Расцветай на моих губах

Джеймс Бьюкенен Барнс пахнет клубникой и вишневым джемом, потому что его мама часто печет пирожки со свежими ягодами. – А ромашки что значат? Стив крутит в пальцах цветок, тянется к белым лепесткам, чтобы привычно задумчиво обрывать их, гадая – по-детски глупо и бессмысленно, как обычно делают девчонки – но Баки вовремя отбирает его, вплетая в венок. – А ромашки значат, что детство где-то заиграло. Баки был на год старше его, да и не только старше – крупнее, сильнее, красивее и даже умнее, хотя Стив дни напролет проводил за книгами, сажая зрение по ночам с фонариком под одеялом. Темноволосый, прилизанный, с красивой улыбкой и мягкими чертами лица – Стив восхищался им и, вместе с тем, стеснялся своей нескладности, худощавости, лопоухости и вообще… даже завидовал иногда другу. По-хорошему. Стивену было всего лишь шесть с хвостиком, а Джеймсу – целых семь. Друзья детства, заменяли друг другу братьев, оба голубоглазые – только в глазах Стива отражалось небо, а у Баки – океан. Стивен был слабым, драться не умел – нет, с соседскими мальчишками, конечно, дрался, но без помощи Баки никогда не побеждал, поэтому с лихвой компенсировал это умом, стараясь знать ответы на все, всегда и везде. Однако сегодня Баки вновь удалось его удивить. День выдался солнечный, теплый, в такие лучше всего смуглый загар липнет к коже, и нагревается макушка. Баки отчего-то особенно разыгрался, развеселился и внезапно начал клянчить у Стива венок из полевых цветов. Тот долго отнекивался, капризничал и бормотал, что девчачье это занятие, а затем признался, что не умеет. Барнс с кошачьей улыбкой утянул его за руку в высокую траву, уверяя, что они это исправят. Все началось с одуванчиков. Пока Стиви внимательно наблюдал за неспешными ловкими движениями друга, тот плавно перешел от объяснения простой техники плетения к: "А ты знаешь, как раньше одуванчики называли?" Узнавать, что как только этот цветок ни называют – и светиком, и пушицей, и воздушным цветом, и даже солдатиками – оказалось жутко интересно; что он означает счастье, верность, преданность и еще много чего – увлекательно; а додумывать, почему – еще лучше! Стиву это так понравилось, что, совершенно забыв о недоплетенном венке, тот побежал искать другие полевые цветы. Баки оставалось только снисходительно вздохнуть, обреченно потянувшись за наполовину законченным венком. – А если серьезно? – А я серьезно. – Баки умело чередует одуванчики с ромашками, подтягивая их плотнее друг к другу. – Ромашка всегда, сколько себя помнит матушка, означала беззаботное детство, первую любовь и невинность. Она мне все это рассказала. У Стива глаза загораются, и Баки усмехается, зная – такого в книжках не вычитаешь. Если Стиви что-то интересно – а ему это, несомненно, интересно – он всю кровь свернет, пока все возможное не узнает. А Джеймс не против – пусть сворачивает, ему самому нравится дразнить этого карапуза его жаждой знаний, выдавая информацию дозированно, буквально по крупицам, растягивая удовольствие. Он не спеша заканчивает венок, показывает, как закрепить стебли, чтобы цветы не распались, надевает его на голову заворчавшего Стивена – тот слегка больше нужного, чуть съезжает на глаза, и мальчику приходится его поправлять, но в целом, смотрится что надо. Баки остается доволен, когда Стив тихо спрашивает. – А второй венок можно? В этот раз они возятся дольше – этот венок для Баки, поэтому Стив плетет его сам, очень старательно и от того – медленно, по нескольку раз вплетая один и тот же цветок, пока не получится как надо. Он оббегает все поле, прежде чем возвращается с целым букетом полевых цветов, и Баки только и слышит от него: "А этот что означает? А почему? А как появилось это название?". Он все больше хочет подарить ему энциклопедию о языке цветов. – А анютины глазки о чем говорят? – Говорят думать. – Думать о чем? – Да о чем угодно… Стив узнает, что колокольчик означает честность, смирение и болтливость, и Баки почему-то намекнул, что этот цветок ему очень подходит. Васильки говорят за тех, кто не решается выразить свои чувства по отношению к другому человеку, говорят деликатно и открыто – о верности, доверии и красоте. Про клевер Стив и сам хотел сумничать – кто ж не знает, что четырехлистник приносит удачу и используется как оберег? Но после коварного вопроса, что означает каждый из четырех лепестков, пришлось признать, что и тут он совсем не осведомлен. День сменялся вечером, солнце клонилось к горизонту, и теплые оранжевые лучи солнечными зайчиками прятались в листве, золотым дождем проливаясь сквозь нее, проглядывали через высокие травинки, гладили щеки и оставались на ресницах. Мальчишки лежали напротив друг друга, вытянув ноги, и молча слушали трещание кузнечиков да жужжание неугомонного шмеля где-то неподалеку. Баки специально надвинул свой венок на глаза, и Стиву настойчиво казалось, что он дремлет. Вечер был слишком хорошим, и мальчик не удержался – перевернулся на живот, на локтях подобрался ближе и неловко чмокнул друга в щеку, в благодарность за весь сегодняшний день. И замер, переводя взгляд с улыбки, в которой изогнулись тонкие губы, на медленно расцветающий алым цветок на бледной коже. Стив сначала испугался, затем заинтересованно ткнул пальцем в чужую щеку – цветок словно был нарисован на ней акварелью. Баки приподнял венок, вопросительно глядя на удивленного мальчика. – Что такое, Стиви? – Баки, – тот сглотнул, – а что означают маки? Барнс недолго пожевал губу, прежде чем ответить. – Сны, мечты… и любовь. Мальчик вспыхнул – всегда было забавно наблюдать, как этот почти_альбинос краснеет до корней волос от смущения или возмущения – неуклюже подскочил и, что есть духу, припустил прочь, успев через пару шагов споткнуться и вытянуться на животе в траве, пачкая шортики. Поднялся – совсем пунцовый от стыда и неловкости – и побежал домой. Баки сел, стягивая с головы венок и с недоумением глядя ему вслед. Едва касаясь кончиками пальцев кожи, провел ими по щеке. Тепло. Джеймс Бьюкенен Барнс пахнет клубникой и вишней, потому что так же пахнет его бальзам для губ. Баки было шестнадцать, а Стиву – пятнадцать, и он только сейчас задумался о том, откуда вообще у его друга появилось это прозвище. Ему в детстве сложно было выговорить "Джеймс" или что? Прошло почти десять лет, а не поменялось ровным счетом ничего – он разве что выглядел более нескладным, чем раньше, в драках получал сильнее и Баки больше не завидовал. По крайней мере, очень старался. Джеймс распускался, как цветок, по-прежнему зализывал отрастающие волосы назад и мазал губы вишневым бальзамом, потому что осенью и зимой те нещадно трескались. Стив еще не знал толком, что такое родственные души, и принимал это за сказки для маленьких детей – преимущественно девочек. О том маке, распустившемся на щеке Барнса, когда они еще совсем детьми в деревне играли, он почти забыл и списывал это на… всякую ерунду. Ну бывает. Они же детьми были. Что это вообще может значить? Однако свой интерес к цветам он не растерял – еще тем летом завел блокнот, чтобы зарисовывать цветы и записывать их значения за неимением книг по флористике, но быстро это дело забросил, что свойственно шестилетним детям. А спустя время нашел и продолжил. Что-что, а рисовать Роджерс умел. Хоть что-то. Баки охотно помогал ему в этом – рассказывал что-то новое, вспоминал, звонил матушке, расспрашивал у друзей, не стеснялся тормошить девчонок, которые просто повернуты в этом возрасте на символике всего и вся, позже даже книжку ему подарил – нашел все же где-то в городе и счастлив был, кажется, едва ли не больше самого Стива. Баки был для него всем. Без всяких там пошло-романтических смыслов. Они знакомы были с одного горшка, в один детский сад вместе ползали, в одну начальную школу вместе ходили, в одну старшую вместе собирались. Они были больше, чем друзья или братья. Даже чуточку больше, чем семья. Баки заботился о нем – совершенно безвозмездно и настолько тактично, что Стив никогда не чувствовал себя обязанным и не испытывал неловкости или чего-то такого. Он тоже заботился о Баки. По-своему. Ну, по крайней мере, очень пытался. Их притягивало друг к другу, словно части мощнейшего магнита. И очень скоро для Стива все же прояснилось, почему. – Первый поцелуй? Брови Баки недоуменно ползут вверх. Стив кивает, упрямо поджимая губы, с этим чистым и наивным щенячьим взглядом. Джеймсу хочется смеяться, но он не делает этого, потому что не хочет обидеть своего маленького друга. Ведь Стив всегда хочет как лучше. – Как этому научиться? – Ну знаешь, первый поцелуй на то и первый, что для него практика не требуется… Стив наклоняет голову к плечу, словно щенок, который силится понять, что за команду от него требуют выполнить. Он полностью серьезен и просит его помощи в этом вопросе, потому что эта тема слишком деликатна, чтобы спрашивать кого-то еще. – А если девушка окажется опытнее, и я просто опозорюсь? Баки потирает затылок, смотрит озабоченно и почти обреченно. Щелкает языком, как-то смиренно вздыхает, опуская по-девичьи длинные ресницы. – Черт возьми, да ты прав, Стиви. С этим не поспоришь. Неловкая пауза. Баки поднимает на него взгляд серо-голубых глаз, такой глубокий и завораживающий. Стив непроизвольно краснеет, начинает бегать взглядом по комнате, пряча его. Хотя, казалось бы, что в этом такого? Нашел перед кем стесняться. – Можешь попробовать. – Стив цепенеет после этих слов, лицо смешно вытягивается, ноги деревенеют, и кончики пальцев, кажется, начинают леденеть. Баки указывает на него пальцем и продолжает. – Вот оно. Запомни это чувство, Стиви. Именно из-за него в самый решающий момент мы ведем себя глупо. Это страх. Баки щелкает пальцами перед его лицом, расслабленно съезжает по стулу, и Стива немного отпускает. Он растерянно моргает, облизывая губы и чувствуя, как щеки горят от стыда и неловкости. Джеймс подбадривает. – Давай, попробуй. Просто чмокни. Я не буду смеяться. И в следующий раз коснуться кого-то губами будет не так до трясучки страшно. Баки дело говорит. Это нужно просто перебороть. И он перебарывает. Крепко жмурится, резко выдыхает и впервые в свои пятнадцать целует парня – хотел в щеку, но по ошибке тычется в уголок чужих губ, чувствуя вишневый аромат и мимолетное тепло в уголке своего рта. Отстраняется с чувством гордости, но рвущееся с языка самоуверенное "Не так уж и страшно!" застревает где-то в горле, споткнувшись еще на первых буквах. Около губ Джеймса появляется маленький бутон, такое белое пятнышко, с первого взгляда можно подумать, что болячка какая-то, в подростковом возрасте у многих мальчишек ими все лицо усыпано. Но бутон начинает цвести, распускаться в считанные секунды, воздушные лепестки даже слегка задевают контур тонких губ, и Стив во все глаза пялится на появившийся из ниоткуда миниатюрный пион. Красиво, конечно, но лучше уж бы правда болячка. Судя по выражению лица Баки и недвусмысленному взгляду на его губы, у Стива тоже что-то "расцвело". Он как раз хотел спросить об этом, когда Джеймс провел большим пальцем по рисунку на его коже, хрипло и немного нервно обронил: – А подсолнухи тебе идут… Джеймс Бьюкенен Барнс пахнет клубникой и вишневым сиропом, потому что работает в кофейне и делает самый вкусный чай в городе со свежими круассанами, тающими во рту. Стиву двадцать, Джеймсу – двадцать один, они вместе снимают квартиру в городе и учатся в разных местах, чтобы не палиться так явно, потому что цветы на коже – слишком явный признак симпатии в современном обществе. Почему-то понять это было сложнее, чем принять. То есть, серьезно? Существуют родственные души, предназначенные судьбой с самого рождения? И что это значит? Что у них изначально нет выбора, с кем строить отношения? Получится только с тем, кому ты подарить цветок можешь одним только поцелуем? Что вы всенепременно должны встретиться и быть вместе? А если жизнь подшутила или заглючила, и твой соулмейт просто не совместим с тобой априори? Стив никак не понимал, а Баки не мог толком объяснить, что детские девчачьи сказки вовсе не сказки и далеко не девчачьи, но совсем всерьез их воспринимать тоже не стоит. Но когда Стив не пытался разобраться, его все устраивало – ничего неправильного он не чувствовал, скорее, наоборот, ощущал себя каким-то дополненным, целостным, что ли. Глупо звучит. Они с Баки вместе с детства, но обрел он его словно только сейчас. В тот момент, когда на его губах расцвел пион. Или даже мак… Какие именно цветы появляются на теле твоего соулмейта, зависело от многих факторов – в том числе, от его характера, конечно. Стив так до конца и не понял, значение цветка должно соответствовать человеку или внешний вид, или что-то еще… но подсолнухи ему подходили. Просто подходили – они были такими же солнечными и простыми, высокими и неприхотливыми. А вот Баки был уникальным – на его теле расцветали целые букеты. Маки и пионы – это еще что. А вот одновременное сочетание орхидей, ирисов и хризантем приводило Стива в неописуемый восторг. Самого Баки это по первости приводило в смятение, но после многочисленных уверений Стива, какой он уникальный, многогранный и особенный, решил, что безопаснее будет не заморачиваться на эту тему. В конце концов, скучно было бы, расцветай он одними маками каждый день, верно? С чем это могло быть связано, не знал никто, что только подогревало любопытство Стива. Он изучал Баки. Он буквально болел им. Это стало его маленьким тайным фетишем, о котором, как он надеялся, не догадывался даже Барнс. Святая наивность. Он знал, в каком настроении нужно целовать его в щеку с утра, чтобы на ней расцвел белый пион или обычная ромашка. Выцеловывал запястья и кончики пальцев, зная, насколько у Джеймса чувствительны руки, и насколько сильно тот сейчас краснеет, наблюдая за россыпью нежно-розовых незабудок на коже. Он с точностью понимал, почему маки на его шее остаются ярко-алыми засосами на несколько дней, а вдоль позвоночника распускаются исключительно желтые пушистые одуванчики. Стив знал Баки наизусть, и его буквально вело от этого. Размер цветков на коже, их цвет, его интенсивность и яркость зависели, в основном, от того, с какими чувствами ты целуешь своего соулмейта. Реже – от его состояния и настроения. Совсем легкий поцелуй в щеку перед уходом на работу оставлял воздушный акварельный след, который сойдет через пару часов. А, например, страстные поцелуи в шею и плечи во время очередной горячей ночи зачастую оставляли большие яркие распустившиеся бутоны, заменяющие синяки, которые продержатся пару дней точно. Стив эту фишку просек быстро, но и Баки дураком не был – в отместку за постоянные маки, украшающие его шею так высоко, что и офисная рубашка, застегнутая под самое не хочу, не спасала, Роджерс иногда щеголял целые сутки с огромным желтым подсолнухом на лбу. И смешно, и подло. Баки нравилось ластиться к его рукам, словно он большой кот, легко целовать их, оставляя на запястьях акварельные следы – не потому что любил меньше, а потому что нежный – и потом эти подсолнухи соединял ручкой, дорисовывая до причудливой картинки. Потом цветы исчезали, а на коже оставался бессмысленный узор, который Стивен долго отмывал в ванной с мылом. После старшей школы Стив внезапно вытянулся к солнышку, и при всей его тонкости-звонкости регулярные занятия в зале стали просто необходимостью, а к его двадцати – полезной привычкой. Результаты это дало – Стив больше не жаловался, слабым не был, в драках не получал и Баки не завидовал. Лишь смотрел на него на пару сантиметров выше и крепко сжимал в медвежьих объятиях. А еще порой ненароком портил его одежду, когда, нетерпеливо снимая рубашку, срывал с нее часть пуговиц, отрывал петельки на джинсах, дергая ремень, и получал потом за это нагоняи от Барнса. Сжимал пальцами его бедра до синяков и потом в извинение выцеловывал внутреннюю сторону, где кожа нежнее, переводя взгляд с краснеющего лица Баки на расцветающие доверчивые васильки. Он любил его до одури. Всего, целиком. – Стивен, мать твою, Роджерс, а это ты мне как объяснишь? Утро подкралось незаметно, солнечными лучами по светлым простыням, родным возмущенным голосом на всю комнату вместо будильника, который только через полчаса должен прозвенеть. Стив открывает глаза, тут же недовольно жмурится, широко зевает, не прикрываясь, и потягивается – не так изящно и по-кошачьи, как Баки, но затекшие суставы приятно хрустят. Джеймс стоит возле зеркала, совершенно обнаженный, и Стив невольно любуется им, потому что все его тело расписано цветами. Лодыжки обвивают шипастые алые розы, потому что этой ночью он разошелся, целовал их ревностно, собственнически, закидывая чужие ноги на свои плечи, прикусывая нежную кожу; на бедрах распускаются лилии, а уж на внутренней их стороне… Стивен улыбается, облизывает губы. На пояснице, ровно посередине, хризантема – белая, пушистая, как доверчивый шарик. Вереница маленьких одуванчиков по позвоночнику, россыпь мальвы на плечах, в извинение за болезненные укусы и несдержанность, и – неизменные алые маки на шее. В отражении зеркала Стив краем глаза видит сочные ирисы на его животе и мелкие цветки голубой гортензии на груди. Барнс – чертово произведение искусства. – Не выражаться, – Стив довольно улыбается и закрывается подушкой от угрожающего поцелуя в лоб – неохота весь рабочий день ходить с рассадой подсолнухов на лбу, когда ты – брутальный мужчина, у которого и челки то нет, чтобы прикрыть все это великолепие. Джеймс Бьюкенен Барнс пахнет клубникой и вишней, потому что Стивен Грант Роджерс любил выцеловывать на его губах цветущую вишню.