Цветы для Кукалаки

      – Нет, – шептал Джулиан в плечо Гарака, всем телом содрогаясь от рыданий. – Пожалуйста, нет. Я не хочу так...       Гараку оставалось только прижимать своего человека к груди и молча гладить по волосам, и он не мог позволить себе даже прошептать, что все будет хорошо.       Теперь это была неправда.              Все началось – насколько мог судить, конечно же, Гарак, а не бьющийся в истерике Башир, – с научной конференции, перед которой Джулиан несколько дней буквально лез на стену от беспокойства, но на не слишком, к теперешнему стыду Гарака, настойчивые расспросы отвечал только, что сам пытается понять, насколько причина веская и стоит ли беспокоиться.       С конференции он вернулся с трясущимися руками и первым делом попытался напиться. Гарак, справедливо возмущенный такой выходкой, решительно отобрал у него бутылку и на этот раз потребовал объяснить, в чем дело, и Башир старательно отвел глаза, прежде чем ответить, что запнулся во время выступления:       – Там были такие сложные слова, и... Я в какой-то момент просто их не понял! Я целых два раза споткнулся в терминах, которыми занимаюсь последние лет пять! Что со мной?..       – Это повод так волноваться? – кардассианец внимательно заглянул ему в глаза.       – Но раньше я никогда не запинался, – пробормотал Джулиан. – А сейчас – целых два раза...       Он добела закусил губы, и до Гарака вдруг дошло, что его любимый вот-вот заплачет. В груди что-то ёкнуло, и он осторожно взял чужие смуглые ладони в свои, стараясь как можно более убедительно сказать:       – Милый мой, я понимаю, как вы цените свою научную репутацию, но, поверьте, уже сейчас никто не вспомнит, споткнулись вы в каком-то термине или нет. Мы все иногда заикаемся или заговариваемся, и это более чем естественно.       Хотел бы он быть уверенным в том, что говорит. Но, как показала многолетняя жизнь вместе, тон голоса в обращении с некоторыми особо нервными земными докторами был куда важнее строгих фактов.       – А еще, – признался землянин, глядя испуганно, как провинившийся ребенок, – я на днях понял, что забыл, когда день рождения у Бенджамина. Даже месяц не помню. Гарак, это ужасно...       – Тоже ничего страшного, – заверил его Гарак, и Джулиан заглянул ему в глаза, будто искал там недостающую ему самому уверенность:       – Правда?       – Правда, любовь моя.       Но Баширу не понадобилось много времени, чтобы найти, как могло показаться, еще один мелочный повод расстраиваться, и на этот раз он разрыдался и только мотал головой в ответ на любые попытки его утешить. Он был до смерти напуган чем-то, что сквозь отчаянную икоту пообещал объяснить, как только сможет, и от этого только хуже разволновался. Такой Башир был словно бы совершенно незнаком Гараку, привыкшему видеть рядом с собой эмоционального, но все же способного рационально мыслить партнера. Чужой страх постепенно просачивался и в его душу, и кардассианец чувствовал себя отравленным этой беспомощностью.              Джулиан взял отпуск (Гарак подозревал, что это был эвфемизм для увольнения, но не хотел проверять) и развил бешеную деятельность: что-то записывал в блокнот, который постоянно таскал с собой, до одурения зависал в медицинских энциклопедиях, строчил бесконечные письма и мрачнел с каждым новым ответом. Гарак старался его не трогать, тем более что начал ловить на себе испуганный взгляд каждый раз, когда входил в комнату.       – Вы стали меня бояться? – не выдержал однажды кардассианец. В их отношениях было время недомолвок и недоверия, но с тех пор изменилось все: кардассианская культура, их с Джулианом отношения, он сам...       – Я боюсь вас разочаровать, – с неожиданной горечью в голосе признался Башир. Он сейчас как-то совсем странно смотрел на Гарака: будто тот не был его партнером на протяжении стольких лет, любимым и любящим, а только что выслушал признание... и оттолкнул.       – Чем же может разочаровать меня мой юный гений? – Гарак улыбнулся было давней шутке, но Джулиан замотал головой:       – Не... не называйте меня так. Я обещал объяснить, и я объясню, но моя гениальность тут больше ни при чем.       Он сердито смахнул слезу. По всему было заметно, что он крепится перед серьезным разговором.       – Последние годы вы восхищались моим умом как никогда раньше и, несмотря на свою нелюбовь к комплиментам, даже взялись называть меня гением... Я могу сказать: да, мои способности действительно росли, совсем недавно я мог расщелкать самую сложную научную теорию. Но теперь я могу еще и сказать: нет. Я не гений, – он нервно сглотнул, – и им уже не буду.       Гарак сел рядом, успокаивающе взял его за руку – и уловил явственную дрожь.       – Родился я с куда худшим прогнозом насчет интеллектуального развития, – Джулиан уставился на их соединенные пальцы, будто не верил тому, что видит, – и мои родители в какой-то момент решили, что попробуют все исправить. Они согласились на совершенно нелегальный в Федерации эксперимент по генетическому улучшению. Им сказали, что результат малопредсказуем в долгосрочной перспективе и что может последовать откат, резкий и в куда худшее состояние, чем было раньше, – он шмыгнул носом, выдавая, каково было у него на душе. – Они все равно согласились. Мой отец вообще не по-федерационному относится к генной инженерии, считает, что человека можно улучшить...       – В вашей истории кто-то уже пытался так делать, – нахмурился Гарак.       – Некоторых, – Башир попытался улыбнуться, – история ничему не учит. В результате мне пришлось пройти через многое – да что там, я на станции-то очутился именно потому, что даже с моим умом, если бы я работал в более приличной обстановке, в какой-то момент мои генные модификации всплыли бы и меня объявили бы вне закона. Пока я хорошо прятался, не привлекал к себе внимания, работал в уединенной обстановке... Половина моих коллег считает это причудой, половина думает, что все из-за вас, – он поднял снова покрасневшие глаза и забормотал, – как будто я мог бы стыдиться любви к вам, но на самом деле я так виноват перед вами, Гарак, мои требования ведь и вас по рукам и ногам связывают... Будь я нормальным человеком, все было бы иначе...       – Будь вы "нормальным", мы бы вовсе не встретились, – мягко перебил Гарак и сжал чужую ладонь. – Я благодарен за каждую секунду, проведенную с вами, хоть мне и горько будет платить за них такую цену.       – Цену? – Джулиан аж подскочил. – Я же что-то думал про цену... что-то ужасное... Отец думал, что покупает мне лучшую жизнь... и теперь я расплачиваюсь за его заблуждение. И вы тоже...       Его губы неконтролируемо сжались в горестную гримасу, и он откровенно всхлипнул:       – Я даже не знал... будет ли все так, как мне п-пообещали... И все шло так хорошо... Я давно хотел сказать вам, но боялся... отпугнуть вас... и самому вспомнить...       И Гарак, до этого момента не лезший в воспоминания, всеми силами пытавшийся справиться с настоящим, с какой-то ледяной ясностью понял, что уже слышал эту историю. Некоторые детали он выяснил еще на станции, но затем Башир сам рассказал ему о своих модификациях – кажется, дело было во время совместного отдыха на Райзе, – и совершенно спокойно попросил не пугаться, если он начнет терять память.       И Гарак все еще был совершенно не готов выполнить просьбу, о которой Джулиан уже не помнил.       Неба ради, за что?              – Гарак, у меня к вам серьезный разговор, – Джулиан мялся больше обычного. – Я не уверен, что вправе просить вас задействовать какие-то старые... может быть, не связи, но хотя бы навыки...       – Я весь внимание, мой дорогой доктор, – "я-дипломат-а-не-шпион" Гарак не любил напоминания о прежней жизни, но Джулиану было позволено куда больше, чем остальной Вселенной. Особенно сейчас, хотя в этом кардассианец пока не признавался даже себе.       Башир глубоко вздохнул.       – Мне самому не нравится, как это звучит, но я хотел бы попросить... Вы же знаете, что в Федерации незаконна... ну... – он замялся. Гарак смотрел на него спокойно и внимательно, не желая даже пытаться самостоятельно угадать, чего незаконного хотел от него Джулиан. – Эвтаназия, – наконец выдохнул он и затараторил, потому что не понять упрек в зеленых глазах было невозможно. – То есть на некоторых мирах ее проводят, но это связано только с физическим здоровьем, а я вроде как не собираюсь умирать, и все-таки, пожалуйста, Гарак, если бы вы согласились помочь мне получить добро...       – Насколько я вас знаю, вы не привыкли сдаваться так просто, – ядовито, несмотря на все желание звучать дружелюбно, произнес кардассианец. – Что изменило ваше мнение?        Башир поник головой так резко, что впору было испугаться – словно у марионетки оборвалась нить, – и без капли прежней уверенности продолжил:       – Я знал, что вы не согласитесь. Но хотел попробовать, потому что вдруг получилось бы... Я хочу жить, дорогой мой, но я не хочу жить так.       – Что изменило ваше мнение? – повторил Гарак. – Вам ответил тот коллега с Денобулы, которому вы так активно пишете последнюю неделю? Или...       – Не ответил, но я знаю, что со мной все безнадежно.       – Нет, не все! – он не сказал бы, для Джулиана это говорит или просто для себя. – В Федерации столько ученых, неужели не найдется способа...       Он осекся, увидев, насколько усталый взгляд поднял на него Башир.       – Я больше не верю в чудеса, – тихо сказал тот. – Если оно случится, если способ найдется, то так тому и быть... Но, возможно, и нет. И меня убивает сама мысль о том, что я всю свою жизнь просто забуду, просто...       – Я буду помнить за вас, – решительно заявил Гарак, пока совершенно не собираясь отпускать своего любовника и надежду на лучшее, но Джулиан перебил:       – Гарак, – он судорожно сглотнул, пытаясь избавиться от противного кома в горле, – это невозможно для вас и не нужно мне. Хотя я действительно хочу сказать вам кое-что, но...       – Говорите, – кардассианец взял его за плечи и заглянул в глаза. – Безо всяких "хотя" и "но".       – Я люблю вас, – вымученная улыбка. – Помните это... даже если я забуду.              Джулиан требовал все больше заботы, и Гарак будто пытался взять реванш у болезни, посвящая ему все свое свободное время, всеми силами пытаясь облегчить новому, мало что знающему и понимающему Джулиану каждодневный шок от знакомства с новым непонятным миром. Сколько было Джулиану, когда его протащили через эту терапию, будь она неладна? Шесть? Возможно, Гараку стоит готовиться, что у него на руках окажется шестилетний ребенок с седеющими висками, да еще и не помнящий ничего о "лечении" и всем, что было после него. Только дети растут, а в этом случае... Он пытался утешиться мыслью, что откат необязательно будет худшим из возможных, что Джулиан может остаться обучаемым... О дееспособности речи давно не шло, но таблица умножения – это уже кое-что, правда?       Больше всего ему для утешения не хватало возможности спросить мнения самого Башира – ученого с мировым именем, любовника и просто друга, который бы обязательно дал ему совет... если бы все еще мог это сделать.              С тех пор, как они стали спать в разных комнатах, Гарак каждое утро первым делом заходил в соседнюю спальню, гадая, какой сюрприз ждет его на этот раз.       – Доброе утро, Джул... – но он, не договорив, запнулся об испуганный взгляд. Как давно Джулиан смотрел на него так – но тогда он хотя бы знал, кто входит в дверь. Теперь же...       – Привет. Ты знаешь, как меня зовут?       – Да, – кардассианец нашел в себе силы улыбнуться, хотя в груди звенела болезненная пустота. – Меня зовут Гарак, я твой... Я твой друг и о тебе забочусь. Можно войти?       – Конечно! – Башир подвинулся, уступая гостю край кровати, сам же остался лежать и, как только Гарак сел рядом, усадил ему на колени игрушечного медвежонка. – Гарак! Джулс! – он прижал игрушку к груди. – Джулс, Гарак, Гарак, Джулс. А это Кукалака, он тоже мой друг. Он тебе нравится?       – Очень, – Гарак поднял руку и с величайшей нежностью погладил плюшевые ушки. – Хочешь, я ему кое-что подарю?       Глаза Джу... Башира загорелись:       – Хочу!       Он сел на кровати, подобрал под себя ноги и, словно на фокусника, воззрился на Гарака. Тот открыл ящик прикроватной тумбочки и достал оттуда перевязанный ниткой букетик простеньких цветов. Всего несколько дней он сам положил его туда: Джулиан хотел дышать их запахом во сне...       – Откуда ты знал, что там что-то есть? – Башир просиял. Он осторожно взял букетик и привязал его ниткой к лапе медвежонка, а затем вдруг обхватил Гарака за шею. – Спасибо! Ты очень хороший!       – Не за что... – прошептал кардассианец.       Плюшевый медведь прижимался к его щеке вместе со своими цветами. Стебли кололись, а от лепестков разило горечью.