Не так

Рояль. Величественный… Могучий. Лаково-черный. Инструмент занимает почетное место в гостиной в паре метров от окна. Солнце освещает массивную откидную крышку. Лучи будто боязненно, осторожно отражаются от прячущего клавиши клапа. Этой гостиной правит один он. Рояль. Вокруг него концентрированно величие и благоговейная тишина. Рояль. Он такой… Королевский. Вызывает массу эмоций, даже когда на нем никто не играет — вот это выдержка. У рояля выдержка. Вот у Тани ее нет. Таня смотрит на гостиную — в особенности смотрит на рояль очень внимательно — смотрит и понимает, что здесь что-то не так. Казалось бы, комната светлая, приветливая — как и сама Дания, кстати, — тона в ней мягкие, успокаивающие, самое то для тех, кто приехал на важный конкурс. В филармонии люди очень добрые, улыбчивые, понимающие… В подсознании у Тани крутится несформировавшаяся мысль, что надо бы сходить на русалочку посмотреть. Всегда мечтала ее увидеть, в детстве часто про нее фантазировала, а уж легенд сколько слышала… Но что-то не так. Не так… Куроки, который ходит по номеру — это вообще, кстати, его апартаменты: их филармония участникам выделяет — раскладывает вещи и выглядит как обычно. Таня думает, что только Таня думает, что что-то не так. Все как обычно. Конкурс; она опять аккомпанирует. Прекрасный Копенгаген — не такой величественный как рояль — встречает с улыбкой, и вся атмосфера города создает легкое и волшебное настроение. Ясунори между делом интересуется у подпирающей плечом дверной косяк Тани, что ей тут надо. Что ей тут надо? Таня уже не очень помнит, да и вообще не слушает. Мысли поглотил единственный, какой-то странный ненавязчивый вопрос: что же не так? — М? — переспрашивает она, хотя вопрос слышала хорошо. Куроки отрывает взгляд от шкафа (который, кстати, недалеко от рояля) и, отложив вещи, смотрит на Таню. — Ты какая-то задумчивая. — М?.. Ага… — Ну да, точно, — подмечает Куроки и склоняет голову на бок. Ему странно. Не часто Таня такая задумчивая. Вот не серьезно-вдумчивая, а именно такая. Без морщинок на лбу, без тяжелого взгляда, с расслабленными плечами и не сжатыми губами. Она сейчас скорее похожа на Мегуми. …Решено. Витает в облаках. Совершенно точно. Теперь Куроки не странно, а интересно. — Что-то случилось? — А? Так ли ему интересно, чтобы переспросить? Пожалуй, скорее да, чем нет. У Тани ему интересно узнать… — Говорю… Что-то случилось? Таня?.. Таня из своего транса не выходит, но на вопросы все же отзывается: кивает, качает головой, поводит плечом и затем, больше для проформы — зачем она пришла сюда, она не помнит конечно — предлагает порепетировать. Куроки немного удивлен. Немного. Малость. Он хмыкает, думает, ладно, чего лезть в чужое дело. Но это ведь Таня. Она, могла бы и рассказать… Ему… Ему рассказать. Тем не менее репетировать — идея хорошая. До начала конкурса, конечно, время еще есть: они как-то рано в этот раз приехали, еще и филармония жилье выделяла, еще и выбирай как хочешь и какое хочешь. Ясу нравится его комната. Пусть на три недели, но она стала его пристанищем. Здесь дышится хорошо. Играется легко и приятно. Танины пальцы прыгают по клавишам уверенно, более свободно. Игра, музыка, перетекает уже в нечто совсем иное. И солнце им подпевает будто. Таня стала играть уже намного лучше. Раньше-то было хорошо, а сейчас, что уж говорить. Куроки нравится, как она играет. Она гордячка: играет для себя. Ей тоже очень нравится, как она играет: это и видно, и слышно. Но еще она играет и для него. Это тоже и слышно, и видно. Дания. Русалочка в Копенгагене. Таня. Русалочка. Она такая задумчивая, взор устремлен вдаль, куда-то в синеву. Куроки смотрит, как завороженно на нее глядит Таня. Они будто о чем-то разговаривают — о чем-то, им одним понятном — а Куроки кажется, что они похожи в этой своей безмолвной задумчивости. Хотя это и странно. Таня всегда живая, активная, даже, что уж там, озорная, вся такая самобытная. А тут… Получайте: вдохновенная, тихая, таинственная, унесенная куда-то порывом интересной, до жути загадочной мысли. Настолько загадочной, что даже Куроки любопытно. Очень любопытно. Они возвращаются домой поздно. Город ночью слишком красив. Ветер веет теплый, приятный, и в мало освещенных переулках хорошо видно усыпанное звездами небо. Таня ведь не любит уделять столько внимания подобным вещам: архитектура, скульптура, история, живопись, пейзаж — она к этому всегда поверхностно относилась, равнодушно, а здесь что-то в ней переключилось. Тане самой ужасно интересно, что же… Хотя она понимает. Это все утреннее «не так», которое она обнаружила в комнате у Ясу, когда они приехали сегодня. За разговором они уже доходят и до апартаментов. — Замечательно погуляли, — говорит Таня, улыбается. Куроки кивает. — Да. Весной хорошо. — Хорошо — что нам разрешили поехать, — подтрунивает Таня, усмехаясь. Она непроизвольно с интересом смотрит на лицо Куроки. Он как всегда сдержан, но, даже так, тоже улыбается. Что еще сказать, Ясу не знает, да и надо ли. Вот очень хорошо так стоять в ночи, пялиться на красивую резную дверь, а потом на лицо Тани. У нее глаза красивые. Хорошо так стоять и знать, что ему еще подниматься на четвертый этаж, Тане — только на второй. Тане тоже хорошо. Легко, эфемерно, прекрасно. Так вдохновляюще, что хочется прям сейчас за инструмент прыгнуть и до утра не вылезать. Или приготовить что-нибудь грандиозное. Такое же грандиозное, как рояль. Таня думает, что они стоят и пялятся друг на друга, как придурки. Куроки это ее мнение вообще-то разделяет. Почему-то сейчас ни он, ни она не задумываются, чем они связаны: такие разные, далекие от понимания друг друга. Куроки вдруг занимает навязчивое желание репетировать. Прямо сейчас — только бы добежать до своей комнаты. Репетировать вместе, плевать уже, что это конкурс не дуэтов, а гобоистов; все равно, что на Таню не посмотрят, так как она здесь ассистент скорее, — просто хочется играть. Вдвоем, вместе. Музыку. Таня же смотрит то в глаза Ясу, то сквозь них — в небо. Тане чрезвычайно любопытно, понравится ли Куроки ее новое платье для выступления. Она (вот уж никогда бы не подумала, что вообще сделает что-то такое) его втихаря купила. Специально. И не сама, как обычно, а с совета Чияки — вот у кого у кого, а у него вкус точно хороший; тем более, они с Куроки друзья-земляки, так что теперь ему должно… Да чтобы Таня когда-нибудь платье выбирала по чьим-то указаниям! Она усмехается непроизвольно, вызывая на щеках Куроки краску. — Чего? — тянет он, едва ли не обиженно. Отворачивается, глаза отводит. «Возьми меня за руку, идиот», — думает Таня. Вздыхает: самой взять что ли… Или не надо?.. — Ладно, пойдем, — как обычно цедит она, устало ссутуливаясь. — Куда? — К тебе. Играть, — безапелляционно информирует Вишнева и резво прет вперед. Куроки даже дверь перед ней раскрыть с трудом успевает. Ну точно… Что-то точно произошло. Утром сегодня, с тех самых пор, как она странная. Даже эти ее леопардово-тигрино-зебровые тряпки на ней уже по-другому выглядят. — Тань- — Салат, — воинственно обрывает она, идя на пять-шесть ступенек впереди и рассуждая. — Или можно курицу сварить. Как раз приправы я взяла… — Давай салат, — со вздохом, на автомате отвечает Куроки, погруженный в свои мысли. — Играть быстрее сядем. — Ну да, — буднично соглашается Таня. — С редиской. Куроки редиску недолюбливает, но раз она так хочет… — Давай с редиской, — на выдохе. — Ага, — Таня улыбается и уже раздумывает, как нарезать сельдерей: кубиками или соломкой. Только через пару секунд осознает, насколько весь этот диалог… Непринужденный. Тридцать четыре года совместной жизни — выносит приговор ее мозг, и Таня тоскливо выдыхает, ища ключи в сумке. — Ты ключи не найдешь. … Дура. Моя ведь комната, — немного смущенно бурчит Куроки, отпирая дверь и проходя внутрь. Таня медленно отрывается от сумки, переводит озадаченный взгляд на спину Ясунори. Да что же, черт возьми, не так?! У нее бровь нервно подергивается. Она сейчас салат в пыль нарежет, а не квадратиками-соломками, если все так и продолжится. За импровизированным ужином Куроки молчит. Молчит даже с самим собой. А ведь так вкусно… Даже с редиской. Ясу неторопливо вытирает губы, с интересом разглядывает пустую тарелку. Пальцы Тани переплетены в замок под подбородком. Она буравит Куроки взглядом. Ясунори об этом догадывается, но тарелка, внезапно, интереснее. Теперь Тане горько, губу закусить хочется. На языке вместе с послевкусием овощей появляется еще перчинка разочарования. Беспричинного, вроде. И уже начинает казаться, что с платьем она переборщила. Зря только Чияки целый день таскала по магазинам и все его комментарии едкие слушала, и перемерила столько всего, на что сама бы никогда не посмотрела — может, у нее и правда вкус плохой — и, наконец, столько денег выложила… У Тани плохая выдержка. Она бросает косой беглый взгляд на рояль. Он вот никогда не устанет давить своим авторитетом. Вишнева встает из-за стола тихо: тарелки пусть Куроки сам убирает, она тут не прислуга. Ее пальцы касаются клавиш мягко, неторопливо, нежно. Сейчас она играет только для себя, как любит, уносит себя от всего мира. Концентрация на руках, музыке, всем произведение, его значение отодвигает на второй план все проблемы, все, что неутихающим ветром ежедневно носится в белокурой голове. Таня не любит думать, не любит задавать себе вопросы из разряда «что между ними», «что будет». Она ловит украдкой взгляд Куроки. Шумана играть не просто, ее руки, кажется, сейчас взлетят, а в ушах мелодичным звоном переливается песня гобоя. На контрасте. Прямо как они сами. Зал взрывается аплодисментами, стоит утихнуть последней ноте дуэта рояля и гобоя. Таня дышит в неверии. Смотрит на черное покрытие и переливистый белый. Куроки отрывает от губ инструмент и, отчего-то тяжело выдыхая, поворачивает голову к Тане. Этот несравнимый момент хочется разделить с ней. Эту волшебную секунду. Миг, который принадлежит им одним. Гул в ушах сносит все, чувства смешиваются, Таня дышит тяжело. Уже и не важно, что это был финал, не важно, что им апплодируют так, будто они уже выиграли. Чувство прекрасного просто переполняет. Куроки мешкает сначала. Сам тоже задавлен восторгом — буквально с ног сбивает — растерян. Он подает Тане руку. Они это вместе заслужили. И… Она сегодня невероятно красива. Приберегла наверное такое платье на финал конкурса: оно струится, переливается, подчеркивает все девичье изящество, совершенно не вычурное — таких раньше не было никогда на ней. Оно даже под произведение подходит. Будто создано только для этого. Они кланяются вместе, все еще крепко держась за руки. Таня довольна. Куроки улыбается. — Боже, да! — восклицает Вишнева и в чувствах бросается на шею Ясунори, как только они оказываются вне поля зрения всей филармонии. — Это было просто потрясающе! — разгоряченно продолжает она, обхватывая ладонями лицо Ясу и горячо целуя в щеку. Куроки тут же стремительно краснеет, но девушку от себя отстранять не собирается, хотя и мелькает инстинктивное желание. Он дергается немного, и Таня тут же отшатывается назад. — Ой, извини, — смущенно выговаривает она, своего поступка, однако, сейчас совсем не стыдясь, и прислоняет ко рту пальцы, еще пребывая в эйфории. Куроки с трудом подавляет желание прикоснуться с щеке, которой только что коснулись ее губы. — Д-да, ничего, — выдыхает он. — Пойдем в зал. Еще три выступления осталось до оглашения результатов. И к черту их на самом деле. Они сидят где-то на последних рядах: оба молчат, оба красивые, оба совершенно не слушают и даже не слышат оставшиеся выступления. Таня не видит сцену, не видит зал. Не думает о приевшейся бутовухе, даже не думает о том, что, возможно, то, что сейчас происходит — важно… Куроки впервые настолько все равно, что произойдет дальше, внезапно цель «выиграть» кажется не такой уж и важной, нужной… Он даже, к слову, себя на этом не ловит. Сухо ощущает, и даже поражается, что не поражается. Где-то далеко, за облаками замков, за завалами воспоминаний и напоминаний, за серыми пыльными коробками в сознании бегло просвечивает мысль, что именно это и называется жить моментом. Именно сейчас они оба находятся только здесь, в этом моменте, рядом друг с другом и это… Это странно. К этому десятилетиями стремятся монахи, это дано хотя бы понять далеко не каждому, а они тут просто, вместе. Едва ли не постигают прямо сейчас безграничные границы вселенной. Они приходят домой довольные. Радость молчаливо заполняет все пространство вокруг. Таня даже по лестнице поднималась в припрыжку, ловя время от времени умиротворенный и спокойный взгляд Куроки. Неважно, что они друг для друга все равно еще почти чужие — слишком разные, возможно, местами приземленные в глазах друг друга. Неважно… Наверное. — Хочешь, я сегодня буду готовить? — Таня удивлена. Куроки, вообще тоже удивлен, но, чем судьба не шутит. — Таня? — А… Ну… И тут ее внезапно озаряет. Они стоят близко, все еще в прихожей (даже разуться почти не успели), комната встречает своих победителей, Куроки тепло и счастливо смотрит на Вишневу, им, кажется, хорошо быть так близко. Благосклонно «радуется» их успеху рояль. Рояль. Былая хитреца, азарт и бунтарские нотки возвращаются к Тане прямо на глазах Ясунори — он и правда готов поклясться, что это возможно было увидеть. Всю вдохновленность смывает холодной волной Северного Моря, она смотрит на него пытливо, заставляет почувствовать себя неловко и, конечно, вся атмосфера «момента» летит куда-то в тартарары. — Что? — сухо вопрошает Ясу, считая, что, пускай так, но как воспоминание это будет просто прекрасно. Таня медлит. Таня смакует. Смакует откровенно и прямо сейчас готова признать всему миру, что ей нравится его выражение лица. Да что там. Весь он нравится. А все почему? Потому что, может быть, она ему тоже, иначе… — Ясу? — заискивающе. — Что? — настойчивее. Взгляд не то что обволакивает, он обстреливает. — А зачем тебе в твоей комнате.. рояль? … Есть ведь, в моей. Молчание. Ясунори смотрит на Таню, Таня — на Ясунори. Хочется бросить взгляд на рояль — вдруг она его придумала и на самом деле его там нет. А главное, действительно, зачем? Обычно ведь обходятся роялем в ее комнате: репетируют пару раз в день, потом каждый по своим делам. Точно! Вот оно. Каждый и по своим, и что они в итоге делают, оба маются или на износ работают — ничего для жизни, а здесь, сейчас?.. Гулять — гуляли, в рестораны и музеи ходить — ходили, словом — впечатления для жизни получали. А что есть впечатления, если не… — Могла бы и промолчать, — бурчит Куроки после бесплодных размышлений. — Не знаю я. — Я зато знаю. — Танина улыбка чертовски заразна. — Расскажешь? — Нет, — уверенно и буднично сообщает она. Ясу только пожимает плечами и умиротворенно выдыхает. Смотрит на нее через плечо. — Тогда я готовить? — Да.