Айзек говорит

Айзек говорит Мирии, что для побега из этого города ему нужны яблоки. Солнце в тот день над головой тусклое, грязно-рыжее, будто его обмазали мёдом и изваляли в песке. Почти не греет, только обозначает своё присутствие мутными очертаниями среди хмурых туч. Мирия такая же — разве что мёд заменить на сажу, а ей ведь только-только исполнилось пятнадцать. У Айзека самые добрые глаза из тех, что она видела, и Айзек говорит, что яблоки ему нужны, чтобы привлечь к ним червей, потому что — лопаты, милая, ты видела, какие сумасшедшие деньги здесь просят за лопаты? Я не смогу этих червей выкопать! А если я кого-то из них случайно разрублю? Людей в тот день на рынке аномально много. Мирия пытается пробраться к пекарю, но лишь теряется, путается в направлениях — вот только стояла перед лавкой с ароматическим маслами, отмахиваясь от щекочущих обоняние кедра и розы, а со следующим шагом оказывается в пёстром мире платков. Яркие узоры цветными пятнами расползаются перед глазами линиями и цветами и кружат, так кружат голову! Откуда-то доносится запах жареного риса с мясом. Хлебная лавка всё никак не появляется в поле зрения. Голос Айзека такой приятный и тёплый, что почти согревает. Айзек говорит, что ему нужно не меньше трёх банок червей, чтобы наловить бочку рыбы, а это — много, очень много самых спелых яблок, милая! Чужие локти в тот день толкают её от лотка к лотку, будто играют в перебрасывание мячика, а на кирпичах под ногами хрустят рассыпанные семечки — тут скорлупки, там скорлупки, а вот здесь, здесь уже кто-то обронил кукурузу. Мирия ниже каждого присутствующего почти на голову, и не это ли прекрасный повод её не замечать? У Айзека какой-то невероятный смех. Айзек говорит, что лодку ему обменяют на два мешка зерна, и Мирия спрашивает: “Зачем же тебе тогда рыба? Она ведь совсем не похожа на зерно”. — Рыбу мне и обменяют на зерно, милая, — смеётся Айзек, — поэтому теперь дело только за яблоками! В тот день Мирия спотыкается об собственную ногу и почти падает, вовремя хватаясь пальцами за человека перед ней. Бордовая ткань шитой-перешитой десятки раз грубыми разноцветными стежками рубашки в руках сминается и натягивается, а у Мирии вся короткая жизнь перед глазами проносится. “Только бы не порвалась, только бы не порвалась”, — повторяет она про себя, выравниваясь. Солнце над головой тусклое, чужие локти бойкие и острые, а Мирия спотыкается снова. Айзек говорит, что в этом городе душно, что солнце над их головами вот-вот исчезнет — видишь, милая, оно прячется, в прошлом месяце было ярким-ярким, а теперь едва отсвечивает. Солнце уходит, милая. Поэтому нужна лодка! Из-под рубашки, за которую в тот день она повторно рефлекторно хватается, вываливается переспевшее яблоко, теряясь под чужими подошвами. Она провожает его растерянным взглядом и снова смотрит перед собой. Перед ней — бордовая рубашка, заплаток на которой вдвое больше, чем на её собственной. Перед ней — самые добрые глаза из тех, что она видела. Какая она неуклюжая, боже, какая она неуклюжая! Айзек говорит, что его здесь ничто не держит, что лодка — это лучшее решение. Но сначала нужны яблоки, милая. В тот день Мирия — совсем юная Мирия, впечатлённая такой хитросплетённой цепочкой событий, — разыгрывает обморок, когда человека с добрыми глазами, тёплым голосом и невероятным смехом почти ловят на краже. В её залатанных карманах звенят монетки, на которые она собиралась покупать хлеб, но мимо дома — того переулка, скрытого от чужих глаз, закутка, который она обезопасила так, как могла, — Мирия идёт с яблоками и улыбкой, которую не помнит на своих губах с тех пор, как проводила на работу маму два года назад. Мама тогда не вернулась. А улыбка, казалось, ушла вместе с ней. Но Мирия улыбается. Айзек говорит: — Мирия созвучно с милая! У тебя самое прекрасное в мире имя, Мирия! В тот день она не находит в памяти никакого слова, которое могло бы быть хоть немного похоже на Айзека, но, сидя рядом с ним под пыльным солнцем и глядя на яблоки, она уверена, что когда-нибудь найдёт.