Чайка

      Земля стала оплотом сопротивления, но это не вернет погибших, не излечит раненных, не успокоит тоскующих. И Лэнс чувствует, что его время тоже близко. Он не расстраивается и не боится – за время, проведенное в Вольтроне, Лэнс разучился. Чувствовать разучился. Что угодно, кроме разрастающейся пустоты. Это началось давно. Ещё с тех пор, как Кит ушёл в Клинок, бросив команду на произвол судьбы.       Конечно, всё было не так. Но не для Лэнса. В тот момент у него в центре груди появилось ощущение разрастающейся червоточины, которая ведет только в пустоту. С каждым днем она увеличивалась, затрагивая все больше и больше чувств. Грусть. Радость. Горе. Счастье. Печаль. Гнев. Ностальгия. Ярость. Сострадание. Жестокость. Любовь.       Не осталось прежнего Лэнса. Остался только робот, запрограммированный изображать Лэнса. Может быть, его, как и Широ, подменили на клона?       И этот клон не боится скорой смерти. Этот робот сидит на носу Красного и смотрит в небо, где видны идущие на стыковку корабли. Вокруг вьются мелкие птицы. Откуда только вернуться успели?              За спиной слышны уверенные шаги. Кит, кажется. Лэнс не поворачивается, только двигается, освобождая место. Когане тяжело опускается рядом и ничего не говорит. Правильно, зачем? Если обычно разговор начинал Лэнс, а потом — клон Лэнса. Но сегодня клон устал и понял, что скоро умрет. Ему больше не за чем пытаться играть в Лэнса.       Кит ерзает, поворачивается к Лэнсу, отворачивается. Ему сложно. Чтобы беззаботно начинать любую беседу, нужны долгие тренировки, а у Кита не было ни одной. Поэтому он пыжится что-то мяукнуть, но пока что безрезультатно. Клон Лэнса забавляется, но все-таки решает сжалиться:       — Хэй, маллет. Ты думал, кем будешь потом?       Кит нелепо хлопает глазами. Это видно даже боковым зрением.       — В смысле, кем? Останусь пилотом, естественно. Буду патрулировать и все такое.       — Мм… — Лэнс улыбается уголками губ и прикрывает глаза.       — А ты?       — Я? Я буду чайкой…       — В смысле, чайкой?       — Да в прямом. Знаешь, на море всегда очень много чаек. Они кружатся над водой поодиночке, но сбиваются в стаи. И создается иллюзия, что они — вместе. Вот, я буду одной из таких чаек-одиночек.       Лэнс молчит и, откидываясь на локти, устремляет взгляд в сереющее сумеречное небо. Кит молчит тоже и ждет продолжения. Но его нет слишком долго, поэтому он осторожно интересуется:       — О чем ты, Лэнс?       — О господи, маллет! Что ж ты такой тупой? Все по стандартам, да? Красивый и тупой… Я о том, что после смерти стану чайкой. И буду по утрам орать тебе в ухо всякую херню — так ты достал меня за эту жизнь.       — А не рано ли ты о смерти задумался?       — Нет, Кит. Не рано. Поздно даже. Я скоро умру, — на этой фразе Кит поперхнулся воздухом, — ты тоже почувствуешь, когда твое время придет.       Когане подпрыгивает на месте и, оседлав живот МакКлейна, заносит руку для удара. Но останавливается, поймав взгляд Лэнса: стеклянный, равнодушный и пустой. Будто он уже…       — Я мертв, Кит, уже очень. Очень. Давно. И даже помню этот день.       Спихнув с себя замершего Когане, Лэнс спускается с Красного и бредет прочь, пиная пыль. Потом резко останавливается и кричит:       — А вот ты будешь журавлем.