***
– Теперь я могу называть тебя «Питти». Питти-малыш, Питти-сладкая булочка, Питти-недотрога, Питти-пай, как вишневый или черничный пирог. Люблю черничные пироги! Как глазки, щечки, губки? Ублюдок мистер Старк не пускал меня к бедному Паучку! Пришлось подкидывать записочки тетушке Мэй. Почему ты не познакомишь нас? Эй, Питти, мог бы позвонить! – Мэй забрала телефон, – пристыженно опустил голову Питер. – Она… не любит, ну, знаешь, всю эту супергеройскую жизнь и звонки мистера Старка тоже. А он звонил, много раз. – И почему ты здесь, а не в кроватке с какой-нибудь подружкой? Наверняка подружка скучала, раз тетушка не выпускала своего мальчика из гнезда. – А ты скучал? – спрашивает, не подумав, Питер. Он говорит полушутливо и волнуется совсем немного. – Три раза прострелил себе колени, пять – вышиб мозги (моя соседка по квартире задолбалась падать из-за скользкого пола). Я очень скучал по маленькому герою с очаровательным моральным кодексом и паутинкой из ручек. Пожрем потом тако? – Романтика? – Дэдпуловская романтика, Питти, сладкий!***
Когда Питер открывает пакет с едой, он чувствует себя очень уставшим. Ночь окружает их – да весь Нью-Йорк освещают тысячи белых звёзд. Питер болтает ногами – очень далеко внизу с огромной скоростью несутся автомобили и проходят люди. – Люблю шум, – внезапно очень серьезно говорит Уэйд, – он помогает помнить, что я все ещё как бы живу. Машины, люди – иногда это классно. Питер молчит. Он внимательно смотрит на Уэйда, который, кажется, делится чем-то своим – своими мыслями, годами, выкормленными больными клетками и одиночеством. – Ещё у меня есть подружка. Ва-нес-са. У нее красивые волосы, такие мягкие, закачаешься! Круче кокса Эл. Крышу срывает конкретно. – Ванесса? Уэйд вдруг начинает сначала выть, как побитая собака, а потом – обнимает Питера так, что у того трещат, кажется, кости. Уэйд, огромный, бесстрашный, прижимает себе самое святое, что у него остается изо дня в день – невинный-невинный мальчишка, влюбленный до зубовного старковского скрежета. – Она приходит ко мне, когда я один. Такая живая. Но вот сейчас её нет – есть ты.