Радиус ноль

            Стояла глубокая летняя ночь. Над крошечным безвестным авиагородком, затерявшимся в просторах центральной России, светила молодая луна, ее острые, повернутые влево рожки заглядывали в щель меж неплотно сдвинутых штор семейной спальни пилота-инструктора Ивана Николаевича и его супруги Светланы Сергеевны. То ли луна была виновата, то ли жара, но даже в узкой полоске света было видно, что лицо молодого мужчины пылает краской, а дыхание беспокойно и совсем непохоже на дыхание мирно дремлющего человека с чистой совестью. Тем не менее Иван спал и видел сон. …Жар плотного, мощного чужого тела с одной стороны и холод стены с другой. Он зажат в угол, словно мальчишка-первоклассник на переменке. Только удерживают его не школьные хулиганы, а взрослый, серьезный мужик, да не абы кто, а Павел Эстебанович, заместитель командира его же собственной, Ивана, первой эскадрильи! Иван запрокидывает голову так, чтобы видеть мощный подбородок, яркие черные брови кубинца-полукровки и его пронзительные зеленые глаза, окруженные черной поволокой густых ресниц. Когда замкомэск склоняется к нему, Иван не выдерживает этого взгляда, жмурится, и вздрагивает всем телом от властного поцелуя на своих приоткрытых губах. Запах дорогого парфюма густ и горько-сладок как кокон… не-ет, как капкан. Широкие ладони замкомэска обвивают поясницу, затем одна переползает на живот и по-хозяйски уверенно скользит ниже, по рипстоповой ткани комбеза. В брюках тесно и мучительно жарко, губы Павла Эстебановича терзают его нижнюю губу, язык проникает в рот, и Ваня бессознательно подается ему навстречу. Не зная, куда деть руки, он бестолково водит пальцами по спине мужчины, и в конце концов обнимает его за талию, прижимая к себе — или себя к нему? Разница в росте велика, и Ваня чувствует, как в живот ему сквозь толстую и плотную ткань форменных брюк тотчас упирается что-то твердое и горячее. Конечно, Ваня все понимает, но все равно втягивает воздух единым рваным и судорожным движением — точь-в-точь так, как неумеха-курсантишка пытается в одно движение добрать на себя штурвал на посадке. Колени дрожат и подгибаются, руки, наконец, ложатся замкомэске на плечи, пальцы зарываются в густые, черные с проседью волосы. Какой же ты, Паша, горячий… кубинская кровь! Колено властно вклинивается между ног, сквозь одежду тревожа возбужденную плоть, волна наслаждения затапливает тело Ивана, и он… …проснулся, конечно. Глядя в потолок оловянными со сна глазами, Ваня чувствовал, как горят его щеки и лоб. И не только они: от жара простыня прилипла к спине, а одеяло недвусмысленно приподнималось в районе паха. Это вызвало новую волну смущения и, чтобы успокоиться и сбросить тревожащее его возбуждение, мужчина сунул было руку под одеяло, но быстро передумал и повернулся к спящей жене, обнимая ее и сквозь сорочку нащупывая соски. Блаженный вздох Светки сразу же дал понять, что решение было верным. Плавно скользя во влажной глубине ее лона, Ваня упрямо, до зеленых кругов, жмурил веки, чтобы изгнать из внутреннего взора завораживающую зелень глаз замкомэска.       Сегодня летали во вторую смену, после обеда. Отлично выспавшийся Иван Николаевич успел без спешки позавтракать, посмотреть утренние новости и отвезти обеих своих женщин — дочку в садик, а супругу на работу. Довольная внезапными ночными ласками Светлана на прощание долго и жадно целовала мужа в машине, намекая на то, что вечером неплохо бы повторить. Так что порог летного отряда он переступил будучи совершенно довольным собой и жизнью в целом. Тонированное стекло входной двери отразило невысокого и плотно сбитого мужчину 34-х лет от роду, одетого в комбез песочного цвета, круглолицего и коротко стриженного. Верхняя губа, изогнутая в форме буквы V, недовольно поджалась, когда волна раскаленного воздуха вестибюля охватила тело быстрым жаром, а ее обладатель поспешил под завесу кондиционера, мимо сидящего за столом дежурного по тренажеру курсанта с красной повязкой на рукаве.       В большом зале в конце коридора уже галдели пришедшие на предполетный разбор курсанты. Кто-то громко повторял заученные наизусть путевые углы и удаления до пилотажных зон, готовясь к зачету, кто-то матерился, стирая неверные цифры в рассчитанном им ШБЖ. Кто-то и вовсе смотрел веселые видюшки по мобильному телефону, приглашая товарищей присоединиться к развлечению. Девчонки разливали чай из термоса и важно шуршали бумажками. Иван Николаевич прошел дальше, в класс предполетной подготовки для инструкторов. В дверях он столкнулся с Костей — веселым и общительным большеглазым парнем, одним из новеньких «пинстров», совсем недавно отлетавших проверку на допуск. Костя был занят — трепался по мобильнику и очень спешил покурить до разбора, поэтому рукопожатие вышло смазанным. К тому моменту, когда подтянулось триединое начальство (командир эскадрильи и оба его заместителя), Ваня успел отвоевать пять часов тренажера для своей учебной группы, позубоскалить с коллегами по поводу отечественного футбола и возмутиться по поводу жары. Наконец, дверь открылась, пропуская маленького и загорелого в оранжевый отлив командира эскадрильи, а следом двух его замов. Герой стыдных ночных снов Вани — крупный и высокий, прошел довольно далеко от его стола, но ноздри все равно уловили аромат его парфюма… или показалось?       Сегодня обсуждалось происшествие в одном из училищ: на рулении задели друг друга два самолета, в обоих случаях за штурвалом находились курсанты. В результате дело обошлось испуганным матом и помятыми законцовками крыла, а также парой седых волос на затылке дежурного РП. Павел Эстебанович обвел собравшихся своим пронзительным взглядом и велел еще раз напомнить курсантам об осмотрительности. Глядя на замкомэска сейчас, Иван Николаевич по-человечески восхищался этой скупой мимикой, делавшей его похожим на невозмутимого индейского вождя. Его короткими рублеными фразами, каждая из которых имела почти физически ощутимый вес, точно маленький плоский камешек. Павел Эстебанович был на пару лет старше Ивана, но на фоне него Ваня чувствовал себя суетливым и угловатым мальчишкой, подобно тому, как в сравнении с ним самим выглядел, к примеру, Костя. «Охламон охламоном!» — сказала бы одна из девиц Костиной летной группы. Она бы сейчас еще добавила про пользу зеленого чая и гиперкомпенсацию ожидаемых эмоций по Фрейду с помощью сновидений, если б, разумеется, была в курсе душевных терзаний пилота-инструктора. Но нет, он хорошо держится, есть повод для гордости. И вообще минуточку: что значит — держится?! Можно же просто восхищаться другим человеком своего пола? Безо всякой задней мысли… — тут щеки снова налились жаром. — Двусмысленность, чтоб ее. Да не пидор я, не пидор! Тьфу, привязалось же! Можно восхищаться и уважать. Можно! А остальное — просто сны…       От нагретых полей поднимались термики, развивая мощную болтанку. Маленький учебный самолетик за секунду сам по себе набирал метров по тридцать, заставляя курсанта на левом си­денье неверяще таращить глаза на показания высотомера, обливаться потом и пытаться как можно скорее исправить ситуацию. Иван Николаевич наблюдал за их действиями, готовый в любой момент вмешаться и исправить ситуацию. Некоторым из учеников, правда, тем, кто был чрезмерно неуверен в себе, он демонстрировал полное отстранение от управления, складывая руки на груди и убирая ноги как можно дальше от педалей. Приучал к самостоятельности. Молча слушал матерные бормотки, косил глазом на закушенные в напряжении губы и побелевшие на штурвале пальцы. Утратив надежду на помощь извне, курсант был вынужден самостоятельно исправлять допущенные ошибки, и это был самый лучший, с точки зрения Ивана Николаевича, способ обучения. Это почти как с лодки в воду кинуть посреди реки: захочешь жить — выплывешь.             Сегодня на учебном маршруте один из курсантов не по-детски отжигал в радиообмене, путая в докладе не только последовательность донесения, но и пролетаемые населенные пункты. В собственной инструкторской гарнитуре Иван Николаевич слышал и блеяние будущего пилота, и ехидные реплики руководившего полетами командира эскадрильи, заставлявшего мальчишку повторять доклад раза по три. За время переговоров курсант успевал уклониться с курса на 5-8 градусов, и начинал жалобно шарить глазами в электронной GPS-карте, чтобы снова выйти на линию пути. Иван Николаевич ругался, отключал карту и показывал парню через капот — мол, визуально ориентируйся. Тот принимался искать знакомые ориентиры и заваливал небольшой левый крен со снижением. После третьего матюка инструктора крен убирался, а парня вместе с пропитанным потом комбезом можно было выжимать. Иван Николаевич в изнеможении откидывался в кресле, поправляя ремень и мечтая о бутылочке ледяного пива.       При следующем донесении в наушниках зазвучал голос Павла Эстебановича: видимо, он сел на место РП, сменив уставшее и слегка охрипшее начальство. Тот не ехидничал. Его низкий глубокий голос, больше подходивший для оперной сцены, нежели для диспетчерской вышки, резал информацию короткими порциями. Иван Николаевич представил себе, как Паша сейчас сидит в высоком крутящемся кресле и микрофоном в руке, крупный, смуглый и невозмутимый, в своем с иголочки оливковом комбезе с нашивками. Ни единого лишнего движения, ни одного ненужного слова, самоконтроль и дисциплина во плоти. Вот это человечище! — восхитился Ваня про себя. Курсант, наконец-то, перестал путаться и нести чушь, радиообмен обрел стройность. Видимо, на него тон замкомэска тоже волшебным образом действовал.       Вечером, когда полеты закончились, Иван Николаевич отправил двоих орлов мыть самолет на ночь, а сам решил прогуляться до КПП летного поля пешком. Трястись после тяжелого и жаркого дня в убитом древнем ПАЗике вместе с оравой галдящих курсантов и пустыми ящиками из-под стартового сухпайка ему совершенно не хотелось. Поэтому он неспешным шагом пересек летное поле, покрытое ежиком скошенной травы, и оказался на асфальтовом перроне, где двумя ровными рядами смирно встали на ночлег маленькие учебные Цессны, а вдали, возвышаясь над ними, как курицы над цыплятами, белели два L-410 с зачехленными воздухозаборниками.       К удивлению Ивана, не ожидавшего увидеть в поздний час на перроне никого, кроме техников и уныло домывающих самолеты курсантов, на одной из ступенек стремянки, свесив вниз длиннющие ноги, сидел Костя и, размахивая сигаретой, увлеченно трепался с мужиками из техсостава. Иван Николаевич невольно улыбнулся: болтливость нового инструктора поистине не знала границ — он подолгу залипал и на предполетном медконтроле, и на метеоконсультации, и в будке у охранников, и со всеми ему находилось что обсудить. Этакий всеобщий приятель. По-молодому задирист и любит похулиганить в воздухе, но всегда легко выходит сухим из воды. Забавный парень вообще, но и пилот хороший, и учит нормально. По крайней мере, его летная группа ведет себя куда воспитанней и адекватнее, нежели Иванова собственная. Хотя… к Константину ведь, кроме малолеток попали и несколько действующих пилотов, тех кто волей судьбы и — не к ночи будь помянута — Росавиации вынуждены по новой протирать штаны за партой, так что тут парню просто повезло. — Костян, у тебя язык тут не загорел еще? — весело окликнул рассказчика Ваня. — Пошли по домам! Тот жизнерадостно заулыбался, приоткрывая неровные передние зубы. — Да я тут рассказываю, как Петрович на квадроцикле за грибами ездил, Вань! Ты прикинь, ну, на квадроцикле! Значит, остановился на берегу ручья и думает: «Ну, а че, я не проеду, что ли? На тот берег, неглубоко же!» Ну и в воду порулил. А про корзинку с грибами забыл, которая к багажнику была прикручена…       Дружный хохот двух аэродромных техников встретил продолжение истории. Смеялся и сам Костя, весело обводя собеседников ясными глазами. Такие глаза бывают у хороших простых людей с чистой совестью. И Ваня остался, с удовольствием окунаясь в атмосферу бесцельного дружеского трепа. А уж ледяное пиво, оказавшееся в холодильнике на проходной, сделало этот вечер поистине добрым.

***

Прошло десять дней. Сегодня по плану должна была вылететь самостоятельно девушка-курсант из летной группы Ивана Николаевича, та, к которой он придирался сильнее всего. После впечатляющего послужного списка этой самой Даши, включавшего автомобильные права со всеми открытыми категориями вплоть до автопоезда, а также лицензию капитана прогулочной яхты и инструктора по дайвингу, он поневоле ожидал бешеного успеха суровой барышни в деле освоения пятого океана. Но не тут-то было! Получалось у Даши, надо сказать, ничуть не хуже, чем у остальных, просто Иван торопил события. Уж очень ему хотелось угодить любимому замкомэске, порадовать того отличной подготовкой своего курсанта во время проверочного полета, который положен перед первым самостоятельным. В итоге он безобразно орал на ни в чем не повинную девицу, доводя ту не до слез, конечно, но до ярко читаемого в глазах желания стукнуть наставника бортовым огнетушителем. Но не стукнула же. Все когда-нибудь кончается. Самолет, посаженный Дашей, совершил заключительную из пяти посадок с инструктором на борту, и зарулил на предварительный старт. Сидя справа, Иван Николаевич еще раз оценивающе глянул на угрюмо-сосредоточенную курсантку, вздохнул и решительно нажал кнопку СПУ на штурвале. — 77502, на предварительном, пришлите проверяющего на борт. — Увидел, как вздрогнули Дашины ресницы, сам моргнул и выдохнул: — Павел Эстебанович, вы слетаете? — 77502, ждите, сейчас будет проверяющий, — ответила пропотевшая гарнитура. Иван Николаевич успел еще раз заставить курсантку повторить слова, которыми нужно будет встретить проверяющего, но внезапно умолк. От красно-полосатого вагончика СКП через скошенный лужок к рулежной дорожке неспешно шагал замкомэска. Крупный и высокий, с ранней сединой в черных курчавых волосах, прекрасный, как ацтекское божество. В каждом шаге его ощущалась власть и огромная внутренняя сила. Инструктор и курсантка как по команде вытерли о штаны вспотевшие ладони. Почему волновалась Даша — Иван Николаевич прекрасно понимал. А вот сам он… какого черта, ну, это же Паша! Наш мужик, в доску свой, коллега, собрат, этот, как его… — Ваня старался подбирать наиболее красочные эпитеты мужской дружбы, обычной, мать ее, дружбы, безо всяких там «голубых» полутонов. Но что-то шло не так, и Ваня, мучительно краснея, дернул молнию летной куртки. Расслабил воротничок, туго охвативший вспыхнувшую шею. К счастью, внимание Даши было тоже приковано к неотвратимо приближающейся фигуре проверяющего, и она не заметила странной реакции своего инструктора. Губы ее сосредоточенно шевелились, заучивая доклад перед проверочным полетом.       Пригибаясь под низко расположенным крылом, замкомэск дернул на себя правую дверь. Иван Николаевич поспешно распахнул ее и с необыкновенной для человека своей комплекции ловкостью выскочил на бетон. Стрекот работающего винта глушил слова, приходилось орать. — Вы построже там с ней, ПалЭстебаныч! — прокричал Иван. Тот кивнул, слегка улыбнувшись, и полез в кабину. На секунду его сильная кисть задержалась на обрезе двери прямо перед Ваниным лицом, и того обдало волной жара. Иван Николаевич глупо уставился на смуглые пальцы и вспомнил свой давний эротический сон… Разумеется, все это длилось лишь мгновение, дверь закрылась и отрезала кабину самолета от внешнего мира. Ваня побрел на старт. От его щек можно было прикуривать.       Два проверочных круга закончились благополучно, вот, мигая рулежными фарами «на пересадку», садится Дашина Цессна с проверяющим в кабине. Вот то самое длинное-длинное путешествие по рулежной дорожке, вот самолет неспешно катится к линии предварительного старта и останавливается. Вот с другой стороны показались ноги, а потом и весь силуэт спрыгивающего на землю человека. Ваня сглотнул, ощущая головокружение. Повод для волнения, естественно, был, но явно же не тот. Черт возьми, у него сейчас курсант в самостоятельный полет отправляется, в полет без права на ошибку, а он пялится на приближающегося замкомэска как умственно отсталый сельский подросток на журнал Playboy! Ваня отошел за ПАЗик и наградил себя звонкой оплеухой. Помогло. — Расслабься, Вань! — было первыми словами ПалЭстебановича, когда он поравнялся с выбежавшим навстречу Иваном Николаевич. — Все норм, она справится, разумная девушка. Да расслабься уже! — смуглая рука легла на плечо невысокого пилота-инструктора, сжала и слегка встряхнула. — Что с лицом у тебя? Багровый отлив на месте пощечины бросался в глаза даже на фоне общего ярко-пунцового цвета физиономии, и Ваня, собрав все оставшееся мужество, как можно нелепее развел руками: — Да слепня прихлопнул, Паш, прикинь! Задрали эти звери, житья от них нет! Перестарался малехо только… Павел Эстебанович убрал руку, неуловимо улыбнулся, кивнул: «Аккуратнее надо!» и прошествовал к СКП — руководить первым самостоятельным полетом курсанта.       Иван Николаевич за ним не пошел. Смысла не было. И никакой кондиционер не смог бы заманить Ваню сейчас туда, вверх по лесенке. Все, что он мог бы — это обеспокоенным колобком метаться по помещению СКП и вслушиваться в радиообмен, но это означало бы окончательно потерять лицо перед Пашей. Поэтому он остался снаружи. Спугнув курсантиков, втихушку куривших между двумя вагончиками, и погрозив им кулаком, он прошелся до стоявшей на табуретке 20-литровой «фляги», нацедил кружку холодной воды и вылил ее себе на разгоряченную голову. Нацедил еще одну, медленными глотками выпил. А потом все-таки не удержался и пошел к СКП — издалека пялиться в окно на предмет своего обожания и… все-таки наблюдать за полетом. Ибо волнительно!       Ничего ужасного не произошло. Ну, раздался в рации глуховатый девичий голос, запрашивая исполнительный. Ну, поднялась в руке наблюдающего курсанта красная табличка с номером борта. Ну, вырулил на полосу самолет с пустым правым креслом. Запросила девочка взлет, добавила в конце торжественное «Сам», все как положено. Склонился к своим бумажкам дежурный по хронометражу курсант, провожая взглядом дюралевую птичку и бесстрастно отмечая в графике время взлета. Отрыв, выдерживание и набор. Первый разворот, набор ко второму, второй… ровно идет, все хорошо. Длинный участок «коробочки» от второго к третьему Ваня пропустил, потому что к нему подошел с вопросом еще один его курсант, ушастый паренек по имени Андрей и принялся канючить, чтобы его отпустили пораньше с полетов. Прогнав любителя халявы с позором, Иван Николаевич увидел Дашин борт уже на четвертом, заключительном развороте. Ярко мигали фары на глиссаде. Инструктор впился взглядом в снижающийся самолет, оценивая угол наклона и точность захода по курсу. Девочка любила «афганские заходы» устраивать… впрочем, как и многие девочки вообще. Вот Костина курсантка, как ее… Маша, что ли? Резкие движения, глубокие крены и тоже эти отвесные заходы на полосу, ближний привод во время самостоятельного прошла на 180 метрах вместо 60… это ее в ДОСААФе так научили, что ль… или не в ДОСААФе? Больно уж взрослая, и форма сидит на ней слишком привычно. Спросить надо будет у Кости, как он с нею боролся и победил. Иван Николаевич не сразу понял, что губы его шевелятся, повторяя лишь одно слово: «Добирай!». Самолет завис над полосой, теряя поступательную скорость и просаживаясь, нос его задрался недостаточно высоко, касание произошло грубовато и на три точки, но все же это была посадка! Иван Николаевич выдохнул, чувствуя, как отпускает напряжение, и обменялся сквозь оконное стекло взглядом с руководителем полетов. Кажется, тот остался доволен. Значит, можно спокойно ехать домой, ужинать и, может быть, снова смотреть сны. Сны, в которых происходит то, чему он сам никогда не позволит случиться наяву.