Что такое любовь?

До того, как патер Браунинг принял на дне Марианской впадины важное решение. До того, как на Вальпургиеву ночь у Первертса впервые не сорвало крышу. И даже до того, как Порри Гаттер узнал, что такое Бэбиситинг… Задолго до всего этого… 1. На кончике волшебной палочки брезжил свет. — Амели, ну что ты дрыхнешь? Проснись! Мергиона Пейджер, рыжая ведьмочка и соседка Амели по комнате, любила и умела метать подушки в подвижные и неподвижные мишени. Подвижные ей нравились больше, но поскольку Амели делала то, что и положено делать в три часа ночи, — спала, — пришлось Мерги довольствоваться мишенью неподвижной. Пулен, зевнув, отправила подушку обратно — деликатно и нежно взмахнула палочкой, как дирижёр по колдовизору. Она ужасно хотела спать дальше, но быть деликатной и нежной ей это не мешало, как и желание обрушить подушку на неугомонную Пейджер. Но Амели Пулен всё-таки обычно была девочкой сдержанной. И поэтому она просто зевнула и глубокомысленно спросила: — Чего? Пейджер подпрыгнула на кровати, поймала подушку и уселась на неё. Зелёные глаза оживлённо блестели. Казалось, Мерги и не засыпала. Амели подняла брови — больше ничего поднять от постели она просто не могла: — Не спится? — Мелька… Амели сердито засопела. Так её иногда звали друзья отца, и ей это не нравилось. Поймав волну молчаливого укора, Пейджер поправилась: — Амели, а любовь… она какая? Вот это номер. Ради такого стоило бы, пожалуй, и проснуться. Амели приподнялась на локтях, удивлённо рассматривая свою соседку: — Ну… не знаю. Красивая, наверно. А что? — Да так, ничего, — Пейджер как-то неопределённо дёрнула плечом. — Она как болячка, да? — В смысле? — вытаращила глаза Амели. То есть, нет, поскольку она была нежной и деликатной, не вытаращила, а округлила. — Ну, проходит ведь? Лечится? — Не лечится… — подумав, отозвалась Амели. — Но иногда проходит. А ты чего, влюби… — Нет, ты что, я здорова! — поспешно отозвалась Мерги, в глубокой задумчивости созерцая свои коленки. Потом ехидно улыбнулась: — А вот тыыыы…. Когда Мергиона тянула это «тыыыыы», Амели уже даже не злилась, а молча заливалась краской и, взяв в руки пряди волос, загораживала ими лицо. Так она сделала и сейчас, и Пейджер торжествующе вскинула вверх сжатый кулак: — Амели и Харлей на дереве сидят! Кстати, Амели… а симптомы у этой болячки какие? Француженка глубоко-глубоко задумалась, по-прежнему загораживаясь на всякий случай волосами: — Нуу…. Когда ты думаешь про какого-то человека, у тебя сильнее бьётся сердце. И тебе хочется с ним всё время быть. Но разговаривать с ним иногда трудно, потому что стесняешься. И вещь какую-нибудь его хочется у себя иметь… ну и ещё краснеешь постоянно. Может, даже жар. К концу монолога Пулен Мерги уже сидела с одной рукой на сердце, а другой на лбу, похожая скорее на буддийскую статую, чем на влюблённую. Судя по выражению лица девочки, она мучительно о чём-то думала. И наконец изрекла: — Вот блин… заболела. Утром следующего дня Пулен увидела, как Мерги украдкой стянула у невыспавшегося Порри Гаттера гайку. 2. Амели Пулен всегда была девочкой нежной и деликатной. А ещё романтичной. Конечно, быть романтичной, когда тебе всего одиннадцать лет, довольно нелегко: мало кто вокруг может это понять и много кто может понять не так. Создания, именуемые «брёвнами неотёсанными», «чурбанами бесчувственными» и прочими кодовыми кличками, бродили по школе волшебства в изобилии и чувствовали себя прекрасно. Вот, например, Мерги. То есть нет, не так. Мерги не пример. Как Мерги собирается утром? Сползла с кровати, умылась, оделась, взъерошила волосы, быстро-быстро накрасилась — и готова. И не просто готова: сияет, походка как у той бодрой тётеньки из передачи про магоаэробику. Глаз не отвести. Гаттер, по крайней мере, не отводит. Даже Аесли — и тот иногда не отводит, когда не занимается своими логичными размышлениями и политтехнологиями. И при этом какая тут романтика? Одни тумаки и рубящие удары. Ну, а она, Амели? Никак не выберет, какую надеть мантию, волосы расчёсывает минут десять, старательно красится… Тоже вроде ведь глаз не отвести, вот только отводят почему-то, да ещё и краснеют постоянно. Странно всё-таки. Амели хорошо помнила тот разговор про любовь — они с Мерги тогда ещё даже не дружили, просто жили в одной комнате. У Пулен всё не получалось привыкнуть к шумной соседке, и временами она даже пыталась её утихомирить. Но попытки были как озеленение Сахары — бесполезными, и вскоре Амели успешно адаптировалась к своему новому полуненормальному биоценозу. От начинавших летать из-за смеха Мерги крокодильчиков она пряталась, с головой накрываясь одеялом, от периодических разговоров про любовь — тоже. А всё остальное вроде регулярных взрывов (если приходили мальчики) и атак подушками (если мальчики не приходили и было скучно) можно было и пережить. А когда обезмаженную Мергиону забрали в больничное крыло, Амели вдруг остро почувствовала, что в её жизни появилась какая-то странная, непонятная ей самой пустота — будто дюжина маленьких дырочек в сыре вдруг слилась в одну здоровую такую, сквозную дыру. И возвращение соседки — а точнее, уже почти, а потом и совсем — подруги — она встретила с искренней радостью, той самой, которую в других источниках иногда зовут «щенячьей». Но щенячья радость выплеснулась лишь в улыбке и нескольких фразах на французском. Фразы Пейджер не поняла и встретила некультурным «Чегоооо?» Ведь Амели всё-таки была девочкой нежной и деликатной. 3. Глубокомысленно потирая подбородок, Сен учил её играть в шахматы. Вообще играть с Аесли в шахматы было занятием не для слабонервных. Слабонервные от периодического хмыканья, сопровождавшегося регулярным потиранием переносицы и подбородка, быстро впадали в некое подобие транса, из которого их не могли вывести даже гневные крики шахматных фигур вроде: — Куда же ты меня толкаешь, он же меня съест сейчас! (пешка) — Я тебе покажу, как родину любить! (офицер) — Князь, я смущена! (королева) Амели слабонервной себя не считала, а совсем наоборот, очень даже сильнонервной. Или скорее нервосильной. И поэтому когда Сен опять собирался что-нибудь себе потереть, она зеркально повторяла его движение — просто так, чтобы ему не было скучно. Первые минут десять Аесли этого не замечал. На одиннадцатой, кажется, заметил и следующие минут двадцать, видимо, думал — частота потираний уменьшилась до одного в три минуты. Зато фигуры, почувствовав рассеянность командира, начали потихоньку дезертировать с доски. Те же, кто не дезертировал, откровенно мародёрствовали, хватая со стола забытые Гаттером инструменты и сокрушая ими армию противника, то есть, Амели. Когда все, кто мог, уже разбежались с доски, а кто не мог, — с кряхтением и стонами уползли, Амели осторожно дёрнула Аесли за рукав: — Сенчик… играть не во что больше. Будущий премьер-министр магической Британии выбрался из своих размышлений и недоумённо осмотрелся. Потом в нём явно зашевелилась хочуга, и Пулен с большим трудом остановила занесённый над ни в чём не повинной доской ни в чём не повинный кулак Великого Героя: — Да ну их! Аесли спохватился, поправил очки и плюхнулся обратно на своё место. В глубокой задумчивости он уставился на француженку, а та под его взглядом слегка засмущалась. Амели вообще всегда смущалась, когда на неё долго смотрели, но сегодня как-то особенно. Подумав, она спросила: — А где Порри? — С Мерги, — после некоторой паузы ответил Сен. — А где Мерги? — С Порри, — ответил Сен уже без паузы. — А ты чего не с ними? — немного удивилась Амели. Аесли неожиданно нахмурил свои тонкие брови, а потом — ещё более неожиданно — покраснел. Но ответил он всё с тем же непроницаемым выражением лица: — Наверно, потому что я с тобой? Поставленная в тупик логикой Сена, Пулен хотела углубиться в философские размышления, поинтересовавшись, почему же он с ней, а она с ним, а они не с ними, а они… Но Аесли не дал ей этого сделать, спросив своё: — А ты чего не с профессором Харлем? Амели вздрогнула и тоже залилась краской — ещё сильнее, чем прежде. Если даже Сен, совершенно не интересующийся любовными делами, знал об этом, то что уж говорить про весь остальной Первертс, где могли, умели, практиковали интерес к чужим романам. Переведя взгляд на виднеющуюся из окна стену башни Орлодёрра, на которой крупными буквами было выведено: «Канарейка любит Лужжа!» и рядом: «Прокляну, недомерки!», Амели отозвалась: — Ну… тогда потому, что я с тобой. — Я не держу, — Аесли проницательно взглянул на неё, и Амели всё же выпалила: — Не хочу. Мне с тобой хорошо. Теперь брови Аесли удивлённо взлетели, как график, стремящейся к положительному игреку. Амели пожала плечами. Ну что она могла сказать? Сен умный, Сен серьёзный, Сен никогда не ругается. И ещё Сен храбрый. Ей вообще повезло с друзьями, но с Сеном — повезло как-то особенно. Чтобы как-то оправдаться, Пулен сказала: — Он там… Асса из шкафа вытаскивает. Помнишь? Брови опустились. Пулен облегчённо выдохнула. — Всё ещё не вытащил? — сочувственно спросил Аесли. — Не вытащил, — подтвердила Амели, наблюдая теперь за фигурками, которые нагло разгуливали по столу. — Сам вместо этого залез. — Вот и Порри так же. — В шкафу сидит? — испугалась Амели. — С Мергионой? Сен издал звук, который человек, не знакомый с младшим Аесли близко, принял бы за фырканье: — С девчонками в шкафах не сидят. — А с кем сидят? — широко распахнула глаза Пулен. Аесли как-то кисло покосился на постанывающего и потирающего бок Белого Короля и изрёк: — Ни с кем. Пулен вздохнула. В этом был весь Сен: вроде так долго уже разговаривают, а о местонахождении Гаттера и Пейджер она не только ничего не узнала, но и совершенно забыла, что именно с этого разговор и начался. А может, и не совсем с этого… Амели вдруг почему-то вспомнила, что Мерги теперь вместе с Рукой Помощи носит на шее маленькую гайку — на шнурке, под одеждой. Когда Пулен спрашивала про этот неожиданный аксессуар, Пейджер только улыбалась. Странно так улыбалась, не как обычно. Загадочно, как будто взрослая. Хотя стала бы взрослая носить гаттеровскую гайку на шее? — Сен, слушай… — Амели снова посмотрела на Аесли. — А почему мы их не ищем? — Кого, шкафы? — удивился Сен — Порри с Мерги! — А… да сами найдутся. Вон они, смотри, нашлись. Друзья и правда показались в проёме гостиной. Мергиона раскраснелась от холода и всё время тёрла щёки, у Гаттера были ещё сильнее, чем обычно, растрёпаны волосы. Под мышкой он нёс верхнюю половину какого-то очередного робота, нижняя бежала за ребятами следом, подскакивая на когтистых лапах, напоминающих птичьи. — Дай угадаю, — Аесли страдальчески закатил глаза. — Ты опять взорвал что-нибудь? — Не опять, а снова, — возразил Порри. — И не что-нибудь, а универсального ночного стража. Верхняя половина робота, точно услышав своё имя, завертела остроухой башкой. Присмотревшись, Амели заметила, что робот напоминает сильно увеличенного Филимона. Гаттер продолжил: — Он стреляет лазером на пять километров, перезаряжается от солнца, реагирует на голос… — …и почему-то развалился, — продолжил Аесли. Порри недовольно засопел: — Соберём снова. — Гаттер, — Сен сочувственно покачал головой: — горе моё, скажи, на кой Мордевольт тебе ещё одна сова, да ещё и боевой ночной страж? У нас есть уже боевой ночной страж, Мергиона! — Ну знаешь, Сен, ночью и я сплю, — отозвалась Пейджер, успевшая усесться рядом с Амели и начать точечную охоту — шахматные фигурки в панике разбегались от неё, прячась под перевёрнутую доску. — А на роботе я тренироваться буду! Пусть в нашей комнате живёт! — Не-ет! — возмутилась Амели. Мало ей было регулярных тренировок с Тринити, Джеки Чаном и Черепашкам Ниндзя! — Да-а, — ответила в тон Мерги, довольно встряхивая рыжей шевелюрой. — А вы чего тут без нас делали? На дереве сидели? — Да так… — с неожиданным смущением ответил Сен. — Играли. 4. Амели Пулен всегда была девочкой романтичной. Но когда на следующий день она снова села рядом с Сеном в гостиной, то поняла, что оказалась в тупике. Стащить у Сена было нечего: младший Аесли держал свои вещи в порядке. Разве что карандаш? — Амели, что это ты так на меня смотришь? — полюбопытствовал объект её размышлений. — Я? — испугалась Пулен. — Да ничего, я просто… я… — спасительная мысль неожиданно пришла в голову: — А пойдём на Рыжике летать? Аесли снова поднял брови: — А Мерги по шее не даст? Эта мысль Амели не понравилась. Но потом она вспомнила, что подруга — это такое существо, с которой у неё всё, вообще-то, должно быть общее… наверно, кроме Гаттера. И решительно помотала головой: — Не даст. Только сахар надо взять. — На всякий случай она уточнила: — Не для Мерги. Для Рыжика. Белоснежный верблюд выказал радость при их появлении, ткнувшись мордой Амели в плечо. Большие внимательные глаза встретились с глазами девочки, и та улыбнулась. Рядом с Рыжиком всегда было как-то спокойно, как возле большого тёплого камина — с той разницей, что камины не любят сахар. Рыжик уже осторожно забирал кубики с раскрытой ладони Аесли. — Сен, — позвала Амели. — Что? — Мы тут с Мерги говорим иногда про это… вот я и решила и тебя тоже спросить… потому что ты тоже… — Спрашивай, Амели, — Сен скормил Рыжику ещё кусок сахара. — Что такое любовь? Будущий премьер-министр чуть не уронил сахар. Посмотрел на девочку с некоторым подозрением, ничего не отвечая. Похоже, размышлял. А может, и нет. Наконец он задумчиво произнёс: — Самая нелогичная штука на свете. — А почему? — Амели подступила чуть ближе и тоже протянула верблюду кубик сахара. — Не знаю, — честно ответил Сен. — Что тут можно сказать без эмпирического опыта? — Какого опыта? — не поняла Пулен. — Ну, это когда не в теории, а на практике, — пояснил Сен. — Поцелуи там всякие, серенады, обнимания… Амели поцеловала его в щёку: — А теперь? Лицо Сена приобрело какой-то томатный оттенок, младший Аесли даже покачнулся и нервно поправил воротник. Пулен почувствовала себя виноватой, о чём немедленно и сообщила: — Прости, Сенчик, это я во всём виновата! Я просто подумала, ты сказал «поцелуи», вот я и… Аесли улыбнулся: — Странная ты, Амели. Когда они летели на Рыжике, оглядывая раскинувшийся внизу Первертс, Пулен, до того молчавшая, всё-таки решилась задать тревожащий её вопрос: — А странная — это плохо? — и покрепче обхватила Сена за пояс, вдруг сбросит. Аесли чуть повернул к ней голову. Волосы у него стояли дыбом, как у Гаттера в пылу изобретательского азарта. И от этого он не казался таким серьёзным. Внимательно глядя на девочку, он ответил: — Нет. Это — здорово. 5. На кончике волшебной палочки брезжил свет. — Мерги! Мерги! Ну чего ты спишь? Пейджер лишь неопределённо замычала, потом приоткрыла один глаз. Зато ночной страж немедленно залязгал суставами, явно готовясь исполнять заложенное в него заклинание Служить-и-защищать. Запустив в него успокаивающим Отбой-команде-газы, Пейджер приподнялась и уставилась на Амели тяжёлым взглядом настоящего ниндзя: — Чего? Амели уселась поудобнее. Ей не спалось, хотелось спросить, но было как-то страшно. Мерги молчала, угрожающе обнимая подушку. Пейджер была, наверно, единственной, кто даже это умел делать угрожающе. — Мерги… а… что такое любовь? Юная ведьмочка озадаченно молчала. Потом стала молчать сердито. Потом в Пулен полетела подушка. Увернувшись, Амели зачастила: — Ну понимаешь, я всё знаю, что это когда с человеком рядом здорово находиться, и помогать хочется, и краснеешь, и жар, и… — Да-да, и вещи у него таскаешь, — зевая, дополнила Мерги и упала на вторую подушку, зарываясь в неё лицом. — Спокойной ночи. С Мергионой философскую беседу не поведёшь, и всё же Амели спросила: — А это точно любовь? — Любо-овь… — промычала вырубающаяся Пейджер. — Или болячка. Спи. Механический ночной страж согласно качнул во сне крылом.