С любовью, Гарри Стайлс».
Найл тяжело выдохнул. Щеки горели. Кажется, по одной из них даже бежало что-то горячее. У него тряслись руки, и он никак не мог вдохнуть глубоко. Что-то мешало, что-то ужасное загораживало дыхание, и он не мог прийти в себя. Это его письма. Точнее, это письма ему, каждое из них, из каждого уголка света. И дата, дата верная. Гарри Стайлс, проклятый Гарри Стайлс писал это письмо девятнадцать месяцев назад. Он машинально схватил второй конверт, уже не заботясь о том, насколько аккуратно это происходит, нарушая его целостность, развернул другой лист бумаги, исписанный таким же убористым почерком. Ему нужно было еще, новое письмо, новый поток слов, которых у них с Гарри никогда не было. Словно Хоран был голоден, но не так, как обычно. Ему нужны были мысли и чувства, нужны было что-то, что он мог понять. Не еда, не вспышка удовольствия, а письма, которые он так долго ждал, но так и не получил, потому что Стайлс не смог опустить их в почтовый ящик. «Дорогой Найл, Я в Нью-Амстердаме, который тебе известен под названием Нью-Йорк. Здесь замечательно, живо и просторно, кипит жизнь. Кипит настолько сильно, что я забываю, сколько месяцев уже тянется эта история с письмами. Конечно, не забываю. Не забываю даже на минуту. Пятнадцать. Пятнадцать месяцев вдали от тебя, пятнадцать месяцев молчания и неизвестности, и я больше не тешу себя надеждами, что осмелюсь отправить очередное письмо. Нет, с тобой даже так замечательно. Напоминает наш разговор в спальне, когда ты спросил про духи, и я разговорился, залился соловьем, расписывая тебе свою работу. Раньше меня это не смущало. Должно ли смущать теперь, если это было так прекрасно? Все четырнадцать писем лежат на дне чемодана. Я ненавижу их. Я их боготворю. В каждом их них есть твое имя, в каждом их них я пытаюсь признаться в любви, но в итоге говорю слишком много ненужного. Эти размышления вводят меня в состояние, граничащее с лунатизмом. Как я вернусь к тебе после такого длительного молчания? Я оставил тебе обещание, но не взял обещание взамен. Может, я уже потерял тебя? О, этот Новый Йорк. О, забвение, о, вдохновение. Мне кажется, я создан именно для такой жизни, где все дышит прогрессом и надеждой. Но лишь в том случае, если ты рядом со мной. Я могу так хорошо тебя представить в пейзажах этого города, среди домов, среди запаха свободы, что мне кажется невыносимым пребывание здесь без тебя. Как бы я хотел сейчас окунуться в твои глаза, нырнуть с головой в тебя, в поцелуй-водоворот. Я думаю о тебе постоянно, и теперь это так привычно. Мне кажется, будто я был влюблен всегда. Ныне это знакомое чувство, которое теперь в моей крови, сроднилось со мной не хуже, чем талант быть парфюмером. Я знаю, что правильно думать о тебе утром, после пробуждения, и ночью, перед тем, как провалиться в сон. Я знаю, что правильно видеть напоминание о тебе в каждой вещи. И, конечно, я знаю, что ты еще лучше, чем я тебя запомнил. Я никогда не верил в любовь с первого взгляда. Никогда не верил в любовь. И вот теперь я влюблен, и боюсь отправить письмо. Боюсь сказать три слова, важнее которых нет. Но я всё еще могу написать их, даже не надеясь, что ты узнаешь и поймешь меня.Я тебя люблю, Твой Гарри».
Найл даже не понял, что дочитал письмо. Его трясло, и капли воды — откуда бы им взяться? — падали на бумагу, заставляя чернила тускнеть и расплываться. Вода, подумал Найл, цепляясь за последние зачатки спокойствия, откуда она взялась? Он взглянул на потолок, никаких щелей там не было. Да и узнал бы Хоран об этом первый, потому что всё еще жил на чердаке под самой крышей. Кончик носа был неприятно влажный. Найл содрогнулся, и новая порция капель оросила лист бумаги. Так это слезы! Слезы, а он и не заметил. В горле собралась горечь, неприятно-жгущая, и Хоран был очень близок к тому, чтобы распластаться на полу, среди разбросанных писем. Его писем, в каждом из которых были нужные слова. Если бы только Гарри отправил их, хоть одно, не было бы этой боли, не было бы Эштона, не было бы... ничего. Хоран задохнулся, его грудь судорожно поднималась, а он держал себя за горло, будто пытаясь задушиться. Он не плакал со дня смерти матери. Не плакал, даже когда умер отец. И когда Гарри покинул его, когда до Найла дошло, что он больше никогда не вернется, он не позволил себе заплакать. Лишь вчера постоялец из тринадцатой комнаты вызвал в нем слезы злости, но это было не то. А теперь он действительно плакал, и это было такое забытое чувство, что Найла просто тошнило. Быстро швырнув письма в чемодан, Найл покинул тринадцатую комнату, едва перебирая ногами. Ему было плевать на Грега, который бы точно отчитал его за то, что он прохлаждается средь бела дня. Его мир был разрушен. Он был разрушен, как местная мэрия после набега мелких хулиганов. Взглянув на остывший кофе, дожидающийся его на столике, Гарри понял, что снова ошибся. Он не следил за временем, а разница в часовых поясах обманула его. Было больше двух часов, уже около трех, и кофе на вкус был дрянным, как разбавленная водой жижа. На улице было так грязно, что Стайлс перепачкал сапоги. Паршиво. В таком настроении даже духи делать не хочется. Вылив кофе в раковину, Гарри переоделся в чистую одежду — с собой он носил только два комплекта и халат, и спустился вниз, чтобы попросить еще одну чашку бодрящего напитка или даже горячий шоколад. Конечно, он был англичанином, но чай вызывал у него скуку и раздражение, да и кофе отлично помогал сосредоточиться, когда запахов становилось слишком много. В который раз восхитившись обоями, переливающимися зеленью и золотом, Гарри вдруг остановился у портрета, покрывшегося пылью. Он был сделан под старину, но выглядел явно новее, чем многие предметы интерьера. Его сильно подпортила сырость, местами он был съеден паразитами, но всё равно парфюмер сумел рассмотреть светловолосую женщину с терпеливым взглядом. Ошибиться было сложно. – Это жена предыдущего владельца, – произнес кто-то рядом с ним. Гарри обернулся и увидел молоденькую женщину в длинном платье. У нее было обыкновенное, но, пожалуй, миловидное лицо, на шее висел старомодный, но довольно красивый кулон из оникса. Гарри перевел взгляд на портрет и снова посмотрел на женщину, остановившуюся рядом — кулон был тот же, из чего Гарри сделал вывод, что это жена нового владельца, брата Найла. Она была в интересном положении и демонстративно придерживала круглый живот. – Сначала они развелись, и она сбежала. Бросила его с двумя детьми, а потом умерла через некоторое время, – сказала девушка, и если Гарри подозревал у нее зачатки ума, то теперь был абсолютно уверен, что перед ним непроходимая деревенщина. – У всего есть причины, – стараясь быть вежливым, проговорил он. Никто не знал, с каким трудом ему это всегда удавалось. Он едва терпел напыщенных гусынь из высшего общества, а уж жены трактирщиков вызывали у него настоящий прилив раздражения. Маура Галлахер-Хоран — именно так был подписан портрет — вызывала у него другие чувства. Она тоже была из старой аристократии, как и её муж, об этом говорило и лицо, и прическа, и изысканно подобранное платье, и подъем головы. Наверное, в отличие от мужа, она понимала, что пансиону не протянуть долго, но сделала всё, чтобы превратить ветшающее здание в антикварную безделушку, привлекающую внимание гостей с особыми потребностями. Многие противились прогрессу, и из этого можно было извлечь пользу. Особенно, если снизить цену на жилье и питание. – Ничто на свете не может заставить женщину покинуть детей, – сказала девушка, любовно погладив живот. Гарри было искренне жаль будущего Хорана, но он не стал говорить ничего про гиперопеку и закладывание неверных ценностей у маленького человечка. Ему было понятно, что Дениз Хоран просто его не поймет или не захочет понять, предпочитая наслаждаться своей властью в пансионе и дорогими платьями с чужого плеча. – Кроме обнаружения у себя неизлечимой болезни и нежелания травмировать детей своей ранней смертью. Дениз скривила губы, и её лицо потеряло всякую привлекательность. От неё пахло черникой, мятой и шиповником — приятные запахи, пусть и неизысканные, но Гарри уже был настроен враждебно. Она явно ему не верила, но Стайлс не жалел, что сказал это. Если она порочила имя матери Найла при нем, вероятно, она сделает так еще не раз. И Найл вынужден был это терпеть? – Портрет, – Гарри мягко кивнул в его сторону, как бы отдавая дать уважения женщине. – Их рисуют несколько дней, а то и недель. У художника было время всё взвесить, и если недуг был временным, не рисовать это или поправить в последствии. Но он изобразил под кожей красные пятна. Нарисовал усталые глаза, что говорит о проблемах со сном. Так же можно отметить необычную худобу и не естественную позу, что говорит о спазмах — ведь сеансы были долгими, и она знала заранее, в каком положении ей будет комфортнее всего. У нее могла быть лейкемия, Вы не думали об этом? Руки женщины сжались на животе. Она смотрела то на него, то на портрет, и не могла произнести ни слова вслух, хотя лицо её выражало сотни разных мыслей. Похоже, ей никогда не встречались люди, наблюдательнее её непрозорливого муженька, и теперь она была изумлена и... разозлена, почувствовав себя глупой и униженной. – Думайте, прежде чем говорить что-то про вашу родственницу, чей кулон вы, кстати, носить не брезгуете, – сказал он уже прохладнее. Ему было противно от одной мысли, что Найл каждый день имеет дело с такой дрянью. – Особенно посторонним людям. А теперь прошу меня извинить, – Гарри мягко оттолкнул девушку и прошел дальше, в помещение, где уже обедали два человека. Запах стоял обыкновенный, простой, даже знакомый. В школе-интернате часто давали картошку и овощи. Скромная еда, скромная постель, минимальное время для душа... людям казалось, что Гарри Стайлс — тот самый парфюмер Гарри Стайлс — ничего не знает о простой жизни и простой пище, но он знал об этом побольше многих, видел много дураков, слышал много глупостей. Найл стоял рядом с баром, выслушивал что-то от Эштона, даже улыбался ему уголками губ. Гарри показалось, будто у него слегка опухли глаза, и ему стало неприятно. Чем таким они занимались с этим деревенским барменом, что Найлу даже довелось поплакать. Стайлс не мог себе представить плачущего Хорана. Он всегда казался ему слишком... спокойным для такого. Рука бармена скользнула по плечу Найла, он снова что-то шепнул, Хоран качнул головой и, наконец, увидел вошедшего. Доля секунды, чтобы прочистить голос, и вот Найл уже спросил, что ему нужно. Стайлсу нужен был только он, но сказать об этом как-то не получалось. Гарри настраивался всю прогулку — подойти, объясниться, но снова этот бармен, снова их связь. Возможно, она крепче, чем их связь. Но когда они были в тринадцатой комнате, когда он подозвал Найла к себе на кровать, в его голове уже была мысль: «Это оно. Навсегда». Пусть Гарри и хотел, чтобы всё было, как обычно, чтобы он ничего не чувствовал... он чувствовал. Тогда и сейчас. А сейчас понимал, что бармен раздражает его вовсе не своим происхождением. Он раздражает, потому что Хоран выбрал его. Что он сам отпустил Найла к нему, боясь истинных чувств. Боясь, что они... могут быть невзаимными? Легко было отказываться от тех, кого ты не любишь. Спать с кем-то, а потом игнорировать, будто не было никакой связи, удовольствия, близости. Для Гарри не было никакой разницы — взять на ночь страстного мальчика или управиться своей рукой. Не было обязательств. И лишь парень со стойки регистрации... нет, у него есть имя. Найл. Только Найл имел значение. С ним хотелось остаться навсегда. – Хочу получить чашку кофе, – сказал Гарри опустевшим голосом. Стоящие рядом Найл и Эштон причиняли боль настолько ужасную, что Стайлс пожалел, что спустился вниз. – И поднос нужно забрать, он отвлекает меня от... от мыслей. На этот раз хотя бы не сказал про духи. Вернувшись в свою комнату, Гарри тяжело опустился на кровать и схватился за голову, зарываясь пальцами в кудри. Боль градом колотила тело. Физическая, реальная. Лишь дураки считают, будто душевная боль не имеет ощутимого воплощения. Вот она, гнусная мстительница, рвет на части нежную плоть, не оставляя следов. Много ли он достиг, продолжая путешествия? Гарри не продал ни одного флакона духов, жил продажами старых запасов, которые шли хорошо, но душа творца жаждала новинок, экспериментов, рукоплескания. Но как продавать Найла? Именно он был в каждом новом экземпляре. Не только запах — улыбка, тепло, касание. Их трепетная близость в просторной комнате со скрипучей кроватью. Дверь знакомо отворилась, и Найл бочком вошел в комнату, придерживая руками поднос. Запах кофе наполнил тринадцатую комнату так знакомо, что снова стало невыносимо — если постараться, можно представить, будто не было этих двух лет. И лазуритовые глаза Найла всё еще принадлежат лишь ему одному. Хоран опустил второй поднос на столик, собираясь забрать грязную посуду, когда его запястье оказалось сжато в крепкой мужской руке, и ему пришлось обратить на Гарри внимание. – Хотел извиниться перед тобой, – хрипло произнес Гарри, глядя ему в глаза или куда-то вглубь. Словно за ними было что-то еще, в самом центре. Тайна. – Я не должен был целовать тебя, спустя столько лет. Для меня... для меня их будто не было, – потупившись, проговорил он. – Они были, но я всё еще думал, что между нами осталась связь. Что духи всё объясняют, но они не объясняют ничего. Я не учел, что ты мог вырасти. Что твой отец умер, и мне действительно жаль, потому что он был для тебя очень важен, а теперь ты совсем один. Я не подумал о том, что твой дом превратился в чужое место, и все люди здесь чужие. И я не учел Эштона, который оказался порядочнее меня, – заключил он. – Я... – Найл осторожно разжал его пальцы, заставляя выпустить руку, и отступил на шаг, но всё еще держался напряженно, будто ему было ужасно тяжело. – Это был просто поцелуй. – Просто поцелуй, – повторил Гарри с горькой насмешкой и облизал подсыхающие губы, немного сминая их зубами. – Такой же, как и всё, что у нас было. Мне казалось, что за этим есть нечто большее, – проговорил он, жадно рассматривая бледное лицо. Каждая черта казалась родной и красивой, каждую линию хотелось наградить поцелуем просто за то, что она есть. – Я упустил свой шанс. Как я мог требовать от тебя что-то, ничего не объяснив и ничего не рассказав о себе? И ничего о тебе не зная. Слова дались ему с болью, будто его жестоко истязали за каждый произнесенный звук. Он никогда не говорил подобных вещей. Подобных вещей Гарри и не испытывал даже. Ему всегда казалось, что первая любовь приходит рано, в милом подходящем месте, в нежном возрасте, и раз ему не довелось любить, значит, он просто не создан для этого. Но она пришла. Пришла к нему так поздно, схватила его прямо в обшарпанных стенах пансиона, куда он заглянул случайно, чтобы укрыться от непогоды. И он нашел внезапное пристанище в прохладных глазах голубого оттенка. – Обо мне никто ничего не знает, – помолчав, сказал Найл. Его голос был напряженно-болезненным. – Я невидимка. Людям нравится спать со мной, но не больше. – Мне нужно больше, – произнес Гарри, поднимаясь с кровати. Глаза его полыхали. – Мне нужно большее, нужен ты, – произнес он отчаянно, не зная, как собрать себя по частям, потому что рядом с Найлом Гарри разрушался. Он боялся и вовсе исчезнуть. – Твои глаза, твои губы, твое молчание, твое одиночество, твоя боль. Мне нужно всё, о чем ты мне никогда не говорил... – Ты не создан для любви, – быстро сказал Найл, и в его голосе не было осуждения. Словно он смирился или ему было всё равно — это было равнозначно жутко. – Ты создан для искусства, для духов... – К черту духи! – прогремел Гарри, стремительно подходя к чемодану и вываливая оттуда письма на кровать. Один из флаконов оказался в его руках и, не успел Хоран моргнуть, стремительно отправился в полет. – К черту их... Злость наполнила его буйную голову, ярость захватила сжавшийся от спазма живот, а боль или даже агония, разместилась в груди, словно властолюбивая хозяйка. Ему было всё равно — духи или не духи, не имело значения. Он потерял кого-то важного — единственного возлюбленного, к которому тянулась его каменная душа, ранее не знавшая тепла и нежности. Того, от кого в бесчувственных скалах его разума распускались цветы. Духи были ему не нужны. Он построил вокруг них целый мир, наделил их божественным значением и потерял того, к кому тянулось его равнодушное нутро. Того, кто сделал его человеком, когда Гарри считал себя демиургом. Того, кто глядел на него сейчас почти со слезами на глазах. – Ты что делаешь? – крикнул Найл, с ужасом наблюдая, как флаконы с духами разбиваются об пол и стены, брызгаясь осколками. Он не пытался даже закрыться от стекла, летящего в разные стороны. – Прекрати! – Мне не нужны эти духи, – проговорил Гарри, тяжело дыша, и швырнул очередной флакон на пол. Запахи поднимались в воздух, смешивались между собой удушающим облаком, и раньше Стайлс обязательно рассердился бы на эту какофонию, но сейчас почти не чувствовал этого. – Не нужны духи, – повторил он, собирая последние четыре флакона в охапку и разом отправляя в полет. Хоран закрыл рот рукой. – Не нужны ингредиенты, – добавил Стайлс, поднимая чемодан и подходя к окну. Найл попытался броситься следом, но лужа духов на полу была слишком скользкой, и он не успел. Мгновение, и в раскрытое окно отправились ингредиенты, с таким трудом собранные в далеких странах. Гарри встряхнул чемоданом, вытряхивая остатки. – К черту их все, – произнес он, бросив чемодан на пол и схватившись за голову. – Ты что наделал? – спросил Найл, неожиданно севшим голосом. Каждый запах чувствовался на языке, и слюна отделялась с удивительной быстротой. По отдельности и все вместе, испарения духов летали по комнате, и вкус был просто ужасный. Ни тонкости аромата девятнадцать, ни страстности аромата номер три... это были кошмарные перемешанные между собой зловония, от которых можно было и в обморок упасть. Гарри трясло. Он разрушил свою карьеру, разбил порядка сорока флаконов, выбросил ингредиенты, ради которых объездил весь мир. Но ему нужен был лишь один запах, стоящий сейчас перед ним — без него всё его «искусство» было напрасным. – Это всё, – Гарри повел руками, очерчивая комнату. – Мне не нужно. Я не буду делать духи. Моя жизнь поменялась после нашей встречи. Всё, что я смешиваю, пахнет тобой, – горько проговорил он. От этого запаха чесалось в носу и слезились глаза, Найл тоже отчаянно пытался проморгаться. – Такое я не могу продавать. Я не могу спать с кем-то еще. После тебя у меня никого не было, – Стайлс посмотрел в глаза Хорана, и ему показалось, что на миг его взгляд блеснул чем-то васильковым. – Я не могу жить больше так, как я жил прежде. Этот дрянной пансион, эти ужасные люди — если это то, чем ты живешь, то и я буду. – Ужасные люди, – повторил Найл, округлив глаза. – Так вот почему Дениз вернула мне это и извинилась, – Хоран вытащил из кармана ониксовый кулон. – Ты говорил с ней. – Она рассказывает всем гадости про твою мать, – сказал Гарри, опускаясь на кровать. Из-за запаха разбитых духов кружилась голова. Наверное, стоило выбросить их из окна вместе с ингредиентами, но дело было уже сделано. О том, что он потерял свои запахи, Гарри не жалел. Искусство меркнет перед чувствами — так ему сказал мастер. Тогда Стайлс его не понял, но за эти два года... о, у него было достаточно времени, чтобы всё осознать. – Ты не должен был, – Найл спрятал кулон обратно и хлопнул себя по карману. Его голос неуловимо изменился, но Гарри не тешил себя надеждами. Найл больше не был ребенком, которого легко можно поманить за собой. Это был мужчина. Пусть и молодой, но всё-таки мужчина, который за эти два года научился делать самостоятельные шаги, не продиктованные отцом или братом. И у него был другой. – Нет, должен, – упрямо проговорил Гарри. Конечно, он был англичанином, но твердость имелась и у него. –Ты можешь не выбирать меня, потому что я совершил большую ошибку. Много ошибок, – поправился Стайлс. – Но я выбрал тебя. И я останусь здесь и буду помогать тебе защищать пансион, – твердо добавил он. – Не как любовник, не как друг, но хотя бы как твой добрый приятель. Молчание было подобно куску айсберга. Гарри ни на что не рассчитывал. Найл не должен был выбирать его, лишь потому что он сделал шаг навстречу. Хоран не должен был прощать его, только потому что Стайлс искренне раскаялся. Гарри готов был сражаться на его стороне, даже будучи отвергнутым. Потому что любовь имела значение, о котором его бесчувственная душа раньше не имела ни малейшего понятия. – Здесь надо убраться, – произнес Найл, наконец. – Эта вонь с ума сводит. Извини, – добавил он. – Не извиняйся, – горько усмехнулся Гарри. Не будь он влюблен, никогда бы не допустил такого. Как это могло произойти с ним, взрослым мужчиной? Всё глаза. И аромат. И тепло его рук. И, черт возьми, весь Найл Хоран. – Когда духов слишком много, они теряют первоначальные свойства и просто смердят. Как парфюм твоего приятеля. Счастливчик. Простачкам всегда везло, и этот Эштон получил намного больше, чем ему могло казаться. Не просто миловидный парень, с которым можно хорошо потрахаться в перерывах между сном и работой, но настоящий, неуемный огонь, от которого распаляешься сам, получаешь вдохновение, сравнимое с райским. – Побудь внизу, пока я тут приберусь, хорошо? – спросил Найл с каким-то удивительным участием в голосе. Конечно, он искренне сочувствовал его утрате — душа у Хорана была весьма ранимой и чуткой. Вряд ли Найл мог поверить, что парфюмер осознанно разбил свои духи и выбросил ценные ингредиенты в окно. Возможно, он думал, что Гарри жалеет, но Стайлс не испытывал такого чувства. Это был верный поступок. То, чего Гарри хотел уже давно, потому что изначально выбор был сделан совсем не верный. Он мог бы забрать Найла сразу — Хоран бы не отказал ему, и они пустились бы в долгое путешествие длиною в жизнь. Каждое утро и каждый вечер они бы занимались любовью, ночью и днем бродили бы по округе, ища интересные места, пробуя новые блюда, любуясь прекрасными видами. Найл был бы свидетелем появления новых запахов, первый пробовал бы их и благоухал бы ими, будучи самым достойным. Ошибки. Ошибки. Ошибки... в жизни Гарри их была целая прорва, словно кто-то по той же ошибке разлил над его головой не тот рог изобилия. Они вились длинной цепочкой следов еще с католического интерната. А, может, и еще раньше. Стайлс редко обмозговывал свое прошлое. До встречи с Найлом почти никогда. – Нет, я помогу, – Гарри поднялся с кровати и засучил рукава. Глаза всё еще слезились, но на то он и был парфюмером, что отлично продирался сквозь запахи. – В интернате мы убирались сами. Тогда мои руки не были такими мягкими, как сейчас, – подумав, добавил он. – Ты учился в интернате, – сказал Найл странным голосом. Когда Гарри посмотрел в его лицо, то столкнулся с удивлением и... интересом? Последнее было приятным. – Я не знал. Конечно, не знал. Всё, чем они занимались во время его прошлого визита, умещалось на этой кровати. Гарри не думал тогда чем-то делиться, не был в состоянии понять, что всё, наконец, по настоящему. И желание быть всегда рядом — не сексуальный голод, а настоящее влечение. Любовь. Люди должны были изобрести слово, которое бы описывало нечто большее. – С радостью покинул его, – добавил Гарри, испытывая изумительное удовлетворения от того, что делится чем-то с Найлом. – Им было тяжело держать меня в узде, но занятия я срывал редко. Правила и законы — не для меня. Для себя я сам их строю. Точнее, раньше строил, – поправился он. – А ты? – Учился в обычной школе с обыкновенными детьми, – сказал Найл. – Всю жизнь делал то, что попросят. Поди, принеси, подай, не мешай... – Хоран на мгновение замолчал. – Я научился заваривать чай, когда мне не было пяти. Всё поменялось недавно, когда папы не стало. Его голос снова сорвался, словно Найл испытывал вину. А он ведь и правда считал себя виноватым! Гарри прекрасно помнил его красное лицо, когда он начертил вывеску с его фамилией пальцами в воздухе, издеваясь над местными порядками. Тогда это казалось ему забавным, а сейчас было противно, потому что он унизил ни в чем не виноватых людей, которые просто трудились в своем пансионе. – Мне очень-очень жаль, – повторил Гарри, и ему так хотелось коснуться щеки Найла, развернуть его к себе, приласкать и утешить. – Я был дураком, когда посмеялся над табличкой, над укладом твоей жизни. Эгоизм погубил меня, – объяснил он. – А в итоге я оказался обыкновенным трусом. – Ты необыкновенный, – ответил Найл быстро. Теперь они смотрели друг другу в глаза. – То есть, ты отличаешься от других людей, – поправился Хоран. – У тебя есть право чувствовать себя другим человеком. Тяжелый запах духов уже оседал в легких свинцом. Гарри подумал, что считал себя особенным, лишь потому что умел делать изумительные ароматы, душиться которыми могли лишь самые привилегированные особы. Но реальность заключалась в том, что Найл легко разбил его таланты одним поцелуем. И кто только учит этих провинциальных ублюдков соблазнять взрослых мужиков, верно? – Любовь делает всех людей одинаковыми, – проговорил Гарри. Боль успокаивала его, словно равномерное покачивание на волнах. Да, к ней можно было привыкнуть. Он почти... почти наслаждался ею, потому что ничего больше не было. Ни Найла, к которому тянулась душа, ни изысканных ароматов, которые всегда были большей частью его жизни. Ничего. Опустевший чемодан, неотправленные письма... Боль — отличная спутница, когда весь мир готов отвернуться от тебя. Конкуренты будут счастливы. Что ж, пусть. Раньше Гарри посмеялся бы над их потугами, разозлился бы на тех, кто пытается стать ему соперниками, но сейчас это было неважным, безразличным и далеким. Эти люди не могли воссоздать главный аромат. Они не знали Найла, а он... он познал совершенство. – Кого ты любишь? – спросил Найл, вырывая его из размышлений. – Кого бы ты выбрал? Это был простой вопрос. Гарри нашел на него ответ еще в первом письме, но был так глуп, чтобы вернуться и доказать это. – Тебя, – сказал Гарри, взглянув в бледное лицо цвета облака. – Не духи. После уборки в комнате всё еще пахло духами, хотя и не так сильно, как раньше. Найл открыл окно и отворил дверь, чтобы устроить сквозняк, и теперь запахи немного смешались, образуя что-то обычное, никак не связанное с ароматными отдушками. Осколки они собирали вместе, стараясь не пораниться, и у них получилось — раньше Стайлс часто бил флаконы, а Хоран нередко убирал за неуклюжими постояльцами. Теперь чемодан был пустым, почти неприлично голым, но держать в нем что-то еще Гарри не собирался. Только письма лежали на кровати, словно напоминание о том, что могло бы быть, но так и не случилось, потому что перед лицом чувств он оказался простым человеком. Не творцом, не гением, не талантом, а обыкновенным человеком, полюбившим с первого взгляда. – Эти письма, – сказал Найл, чьи руки были чистыми и прохладными после уборки. Гарри быстро взглянул на него. – Ты не отправил их. Взгляд Найла цеплялся за адрес — конечно, он всё понял. Глупо было не понять после того, что случилось с духами. Теперь, находясь рядом, Стайлс уже не страшился невзаимности. Он уже видел Эштона, уже получил толику ноющей боли, от которой хотелось наглотаться осколков и медленно ждать смерти, пока внутренности истекали бы кровью. Еще одна тайна ничего не меняла — в их жизнях и так было много секретов. Во время путешествия Стайлс возжелал, чтобы их не было вовсе. – Не смог, – ответил Гарри, погладив горку писем рукой. Они были знакомыми и родными, словно порожденные им дети. Стайлс писал их так тщательно, с нежностью и любовью, что они вполне могли бы ожить. – Испугался. – Отдай их мне, – попросил Найл. – Это хлам. – Это мои письма, – сказал Найл, переступая с ноги на ногу, чтобы сделать еще один шаг. Он мог схватить письма, но почему-то всё еще стоял рядом, и его запах был дивным, убаюкивающим, как аромат вишен весной. – Ты не отправил их, но там мое имя. Они для меня, – убедительно проговорил он. Гарри вздохнул. Почему нельзя было сдаться тогда? Задержаться. И всё было бы иначе. Ему не пришлось испытывать эти адские муки, извиваться в агонии, испытывать катарсис сквозь слезы. Но он мог уступить лишь сейчас, с глупыми письмами, хотя следовало быть мягче тогда, дать себе шанс быть счастливым в неведанном ранее чувстве — любви. Говорили, это сгубило многих творцов. Любовь и эгоизм. Эгоизм и любовь. Учитель Стайлса говорил, что эгоизм — тоже проявление любви, только извращенное, к самому себе. Раньше Гарри не был против этого. Что ж, возможно, это была всего лишь юность или амбиции. Сейчас он нашел что-то, что было для него важнее. Кого-то, если говорить точно. Найла Хорана, если нужно быть честным прямо сейчас. – Теперь, когда ты все знаешь, нет смысла скрывать. Забирай, всё твое, – Гарри принялся складывать письма в стопку, чтобы Найлу было удобнее. Взгляд зацепился за надорванный конверт. Нет, Стайлс бы никогда не поступил так с письмами для Хорана. Он поднял глаза — Найл смотрел на него, не мигая. Гарри понял сразу. – Ты... ты читал? – Одно или два, – сказал Найл, краснея. Это было так похоже на прежнего Хорана, что сердце невольно сжималось и падало прямо в желудок. – Они мои, я имею право! Гарри уже не слушал. Теперь он понял всё: каждую еле различимую тень на прекрасном, ангельском личике, каждый невинный проблеск в лазуритовых глазах, каждое теплое колыхание воздуха рядом с ним. Всё внутри зашлось чередой ударов, всё жаждало знания — первобытно, как у людей, впервые увидевших огонь. Но Гарри тоже впервые увидел огонь. До этого его душа ни разу не полыхала. – Тогда скажи, что ты думаешь, – спросил он осипшим голосом. – Я ничего не думаю, – сказал Найл, и Гарри уже достаточно любил его, чтобы различить в твердом голосе фальшь. Ту самую, которая сквозила в голосе Хорана, когда он сказал, что их поцелуй не имел значения. Ему совсем не шло быть лжецом, но Гарри был готов простить любую попытку его провести, только бы снова коснуться бархата его кожи, очутиться в объятиях, сравнимых по теплоте с букетом весенних солнечных лучей. Ради такого парня можно было совершать подвиги, взбираться на высокие башни, как делали их предки, убивать драконов, резать себя заживо. – Ты думаешь, – письма посыпались на пол водопадом, когда Стайлс встал и резко сократил расстояние между ними. – Ты же... – Гарри приблизил свое лицо, и снова теплое дыхание мягко объяло его губы, сводя с ума. – Ты же знаешь, что я чувствую, – шепнул Гарри в поцелуй. Изумительное мгновение, полностью лишающее возможности думать даже крошечной частью затылка. Стайлс чувствовал, что ему позволено — его впустили в рот, и пощечины не будет. Будет только это изумительное нечто, эта восхитительная пляска бушующих эмоций и подогретых их близостью гормонов, это счастье, что гуляет по венам, когда влюбленные губы соприкасаются. Аромат Найла чувствовался так явно, что Гарри застонал от восторга. – От тебя снова пахнет тобой, – выдохнул Гарри, не замечая, что губы сами изгибаются в улыбке, а голос звучит счастливо, словно веселая флейта. – Не им. – Он мне не нужен, – сказал Найл, обнимая Гарри за шею и снова притягивая к себе. Между ними было так мало пространства, но Стайлс желал, чтобы его было еще меньше. – Ты ведь думал обо мне? – Ты знаешь ответ, – тихо проговорил Гарри, осыпая поцелуями его лицо. Губы, скулы, прикрытые глаза — он пробегался по ним снова и снова, не зная, как себя остановить. И его запах... о, этот запах. Стайлс дышал так жадно, что почти давился воздухом. – Каждый день. С момента пробуждения и даже во сне, – Гарри никак не мог остановить поток поцелуев, касаясь и подбородка, и шеи, и даже горячих ушей. – Ты всегда был рядом со мной. Всегда, Найл. – Закрой дверь, – сбивчиво сказал Найл, отстраняя Гарри от себя. Он смотрел в пол, словно пытался прийти в себя, и парфюмер не мог винить его в желании разъединиться. Возможно, он переборщил. Стайлс подошел к двери, притворил её и щелкнул замком, чтобы никто не мог им помешать. Стоило ему обернуться, Найл уже был рядом, снова приник к его губам. В нем не осталось привычной робости — руки обвивали шею, язык ласкал с неожиданной нежностью. Мир сузился до них двоих — Гарри впервые чувствовал такое. Впервые за долгое время, потому что в прошлый раз с Найлом было тоже самое. Он уверенно подхватил его за бедра и подтолкнул к кровати, осторожно роняя парня на одеяло. Кажется, Найл ожидал, что его схватят, сгребут в охапку, сожмут между пальцами волосы, властно ткнут носом в матрас, но Гарри больше не собирался совершать ошибок. Его губы снова прошлись по лицу Найла, неистово целуя каждый дюйм. Он был так возбужден, твердый член разрывался от боли, но Гарри ничего не мог поделать с желанием исцеловать мужчину, который в его руках снова становился мальчишкой. Запах Найла, его тела снова наполнил его ноздри, и Гарри не мог остановиться — зарывался носом прямо в волосы, целуя макушку. – Ты совершенство, – шепнул Гарри ему на ухо и прошелся языком по ушной раковине. Найл издал странный звук, и Стайлс накрыл его член рукой через брюки. Он сильно натягивал ткань, и у Гарри пересыхало во рту от предвкушения. – Ты лучшее, что у меня было. Я тебя люблю, ты знаешь это? Его поцелуи скользнули на шею, заставляя Хорана подавиться вздохом. Найл не был уверен, что Гарри когда-либо целовал его так, чтобы нежность смешивалась со страстью. В тот раз, в первый раз, он, конечно, тоже целовал его тело, но это было совсем другое. И сам Гарри не был уверен, что показал тогда Найлу свои чувства. Он представлял этот момент, но реальность была намного лучше. Ноги Найла разошлись. Да, похоже, он ждал, что между ними окажется колено Гарри и надавит, выжимая стоны, но Стайлс не собирался делать так. Он не зря был парфюмером, его руки могли овладеть любым искусством. И сейчас он нежно освободил Найла от одежды, не прекращая целовать — именно так ему и следовало поступить в первый раз, но у него было сейчас. – Я не хрустальный, – прошептал Найл, когда губы Гарри оказались на его животе, выцеловывая влажную дорожку. Он кружил вокруг пупка, лаская и окружая мягкий живот теплом. Кожу можно было перебирать губами, но Стайлс делал это осторожно, чтобы не причинять Хорану боли. Хотелось оставить много пятен. Хотелось сделать его одним большим пятном, чтобы все знали, кому он принадлежит. – Ты лучше, – Гарри снова скользнул поцелуями наверх. Он едва мог соображать от близости Найла, держать себя в руках, но хотелось делать это медленно и осторожно, хотелось насладиться этим моментом полностью, пусть болезненно ноющий член и не давал покоя. Теперь Стайлс целовал его грудь и шею. – Ты мне нужен. – А ты нужен мне, – ответил Найл. Глаза Гарри оказались напротив его собственных, и короткое мгновение стало вечностью, потому что они тонули друг в друге. – Это действительно было не просто так. Тогда я нуждался в этом, чтобы ты был таким. Мне нравилось чувствовать, что ты контролируешь ситуацию, потому что я никогда не делал ничего сам. Ты открыл для меня этот мир, – признался Хоран, погладив сильную шею партнера. – Мир, где можно спать со всеми подряд без обязательств? – спросил Гарри, качнув головой. Впервые в жизни его член не диктовал условия, и Стайлс мог держать себя в руках даже рядом с тем, от кого кровь становилась горячей и едва проходила через сосуды. – Я так больше не могу, я больше не такой. Я тебя... – Люблю, – подхватил Найл, притягивая его лицо к себе и снова целуя. Сердце Гарри колотилось, как маятник тех самых часов, стоящих в коридоре. Он дернул с себя рубашку — руки Найла справились с его брюками, и этот момент следовало запомнить, когда они оказались напротив друг друга. Без тайн, без секретов, с произнесенными вслух словами любви, с видимым возбуждением. Найл провел рукой по его члену, и у Гарри чуть искры не посыпались из глаз. Горячо, очень горячо. Проклятый кипяток, а ведь касание было первым, на пробу. Контроль конечностей вернулся не сразу, Хоран успел обласкать его, как следует, но Гарри всё равно коснулся его, и настала очередь Найла тяжело дышать и быть сбитым с толку. Глаза в глаза — лицо Найла всё равно было красным, несмотря на то, что он успел подрасти, но Гарри не пришло в голову засмеяться. Засмеешься тут, когда твой член в этой умелой ладони, желает большего, словно у него есть свое сознание. Взгляд снова скользнул по молодому тело и округлившимся мышцам. И это всё его. Какие несметные сокровища! От осознания хотелось сорвать с себя кожу. – Ты уже больше меня, – хрипло проговорил Гарри, яростно двигая рукой вверх-вниз. Член едва помещался в его руку и был таким красивым, что хотелось порвать об него рот. – Тебя это смущает? – спросил Найл, сжав его член у основания. – Нет, – ответил Гарри после недолгой паузы. Когда Хоран взял его так крепко, он чуть не кончил. – Просто... ты стал... удивительно красивым. Найл усмехнулся и не успел ничего ответить, Гарри снова притянул его к себе и мягко опустил на спину. Целовать его было так приятно! Он чувствовал, что всё происходит, как надо. Тепло, перерастающее в жар, их руки везде — спутались друг с другом, но не в борьбе, а в ласке. Пальцы Найла зарылись в его кудри, и волна удовольствия прокатилась по телу, заставляя Гарри замереть. До чего же это было здорово! Найл словно знал, как его нужно массировать, чтобы Гарри таял, точно снеговик. Кожа головы горела, словно кто-то щедро плеснул на нее керосин. Стайлс был близок к пику, чего сейчас совсем не хотел, но, похоже, этот паршивец всё-таки рассчитывал довести его первым, раз всё время так нещадно баловался. Пришлось отстраниться. – Черт, я выбросил всё, чем можно было тебя подготовить, – сказал Гарри, раскачиваясь на его бедрах. Кожа стала сверхчувствительной и не только на члене. Он чувствовал сейчас даже прикосновение частичек пыли, выплясывающих что-то в воздухе. – У меня в кармане штанов есть кое-что, – сказал Найл, глядя на него осоловевшими глазами. Его рука продолжала фантомно двигаться, словно ему хотелось вернуть приятное ощущение мягких волос между пальцами. – Я убью его, – прошептал Гарри себе под нос, осторожно свешиваясь с кровати, чтобы подцепить брюки Найла с пола. Хорошо, что они убрали духи. Засмеявшись, Хоран прикрыл глаза. Его грудь поднималась и опускалась тяжело, как если бы кто-то расположил на ней солидный обломок горы. Видно каждое ребро, соски затвердели от прохлады, такое только целовать и гладить. – Не могу поверить, что тебе есть до этого дело, – выдохнул Найл самозабвенно, и от этого голоса у Гарри в животе расцвели десятки полей. – Не могу поверить, что ты здесь. – Я здесь, – Гарри снова навис над ним. Когда Найл открыл глаза, он увидел знакомую зелень, от которой каждая клетка тела сходила с ума. Стайлс перевел дыхание, пытаясь держаться, но от возбуждения он еле соображал. Боль в члене уже нельзя было игнорировать, попытки свести ноги были безуспешными. Дрожащие пальцы завозились с жестяной коробочкой вазелина и погрузились в мягкую и теплую субстанцию. Хоран заворочался, сминая одеяло. Его ноги были разведены хорошо, хотя и не слишком широко, словно он недооценивал Стайлса. Когда Гарри приблизился к нему, то заметил в глазах Найла тень страха. Возбуждение чуть не опало. – Ты боишься? – спросил он осторожно. – Нет, я... – Найл прикрыл глаза. Два красных мака едва коснулись его щек, но Стайлс всё равно их заметил, и они почему-то приятно согрели грудь. – Я никому не позволял брать меня спереди. От нежности хотелось вопить, как кричат только чокнутые, не имея возможности остановиться. Эта нежность разрывала его на части, как раньше кромсала на куски только неистовая боль. Он волшебник, он точно волшебник, иначе Гарри никогда бы не испытал весь этот водоворот. – О, боже, Найл, – Гарри наклонился и нежно поцеловал его в губы, потеревшись кончиком носа о его нос. – Прости меня, малыш, я тебя не заслуживаю. – Нет, – Найл взял его за запястье, заставляя задержаться в таком положении еще на долю секунды. – Только ты и заслуживаешь. Из окна тянуло холодом, но мурашки по телу бежали совсем не поэтому. Гарри тяжело выдохнул и развел ноги Найла чуть пошире. У него был второй шанс сделать этот момент правильным и незабываемым, хотя их первый раз они точно не собирались выбрасывать из память. Вид действительно был чудесным, Гарри не сдержался и прошелся языком по члену, чуть-чуть задерживаясь на головке губами и языком. Его пальцы сами нащупали сжавшуюся в предвкушении дырочку, указательный осторожно скользнул внутрь. Найл знакомо заскулил, оборачиваясь вокруг него мышцами. Гарри почувствовал терпкие, солоноватые капли на языке и сильнее опустился ртом, выбивая еще одно завывание. – Я могу взять еще один, – шепнул Найл, срываясь на стон, когда Гарри чуть-чуть поиграл с головкой. – Можешь... добавить второй. Гарри легко шлепнул его по внутренней стороне бедра свободной рукой и задержался на ней, впиваясь пальцами. Он хотел заставить Найла чувствовать всё. Член Найла был очень твердым. Почти таким же твердым, как его собственный. Гарри мог бы коснуться себя, но думал сейчас лишь о том, чтобы доставить Найлу удовольствие. Палец скользил легко, он гладил его бедро, вылизывал член, и ему нравилось так нежить Найла. Его руки были теплыми, а вот Хоран уже стал горячим. Несколько крупных кусков развалились внутри Гарри в порошок. Второй палец прошел не так хорошо, Найл инстинктивно сжался вокруг него, и Гарри чуть не задохнулся, представляя, как изумительно он сожмется вокруг его члена. – Да что со мной, – простонал Найл с болью. Гарри услышал слезы в его голосе. – Малыш, – член выскользнул изо рта, и Гарри слегка приподнялся, чтобы увидеть лицо Найла. Пальцы всё еще были внутри, машинально продвигаясь вперед. Он просто не мог перестать мягко трахать его рукой. – Тебе не нравится? – Нет, просто... боже, почему ты так действуешь на меня? Гарри улыбнулся, поцеловал внутреннюю сторону бедра трижды или четырежды, после чего облюбовал покрасневшую головку. Капли смазки снова мазнули по губам, и Стайлс с удовольствием провел по ним языком, собирая вкус Хорана. Возбуждение жаром прошлось внизу живота. Третий палец — держать себя в руках невозможно. Скупые движения на пробу и еще несколько, чтобы удостовериться, что Найлу не будет больно. Всхлипывания Найла едва можно было различить — то ли больно, то ли хорошо, но с его губ срывалось имя Гарри, и Стайлс продолжал растягивать его, игнорируя напряжение, требующее сорваться и оказаться внутри тесного плена атласного ануса. Тщательно расширив и увлажнив упругие стенки, Гарри откинулся назад. Вид раскрасневшийся дырочки не давал ему покоя, подстегивая еще больше. Он осторожно смазал свой член, игнорируя дьявольскую боль, от которой только больше пекло. Хотелось сильно сжать член и просто кончить, рассматривая Найла, лежащего в такой возбуждающей позе. Тяжело выдохнув, словно дикий бизон, Гарри устроился между разведенных молочно-белых ног. Ни капли загара — промозглая погода сделала кожу Найла бледной, но ему так даже больше нравилось. Только приставив головку, Стайлс уже сошел с ума. Он едва не упал — пульсировали даже пальцы рук и голова кружилась. Никогда ничья близость так не пьянила его. Это было намного лучше, чем два года назад. Кровь стучала в ушах не хуже морского прибоя, и его члену было нужно всё и сразу, эта жаркая глубина, которой уже сполна насладились его пальцы. Найл казался таким чувствительным — вздрагивал и вздыхал каждый раз, когда Гарри касался его разгоряченной кожи. Собрав стекающую с его члена смазку, Гарри размазал её по всей длине, и теперь в его ладони было жарко и влажно. Звук казался жадным и чавкающим, невероятно сексуальным — Стайлсу тяжело было сосредоточиться хоть на чем-то, и это было не нужно. Они, наконец, оказались вместе, разрушив все барьеры. Он плавно качнул бедрами, пытаясь найти нужный темп, но получалось всё равно слишком быстро. Найлу могло быть больно. – Как это... Господи... как же я... – выдохнул Гарри, погружаясь внутрь — он словно нырял на дно океана, и голос волн гостеприимно звал его с собой. – Гарри... пожалуйста, – знакомо шепнул Найл. Его рука взметнулась вверх, зарылась в свои же волосы, вторая сжалась на одеяле. Поясница красиво изогнулась, бедра двигались навстречу Стайлсу, а он и не замечал. – Гарри, я прошу тебя... Стайлс вздохнул, позволяя себе большее. Темп снова потерял порядок, хаотичные движения разбились на нечеткие, рваные касания. Гарри ласкал уже большой крепкий член, надавливал пальцем на головку, и Найл вскрикивал, цепляясь руками за все подряд. С него так сильно текло, что в руке даже чавкало, и Хоран был удивительно красив, когда развратно двигал бедрами навстречу. Так горячо. Так жарко. Вулканическая лава. Гарри не мог сравнить. Он наклонился, чтобы коснуться, наконец, желанных губ, и Найл снова обвил его шею руками, не давая отстраниться. Их поцелуй полыхал, языки запутались, как два вьюна. Руки Найла заскользили по его спине, и Гарри обвил его — на минуту они замерли. Гарри внутри Найла, со спутанным объятием, с непрерывным поцелуем. Ладони Найла оказались на его груди, слегка оглаживая. Он толкнул его, заставляя сесть, всё еще продолжая сжимать его член собой, и перед глазами Гарри снова были все созвездия мира. Теперь Найл сидел на его члене, примеряясь с ощущениями, и когда они разорвали поцелуй, лицо Хорана было сосредоточенным и слегка шальным. Он был готов. – Не смей, – шепнул Гарри, поглаживая его спину. – Ты меня с ума сведешь. – Я не из хрусталя, – повторил Найл, устроив руки на сильных плечах Гарри. – Ты сам сказал, что я вырос. И я вижу, ты хочешь, – добавил он, чуть-чуть вильнув бедрами. Стайлс закусил губы, чтобы не застонать. – У тебя ведь правда никого не было? – вкрадчиво прошептал Хоран. – Никого, – повторил Гарри в свою очередь. – Никого. И Найл резко двинул всем телом, поднимаясь и опускаясь на его члене. Быстро, быстро, еще быстрее. Он несколько раз подряд ударился задней частью о его бедра, и это были такие шлепающие и возбуждающие звуки, каких Гарри никогда не слышал. Он был где-то за гранью, когда смотрел на Найла, вновь и вновь опускающегося на его член. Потому что Хорану было хорошо от этой близости, и Стайлс получал удовольствие даже от этого. Цепкие пальцы на его плечах. Возбужденное дыхание близко с губами. Хоран был слишком хорош, и это было у него от природы. Потому что никто не мог так чувстсвенно трахаться. Гарри ощущал, что купается в раскаленной лаве, разъедающей кожу. И в любви, чутко обвивающей его облаком. Во всём этом вместе. Он мог лишь нежно ласкать Найла, пока Хоран напрыгивал на нем, как удивительно быстрый наездник. Еще один поцелуй мазнул по его губам, Найл насадился так глубоко, что Стайлс завыл, как волк. Чувствуя, как Хоран сжимается вокруг него, он взорвался удовольствием, настолько желанным и горячим, что позабыл, как правильно дышать. Наверное, сейчас Гарри мог бы извергать пламя, но проверить не было никаких сил. Глаза ничего не видели перед собой. Найл всхлипнул, залил спермой его живот и навалился сверху, не разрывая поцелуй. Их губы все еще касались друг друга. Гарри упал на спину, тяжело дыша. Член всё еще побаливал, но ему было глубоко плевать и на боль, и на липкие капли на коже. Найл лежал своей щекой у него на груди, и Стайлс мог сколько угодно гладить его по влажным волосам. Мир всё еще был крошечным, он сузился не просто до спальни — до одной кровати, но это было прекрасно. Запах Найла был везде. Гарри дышал его теплым ароматом и не мог поверить, что это, наконец, стало реальностью. Прошла целая вечность — тело еще было ленивым, но воздух уже начал остывать, очерчивая комнату вокруг них. Хоран завозился на нем и, наконец, сел — Стайлс быстро посмотрел на него, не понимая, что происходит. – Куда ты? – спросил он, приподнимаясь на локте. Найл схватил свои брюки и принялся натягивать их прямо на голое тело. Стекающая по ногам сперма мешала. – Найл? – Мне нужно уйти, я ненадолго, – торопливо сказал Хоран. Он был ужасно сосредоточенным, и от этого у Гарри внутри образовалась пугающая пустота, происхождение которой Стайлс прекрасно знал. Пульс, только успокоившийся, стал колотиться и рваться из тела. – Стой, остановись, – Гарри перекатился на живот и схватил Найла за запястье, притягивая к кровати. – Прошу тебя, останься. – Гарри, отпусти мою руку. Я приду, обещаю, – проговорил ирландец, уверенно разжимая его пальцы. Он выскользнул из комнаты без рубашки. Снова перекатившись на спину, Гарри уставился в потолок, не веря в произошедшее. Он всё-таки ушел. Не поверил ему и просто ушел из комнаты прямо как тогда, два года назад, когда они только спали друг с другом и не думали, что получили нечто большее. Грудь отозвалась туповатой болью, словно на нее сбросили валун. Их связь имела значение, Найл был его судьбой, так почему? Дверь скрипнула, и Гарри машинально поднял глаза — надежда колыхалась в каждом волоске на его коже. Найл вошел в комнату, держа в руках знакомый флакон — все флаконы Гарри были одинаковыми, он лишь подписывал номера. Бутылек был полон почти полностью — лишь иногда Найл дышал этим ароматом в своей комнате. Стайлс удивленно сел. – Вот, – Найл опустился на край кровати и бережно вложил флакон Гарри в руки. Его лицо сияло странным теплом. – Это твое. – Я подарил его тебе, – ответил Гарри. Сердце гулко билось в висках. Стайлс слышал и его, и эхо, и что-то еще. Если Найл возвращал флакон, может, он его больше не любит? – Я хочу, чтобы они были у тебя, пока ты не сделаешь новые, – проговорил Найл. Гарри поднял на него глаза, не веря услышанному. Неужели Хоран хотел, чтобы Стайлс выбрал духи? Страх сковал грудь, но Найл невесомо поцеловал его в щеку. – Хочу быть первым в твоей коллекции, можно? – шепнул он, заглядывая в его глаза. – Да, но... – Ты не должен бросать занятие парфюмерией, – уверенно проговорил Найл. Гарри снова стало тяжело дышать. От понимания и непонимания, от радости и страха. – Ты ведь делаешь искусство. Я люблю тебя, и духи твоя неотъемлемая часть, – сказал он. Нежность текла по венам, как шипучка. – Я просто не хочу, чтобы ты бросил меня снова, – признался Хоран тихим голосом. – Хочу поехать с тобой. Если ты этого хочешь, – добавил он осторожно. Стайлс отложил флакон на кровать — сейчас он не имел значение: и Найл, и его запах уже принадлежали ему — и притянул Хорана к себе за лицо для нового поцелуя. К такому легко можно было привыкнуть, но Стайлс не собирался себе отказывать. Слишком долго ждал, да и Найл отвечал так пылко, что хотелось снова уложить его на спину. – Я заберу тебя, как и обещал. Поедем завтра, сегодня — когда захочешь, – прошептал Гарри, мягко перебирая его волосы. – Чем раньше, тем лучше, – ответил Найл, подарив ему нежный лазуритовый взгляд. – Не хочу здесь больше оставаться. Стайлс поцеловал его в плечо и прислонился к нему лбом. Ночью, когда все спали, он помог Найлу собрать вещи, и они покинули пансион навсегда.