Р(ас)синхрон

Утро Хонбина начинается весьма нетрадиционно. При всей нелюбви к этому слову сейчас молодой человек ловит себя на смешке при этой мысли. Но какой бы несуразной она ни являлась, в ней есть доля правды. Хонбину нужно время, чтобы привыкнуть к чему бы то ни было. Он привыкал к новой квартире, сожительству с кем-то, к распорядку дня своего соседа и тому, как оно влияет на график него самого. Парадоксально, но факт: к своему сожителю Хонбину привыкать не потребовалось - нахождение хёна на той же территории влилось в его жизнь как нечто само собой разумеющееся, пускай и со своими особенностями. Как пресная река - в солёный залив. Хонбин, конечно же, почувствовал разницу, но фонящее ощущение того, что так и надо, что всё максимально правильно, служило мягкой периной его сознанию и одновременно блокировало тревожные мысли. А бережные руки укрывали мягким пледом. Когда хён всё же ушёл со стрессовой офисной работы, Хонбину опять пришлось привыкать. Но на самом деле ему того и не хочется - напротив, памятуя о поговорке, что к хорошему быстро привыкаешь, молодой человек старается зафиксировать в себе эти чувства в том виде, что он имеет сейчас. Он необъяснимо хочет радоваться каждое утро, что тому, с кем он делит одну кровать и одно одеяло, не нужно вскакивать по будням ни свет ни заря и нестись через полгорода, как оголтелому. Что можно проснуться и долго нежиться рядом, виться лозой вдоль силуэтов друг друга, замыкая и переплетаясь. Хонбин не хочет воспринимать это как нечто обыденное. Он жадно хочет эту дозу эндорфина на регулярной основе. Поэтому каждое утро для него теперь нетрадиционно. Впрочем, сегодня, пожалуй, оно всё же чуть более нетрадиционно, чем обычно. Смятое междометие Хонбина тает у Джехвана в районе ключицы, уже влажном от тяжёлого дыхания младшего. По Хонбину проходит волна концентрированного наслаждения, и он напоминает в этот момент трепещущую ленту, только вместо шелеста - стон удовольствия. Очень тихий, и это придаёт виду молодого человека особую трогательность - вкупе с разлитым на щеках румянцем и красными ушами. Удовольствие Джехвана - наблюдать, как тот кайфует. Старший впервые любуется этим при утреннем свете и иной раз спотыкается в дыхании и мыслях хуже Хонбина, в чьих штанах находится его рука. Младший инстинктивно выгибает поясницу и притирается к нему пахом, а Джехван может лишь смотреть на его лицо, что расцветает прекраснее любого известного людям растения и обнажает за раскрывающимися лепестками свои истинные краски. Смотреть, задыхаться и забывать, кто он. Опустошаться и наполняться до краёв. Погибать и рождаться. И целовать... целовать. Джехван опоминается, когда зацеловывает младшему шею и с нажимом проводит свободной ладонью по его спине, забравшись под пижамную рубашку. Хонбин выгибается, активно поощряя, он закидывает за него ногу, привлекая, сильнее суживает кольцо рук, обнимая. Джехван готов плакать от сладости. Его бы воля - никогда бы не отпустил этого донсена дальше этой кровати. Этой квартиры. Их мира... И вовсе не потому что хочет владеть им. Нет, Джехван против собственничества. Просто тут, в этой комнате, под этим одеялом, лучше всего. Здесь - незамутнённое счастье. Ведь именно в этом Хонбина хочется купать и купать без остановки. Только этого он заслуживает. Но всё это, конечно, иррациональный флёр. Конечно, им придётся друг друга отпустить за пределы этого утреннего блаженства на двоих, и это правильно. Но не сейчас. Пока ещё не сейчас. Пальцы Хонбина так аккуратно и в то же время уверенно подбираются к затылку старшего, что тот вдруг окончательно сбивается с такта своего пульса, и это лишь усугубляется вуалью поцелуев в ухо, скулу и ниже. Хонбин даже несколько раз слегка прихватывает зубами кожу под линией челюсти, но совсем немного, будто не хочет оставить следов. В первый раз Джехван так удивляется, что едва не взвизгивает, но в итоге лишь прикусывает губу. Младший напирает на него, и рука старшего, находящаяся в нижнем положении, пачкается уже в который раз за утро. Кому нужен этот счёт? Уж точно не Джехвану - Джехван вообще не здесь. Он едва ли помнит сейчас своё имя. - Джехван-а... Ли Джехван... - пышет Хонбин ему в ухо. Почему-то он зовёт старшего по имени только в интимные моменты. И делает это чертовски горячо. Джехван в экстазе и без сексуального компонента. Временами и ему ласкают торс, но сегодня Хонбин был слишком в своих ощущениях и до того не добрался, поэтому на старшем даже застёгнуты все пуговицы пижамы. Джехван растерял все силы, чтобы пошевелить хоть мускулом, вдруг обратившись в облако из самого приятного послевкусия. Он обмякает не менее ощутимо, чем Хонбин, и прилагает усилие лишь затем, чтобы наконец убрать руку из чужого белья. Тот вяло тянется за дежурными салфетками на краю тумбочки и умудряется как бы по пути в самой милой манере атаковать пухлые губы старшего своими. Джехван не успевает проглотить междометие, и оно, сдавленное, звучит поверх поцелуя. Что с ним сегодня, в самом деле? Джехван готов лить слёзы от того, насколько драгоценен каждый момент и ещё более драгоценен тот, с кем он эти моменты разделяет. Инстинкты Джехвана командуют ему вцепиться в него намертво и не отпускать. Но больше всего Джехван не хочет причинять ему боль или беспокойство. Джехван беспомощно жмурится и глотает слёзы. Хонбин тем временем методично вытирает его ладонь от собственной спермы салфеткой и вдруг смотрит прямо в душу самыми жадными глазами. Пока старший настолько обескуражен этим взглядом, что все слёзы высыхают в миг, Хонбин вдруг, будто не придумав ничего лучше, приближается к его лицу обратно и проводит языком по губам возлюбленного. Под звон в ушах тело Джехвана капитулирует окончательно. - …Ли Хонбин, - почти сипит он, прижимаясь к нему. Оба просыпаются часа через два и какое-то время просто лежат, наблюдая, как их дрёма растворяется в почти по-весеннему ярких солнечных лучах. Джехван механически теребит младшему волосы, и тот жалеет, что не умеет издавать звуки наподобие урчания. Но лишь совсем немного. - Хён, что хочешь на завтрак? Джехван со вздохом целует Хонбина в шею, будто прося извечные "ещё пять минуточек".