновато улыбнулась, не отрывая взгляда, словно изучая каждую его черту лица. - Где ты была? - произнёс он так строго, как только мог. - П-простите, господин Эдельштайн. Я была на охоте, - нельзя было описать восторг, который испытывала Венгрия в тот момент. Она чувствовала себя настолько нужной, что и мысли о побеге снова становились дикими и совершенно чужими. Её улыбка растянулась почти до ушей, и девушка, следуя за Родерихом, зашла в особняк, - простите, что доставила Вам столько беспокойств. Ничего не говоря, Эдельштайн коснулся тонкими, длинными пальцами ссадины на щеке венгерки: - Откуда это? - Я… споткнулась, - Венгрия, чуть ухмыльнувшись, вспомнила, как прусс, увлёкшись гонкой, сбросил её на земли, с которой тотчас же поздоровалась её щека. Вот так споткнулась. - Осторожнее, – не меняя строгого тона, предупредил Австрия, снимая камзол. - Вы сердиты на меня? – прямо спросила Венгрия, чувствуя свою вину пред мужчиной. - Нет. Я просто расстроен, - голос Эдельштайна слегка изменился, стал мягче и тише. Елизавета, невзирая на все границы, установленные в доме, подошла к мужчине и обняла его сзади. И она поклясться готова, что почувствовала, как его сердце забилось чаще. - Венгрия… Хедервари отпрянула, подозревая, что именно об этом и хотел её попросить австриец. Однако, поняла что ошиблась, когда сама оказалась в объятиях Родериха, чувствуя, как он гладил её по волосам, уткнувшись в её макушку носом. Чувствуя себя счастливой. И они опять будут сидеть на кухне, попивая кофе. Он будет жаловаться, что цены на сыр поднялись. А она будет, не сводя с него глаз, думать, как же правильно поступила, уйдя тогда с охоты. Нет, она всё-таки была приручена.