Юная и забытая

Только пара фраз, больше я не смею. Холод ваших глаз сердце мое греет. В вашей воле сила боли. Чувствами с ума сводите мне душу, Не могу сама чары их разрушить. Страсти нити разорвите

      — Вечный ад ожидает тех, кто согласится на этот ритуал и вернется к жизни. Но зато ты проживешь целую жизнь с любимым человеком, — с какой-то особенной вкрадчивостью, напоминая собой змея-искусителя, произносит граф Данишевский, и слова его просачиваются в самое сердце Оксаны, подобно сладкому яду. Дыхание перехватывает от волнения, когда ей протягивают то, от чего она не способна отказаться, какой бы высокой ни была цена.       Всюду следуя по пятам за Николаем Васильевичем, она убеждена, что единственный барьер между ними двумя, единственное препятствие перед ней и их вечной чистой любовью заключено в том, что она мертва. Это обстоятельство всегда смущало несчастного Николая Васильевича, хотя посмотрел бы лучше этот Темный на себя, а после уже отмахивался от нее по такой глупой, особенно учитывая его природу, причине. Она и впрямь была мертва и холодна, как гробовая плита, но сердце ее было горячим, а чувства, переполнявшие его, самыми что ни есть живыми. Отчего только глупый Николай Васильевич этого увидеть не хотел? Она живет (каким бы оксюмороном подобная форма речи не была, учитывая ее нынешнюю природу) чувствами, с которыми не способна совладать и которые управляют ею. Безумная страстная любовь, которую она не познала при жизни, охватила все ее существо теперь с необыкновенной силой и сжигало изнутри. Один вид объекта ее обожания переполнял ее сильным нежным чувством, с которым она была не в силах совладать и которое опьяняло, отключая здравый разум и наполняя уверенностью для иногда чересчур дерзких заигрываний с Темным. Все в нем казалось ей прекрасным, даже изъяны и недостатки в нем были какими-то особенными и придавали его поэтичной фигуре возвышенности. И скромность, и болезненная бледность, и неловкость, и пытливый ум — все в нем было одинаково притягательно. Умилительным казалось ей его смущение и восхитительными уверенность и воля, на которые он был способен в критических ситуациях. Голубизна очей и белизна гладкой кожи волновали ее, не давая покоя и перехватывая иной раз дыхание. Блаженство вызывала мысль о прикосновении к его теплой, живой руке и особенный трепет, от которого тело пробивала дрожь, о жарком прикосновении к сухим девственным губам. Она знала о нем очень немногое и в то же время то, что было сокрыто от многих. Она знала, что он писатель, но не могла прочесть ни строчки из-за своего крестьянского происхождения. У мертвых свободного времени много, чтобы подумать, и она всегда думала лишь о Темном, столь внезапно ворвавшимся в ее потустороннее существование и перевернувшим его с ног на голову. Лежа у реки под звездным небом, она представляла себе, как он лежит рядом с ней и читает ей свои книги, и каждая строчка, каждое слово в его произведениях столь же прекрасны и красивы, как он сам. Она любила предаваться подобным утопичным мечтам, которые вызывали на ее холодных губах легкую, светлую улыбку и живой, яркий огонь в оживших с приездом в Диканьку Темного глазах. Она любила его пламенно, и огонь ее любви нисколько не затухал от холода, которым Темный отвечал на все ее страстные признания, напротив, разгорался еще пуще и становился подобным необузданной стихии, схожей с лесными пожарами. Она любила его преданно и верно, следя за каждым его шагом и указывая путь в перипетии судеб и мистицизма, в которых несчастный Темный все больше увязал.       Сколь пламенной была ее любовь, столь же пламенной была и ее ярость. Глухая ревность отравляла ее душу, выворачивала ее наизнанку, разъедала изнутри, как кислота разъедает твердые вещества. Как трепетно дрожала она от воздушных мыслей о своем Темном, так трясло ее от гнева при виде столь ненавистной ей глупой графини. Съедаемая гневом, болью и отчаяньем, она била стекла, потому что ни на что большее не была способна и запугивала эту пустоголовую графиню, ведомая порывами и чувствами, которые всегда руководили ею. Отверженная, она заламывала руки и кусала уже давно бесчувственные губы, едва не плача от беспомощности своего положения, когда ей хотелось убить ненавистную соперницу мучительнейшей из смертей, сжечь до основания ее проклятый замок и любой намек на ее существование. Но она была лишь мавкой. Мертвой, никому не нужной утопленницей, обреченной провести остаток вечности в компании лягушек и речной тины. Она нервно ходила из стороны в сторону и повторяла, что ее Темный повелся на красивые платья и украшения. Очень быстро это превращалось из укора Гоголю в оправдание оного. Он выбрал ее, потому что она живая, прекрасная в своих кружевных платьях и жемчужных украшениях, такая близкая, теплая и доступная. Только и всего.       Только и всего.       Ей жаль свою оскорбленную женскую гордость. Ее уязвленное самолюбие заставляет бросать на Темного высокомерный, полный надменности взгляд, а с языка срываются колкости и укоры, которые этот Темный несомненно заслужил, но которые Оксане на самом деле, совершенно не хочется ему говорить. Она гордо вскидывает голову, и глаза ее горят гневом. Оскорбленная однажды, она убеждена, что более не будет слабой, наивной и глупой, что больше не допустит ошибок и не позволит насмеяться над собой. Гордая и решительная, она бросает Гоголю прощальные слова, дабы уже никогда с ним не пересечься ни на том, ни на этом свете.       Бросает их и про себя ждет, когда он вновь призовет ее. Ему нужны в ней только ее знания, но она не видит и не хочет этого видеть. Гордая, она демонстрирует, что помнит о причиненных обидах, но не способна отказать своему обожаемому Темному. Что бы она ни говорила, она никогда не найдет в себе сил его бросить. Она просит за свои услуги, в которых Темный столь остро нуждается, немного — банальных извинений, проведенного вместе времени, поцелуя. Не получив даже этой мелочи, она легко соглашается и на одностороннюю помощь, как соглашается на эти односторонние отношения. Губы невольно искажаются в счастливой улыбке всякий раз, когда он обращается к ней за помощью, ибо в этих его корыстных стремлениях она видит, что нужна ему и принимает его интерес к мистике за интерес к своей невзрачной персоне и даже за любовь. Иногда она, готовая усмотреть любовь во всяком случайном взгляде в ее сторону, и вправду верит, что он любит ее, и от этой веры неприкаянная душа ее взмывает выше облаков.       Непонятно откуда свалившийся Темный пробудил в ней необыкновенные чувства, и чувства эти сильнее темного могущества Всадника. Когда Темный сидит совсем подле нее, когда он искренне благодарен ей, когда встречается с ее взглядом своими светлыми глазами, волнительный трепет в кончиках пальцев и опьянение, не сравнимое ни с какой горилкой, охватывает ее и бросает то в жар, то в холод, несмотря на то, что плоть ее давно мертва. Когда он краснеет и смущенно отводит взгляд после кокетства Лизы, бьются стекла от силы ее необузданного гнева, выворачивавшего всю ее наизнанку. Когда над ее несчастным Темным возвышается величественная фигура Вия, а сам он находится на волоске от гибели, она дрожит всем телом, едва сдерживая подступающие слезы и в тщетном стремлении докричаться до возлюбленного, молит хоть Господа, хоть Дьявола, уберечь его и спасти его душу. Когда она остается одна, глубокая, ни с чем не сравнимая скорбь наполняет то, что осталось от нее после всех мук и терзаний, и одна лишь надежда и вера, что она отыщет своего возлюбленного, не дает ей совершенно зачахнуть. Неприкаянный дух ее слоняется по Диканьке скорбной тенью в поисках того, кого нет теперь ни среди живых, ни среди мертвых, и возвращается к такому же холодному, как она сама, телу петербуржского писателя, дабы пасть подле него на колени и, уткнувшись в холодное плечо, нежно гладить мертвую руку или перебирать пальцами черные локоны. Про себя она осознает, что теперь это всего лишь мертвое тело, не имеющее более ничего схожего с ее избранником, но все равно возвращается сюда и иногда тихо напевает скорбную песню, не сдерживая горьких слез.       И вот он все же жив, и вновь вокруг него крутится эта Лиза, не позволяющая Темному вспомнить о своей мертвой суженной. Это оказывается еще горше и больнее, чем смерть возлюбленного. Будь она жива, бросилась бы, не раздумывая, в реку с камнем на шее, но что делать, если она уже мертва? Бродить в одиночестве по росистым полям и скорбеть, пока душа ее не иссохнет от горя и тоски, и кто-нибудь свыше не смилуется над ее несчастной судьбой, наконец даровав ей покой. С воскрешением Темного приходит смирение и глухое отчаянье, которому она более не способна сопротивляться.       И тогда появляется граф Данишевский. Как спаситель, как друг, как Лукавый.       При мысли о жизни, ее пробирает до дрожи от страха и восторга, переплетавшихся воедино. Единственное препятствие между ними двумя будет разрушено. Увидев ее живой, он уже никогда не посмотрит на свою глупую Лизу. К тому же, милостивый граф обещал, что пути этих двоих уже никогда не пересекутся. Однажды Темный точно забудет ее, а Оксана обязательно устроит так, чтобы это произошло побыстрее и ее суженный напрасно не терзался.       Живое воображение ее нарисовало картину их счастливого воссоединения и вечной нежной любви. Она видит растерянность в его лазурных, как весеннее безоблачное небо, глазах; берет его руку в свои теплые ладони и улыбается так искренне и счастливо, что нельзя не улыбнуться в ответ, глядя на нее. Она наконец сможет коснуться его по-настоящему, не так, как тогда, в образе Лизы. Она сможет касаться его столько, сколько захочет. Она последует за ним, в какое бы еще проклятое место не занесла его жизнь. И если ему уготовят каторгу или ссылку, она последует за ним, и на виселицу взойдет, крепко сжимая его руку. Он научит ее грамоте, и она сможет прочесть все его чудесные книги. Он покажет ей столичный Петербург, о котором она ничего не знала, и вместе они будут гулять по его каменным набережным меж прекрасных дворцов, а по вечерам смотреть на танцующее в камине пламя, укрывшись в теплых объятиях друг друга. Все это теперь предстало перед ней неизбежным будущим. Ее, нет, их будущем. Она была готова заплатить любую цену, и что есть вечное пекло в сравнении с любовью Николая Васильевича? Суета.       — Я согласна, — твердо звучат слова, переломные для ее судьбы. Звучат как смертный приговор.       Впервые за долгое время она делает болезненный вдох и чувствует приятное внутреннее тепло вместе с циркулирующей по венам кровью. Живая. Живая! Ей хочется смеяться, кричать и плакать от счастья, хочется плясать и петь, и скорее бежать навстречу своей судьбе. Весь мир замирает, когда она наконец встречается со взглядом своего Темного, и невольно улыбается, чувствуя, как блестят глаза от слез — слез восторга, счастья и нежности. Только бы коснуться его белой кожи, только бы сжать его бледные руки в тепле собственных и накрыть обветренные губы поцелуем горячее солнечных лучей в знойный день. Хотя бы на одно мгновение.       Но не было ни мгновения, ни обещанной вечности. Только холодное лезвие ножа по горлу и обжигающее адское пламя.