***
Красота в глазах смотрящего. В глазах смотрящего — юдоль, жизнь с её бренностью, с её заботами и печалями, в них гербарий, ведь они столь же безжизненны и сухи, как и он, пунцовые маки — ровно также прекрасны, в очах глядящего — чернила, а в чернилах, как известно, рук не отмыть; чернота, затягивающая и очерняющая всё, что только может ей попасться; и юность там славится несдержанными обещаниями, а молодость — разбитыми ожиданиями. В очах глядящего — распря и смута, гнездившаяся за росчерками взмахов чернявых ресниц — острых, подобно вспарывающим остриям упрятанных в ножен клинков, закрепленных на ремне и свисающих на бедро. В червленых фасонах комбинезона, в морионах, в мире звёзд, дабы затмить ими темень в его груди, боязливо забившейся во всевозможные углы, — раз-два и обчелся. Взгляд дьявола, взгляд, подобный костяшке в глотке — столь же сильно затрудняющий дыхание, и изгиб бровей, настолько выразительный и подходящий общему виду черт лица, что невольно дополнял строгий командирский образ его обладателя. В глазах смотрящего — не красота. В них чертовски манящий «изумрудный» капут. И человек, за которого бы Палач сляг шеей под лезвие гильотины, держит веревку.«Может быть, мы встретимся снова, когда пройдет не один век с нашей негативной разлуки, и наши мысли станут менее суматошными, чем тогда. Я буду подходить тебе, а ты — мне. Но сейчас я — хаос для твоего рассудка, а ты — яд для всех моих семи сердец и заложник моего благочестия.»
Может быть.
Рассвет окропляет и заливает равнины и выразительные Британские пейзажи первыми мелкими лучами — они теснятся в ночи, будто львята в окружении зрелых пантер, инстинктивно пушась и поджимаясь от страха. Ветер шелестит зеленоватыми лезвиями травы, сильно возросшей, заселившей собой не одну треть внушительных размеров территории; он вертится и носится повсюду беззаботным малолетним ребенком, будучи под натиском адреналина и бесконечного потока сил и энергии — их же нужно куда-то растратить, не так ли? Тот делает один круг, второй, взмывает то вниз, то вверх, а после обходит красоты — беспорядочно, по порядку, — неважно, и ничего его не останавливает, кроме сильного мужского тела, в чью голую спину он врезается, подтолкнув хозяина вперед всего на шаг. Грех не слишком отреагировал на произошедшее — только зашипел себе под нос, слабо пошатнулся да выпрямился, полный бодрости, как будто ничего и не было — навряд ли его волновали стихийные забавы, по крайней мере сейчас. Ветер, — оно и логично, — свободен, всегда свободен от самого своего «рождения», чему многие бы отчаянно позавидовали. Мелиодасу же эту свободу приходилось вырывать с кровью и потом зубами. С рождения принц был обделен ею, с рождения на него уже навешали обязанностей и ярлыков, в борьбе с которыми сил ему никогда не хватало. Один титул кронпринца Клана Демонов, и жизнь старшего сына в первую секунду появления на свет перечеркнута, а в последствии, как под копирку, расколото и будущее его младшего. Мелиодас всегда готов был мучиться, он был обречен на это — во всем, в парах с женщинами, в семейных взаимоотношениях, из него и брат то был никудышный. Не видел он даже отцовской любви, оттого и понятия не имел, какой образно должна быть его связь с Зелдрисом. По этой же причине он его не трогал, обходился как с обычным демоном, демоном — не родственной душой, не близнецом. Мелиодас боялся, что сделает что то не так, но не понимал, что отсутствие попыток было хуже неудачных результатов при их наличии, и выходил замкнутый круг, ведь всё равно принц поступал не так, как стоило бы. А Зелдрис всегда с ним контактировал: шел к нему, заводил диалог с ним, предлагал совместные тренировки, охоту, просил помощи, обучения, поддержки. И на многое из перечисленного Заповедь Любви не мог ответить, уворачивался, вечно его заботило совершенно другое. Оглянулся, а пропасть между ними назрела — мама, не горюй. А чем дальше — тем хуже, и от «братьев» даже слова не осталось, Зелдрис перестал его так звать. Холодное «Мелиодас» совсем скоро сменилось на ещё более ужасное «предатель», от которого резало душу и ныло сердце. Стыдно. Но Благочестие это уже не волновало. Не волновало также, как не волновало его состояние Мелиодаса в свое время — он отплатил ему его же монетой и, как выяснилось, для Греха больно было оказаться на чужом месте. — «Как иронично.» И сейчас, промеж сора, трухы и солончака, что мешали обзору, на поле брани с гордо поднятой головой оглядывался светловолосый, низкорослый парень. Это и был он — олицетворитель звериной ярости, Мелиодас. Всего себя держал он в руках, как охапку цветов, но только вот в ожидании губы всё равно предательски дрожали и постепенно покрывались следами от нервных укусов, пусть и сразу это не так уж и цепляло внимание. А глаза его краснели и слезились, но сами слезы застряли. В ушах стоял гул, демона всячески продувало, снова шатало, ножны с реликвией оглушали стальным скрежетом и болтались на плече. Он был особенно красив. Блондинистые локоны — они насквозь пропитались терпким, стальным запахом то ли собственной, то ли чужой, — непонятно, — крови; они липко и непослушно скучковались в почти цельную копну густых волос, вновь переполошились и растрепались под влиянием «мстительного» дуновения сильного ветра. Такое не могло не раздражать. Лоб и виски налились ледяным потом, несколько соленым, капли которого соскользали на подбородок, с мокрым треском валясь на землю. Веки тяжелели. Хотелось спать, хотелось быть сейчас в трактире, в кровати, блаженствуя во снах, пусть и будучи связанным, но рядом со своей не совсем ещё богиней — всего этого хотелось, но никак не того, чего имел блондин сейчас, и не того, кто возвышался над ним с особым воистину королевским величием, достойным сына Короля Демонов. Грех Гнева долго и непрерывно смотрит на него. Нет, он не раздевает его глазами, даже наоборот — ощущение, будто это делает его оппонент, жадно и властно, как раз в его духе, с твердостью, что толще льда. Он всего лишь смотрит. Эта нежная мягкость в глазах Мелиодаса, сокрытая глубоко под трепещущим горящим презрением, изредка мелькающим в двух бездонных угольках — она есть, но она адресована далеко не младшему брату, терявшемуся на фоне чужих больно знакомых лиц — Десяти Заповедей. Несколько тысяч лет заточения действительно ни капли на них не повлияли: Зелдрис остался всё тем же, остальные — тем более, и от этой мысли трактирщик помотал головой, прогоняя пару навязчивых мыслей о стоящем перед ним, мол, плечи его стали соблазнительно шире, а торс, по виду, как будто подтянутее и рельефнее, на что получил недоуменный зырк брюнета. Юноша насмешливо фыркнул, резко да небрежно взмахнув обоюдоострым клинком, секунда — вниз. Свист спёртого воздуха гнетущей ночи, что оказался рассекнутым тёмными крыльями, словно зачарованными копьями наивысшего качества, отозвался на слух неприятной резью и дискомфортом, а ошеломленно и на выдохе прозвенело одно лишь только слово: — Зелдрис… Прежде чем заговорить, Благочестие позволил тишине стать тягучей. Абсолютной. Торчащие пряди метнулись со лба в сторону, мышцы на шее заметно выделились, он по птичьи склонил голову, как будто наблюдал с интересом — лишь забавная видимость, так как блондин знал, что интерес у младшего к его персоне мог возникнуть только к мести в его сторону и только к его кончине, которой ждали не то чтобы некоторые, а, скорее, преимущественно многие, большинство. Будто вырывая сердца, разрушая умы, травмируя воображения залитые тьмой глаза ничего не выражали, вынуждая под таким пустым взглядом неуютно морщиться и тяжелее дышать. Но при всём этом трактирщик находил в этой тьме сладкое-сладкое спасение. И на долю секунды захотел в ней утонуть, пав в искушение. — Мелиодас. Его голос — пугающе спокоен, но тверд. Изящен, как фортепиано. Он трезвит. Монотонен, но уверен, он завораживает, но тянет к себе, зовет. Грубый, равнодушный, сексуальный. Не грех сравнить темноволосого с русалкой, а блондина — с моряком. Кто знает, может быть и он его утащит на самое дно. И принесет столь желанную смерть и упокоение проклятой душе. — Три тысячи лет пролетело с последней встречи, — словно петух, юноша нахохлился: угрюмо, — хотя со стороны это смотрелось, скорее, забавно, — свел белокурые брови, образуя несильную впадинку на переносице, поджал уста и снова тревожно закусил нижнюю губу, звякнув холодным оружием. Рукоять вещицы, потрепанная и старая, потерявшая изначальный оттенок из-за влаги в мужских ладонях, стертых грубыми мозолями, была свойственна древней реликвии, пусть и выглядела не сказать что эстетично. А вот клинок у напротив стоящего старший помнил более чем отчетливо, ведь это он был тем, кто его подарил на сто двадцатое День Рождение Зелдриса. Быть может, брат пока не успел отрыть себе замену оружию от «предателя», или, наверное, он больно к нему привык и всё никак не найдет время обучиться управляться с другим мечом, а может он всё также дорожит им, подарком родного человека, служившим ему единственным сокровищем и напоминанием о нем? Мелиодас уверенно думал только на первый вариант, оно и неудивительно, однако… Меч это простое оружие. Забава в другом — в том, что в руках мастера это оружие может стать опаснейшим, разящим и серийным, под лезвие которого попасть не захочется никому. Следуя принципу, что ученик всегда превзойдет своего учителя, пусть Зелдрис и считал когда-то, что ему далеко до уровня фехтования Кьюзака, брюнет жил целью и достигал её с каждым днём, двигаясь вперед умеренными короткими шагами. Не смотря на то, что эти шаги были лучше, чем ничего, тот всё равно он был им не рад — надуманный идеал казался далеким и непостижимым, каким и казался на протяжении всего времени. Демон завязывал волосы в пучок, выпивал немного омерзительного чая и повторял себе, что справится с этим в обязательном порядке. «Настоящий боец практикует множество искусств, чтобы тренировать также и свой ум» — не раз слышал это Мелиодас, но изредка и издалека, отдаленно качая пресс, пока Кьюзак, бережно держа в мускулистых руках малолетнего брата, харизматично и понятливо разъяснял суть тактики своих уроков. Оттого младший принц преуспел не в одном деле, и не все они были связанны с войной и боями, наоборот — искусство, готовка, этикет, история и это далеко не весь список, но, не смотря на это, время от времени ребенок продолжал опускать руки. Пессимистично настроенный и вечно измотанный он замечал, что сколько бы не падал мотивацией и духом — возвращался и работал, и такое упорство и верность своим целям и статусу сделали Палача тем, кем он является сейчас. В какой то степени Греха поражало это, ведь будь его брат первенцем, с таким нравом, с такой усидчивостью, стойкостью, Зелдрис достиг бы небывалых высот, но по воле судьбы брюнет терпит сравнения себя со старшим и сидит в тени, из которой надежда выбраться у него угасает с каждым днем, за что демону также было всегда стыдно — кто то достойный и трудолюбивый никогда не получит того, чего получил он, просто родившись раньше на несколько столетий. Кьюзак говорил: «Это нормально — быть новичком, великие мастера в свое время тоже были на Вашем месте», и Зел в малолетние годы прислушивался к его словам. Мужчина был его фундаментом, его опорой и поддержкой. Того, чего давал ему учитель, не мог дать никто: любовь, воспитание, обучение, забота и нежность, уважение. Зелдрис всегда ценил это и всегда в глубине души был благодарен… Но всегда ожидал это от другого демона. «Продолжайте учиться и расти, и не позволяйте ничему и никому останавливать Вас, Лорд Зелдрис.» Демон выдохнул и поправил перекосившийся воротник малинового комбинезона, всеми силами предпринимая попытки сосредоточиться на грядущем сражении. «Вам не обязательно быть на той же ступени, что и кто-то другой. Вы можете просто быть на своей стадии.» Но не сказать, что выходило. — Нам не о чем разговаривать. Один спешно нанес урон, вследствие чего почва под ногами потрескалась и рассыпалась от перенапряжения, другой, ловко увернувшись в сторону, яростно оскалил зубы на противника, как непокорный тигр при укрощении, словив кулаком в лицо. Первый хрипит и сплевывает, утирая кистью руки слюни с уголка рта, а второй двигает челюстью, что, как следствие, ныла, стоило получить не один ответный удар по морде — и всё это с расстояния походило на классическую перепалку двух сцепившихся по глупому поводу пьяниц в баре, перебравших с алкоголем в честь знаменательного события. Несерьезно, не с намерением убить, лишь немного покалечить, выпустить пар, а сопернику кровь на кафель, а то и кишки, покуда дело дойдет до хваток за ножи и оскорбительных споров. Братья разогревались, но в груди обоих как будто что то ломалось на несколько минут в этот момент. Три тысячи лет Зелдрис провел в неведении, погруженный разумом и телом в кромешную тьму. Парень не ощущал ни покалываний плоти, ни течения времени, ни сражался, врагов не видел в лицо, да и товарищей тоже, пропитываясь одиночеством от макушки до пят. Для него поединок с Грехом Гнева был большим выходом за привычные рамки. К тому же, не забыл он за это время, кто посодействовал печати на его клан. Кто позволил богиням заключить младшего брата в Гробе Вечной Тьмы на несколько веков. Кто заботился лишь о себе и своей любви, кого волновала дрянная девчонка больше близнеца, кто сбежал, взвалив на плечи Палача всё, кого смерть одной реинкарнации волновала и опустошала, а потеря родного демона — ни капли. Кто о Зелдрисе и не вспоминал, а маялся с проклятием и мирно проживал дни с возлюбленной, пока та была жива. Брюнет же о своей вампирше не знал абсолютно ничего. Где она, как она, жива ли всё ещё? Мелиодас даже Гельды его лишил. И это лишь подливало масла в огонь. Много масла. Будь ненависть Благочестия материальна — она бы сожгла трактирщика заживо. Такую он до этого не испытывал никогда: ужасная, она как радиоактивное вещество, и оно прогремело бы изнутри шумным взрывом, несущим угрозу всем безоговорочно — словно из ящика Пандоры, его злоба была бы выпущена в мир. Неконтролируемая. Зелдрис вздыхает, утирает кровь со рта, играется с лиловыми градиентами адского пламени. Пламя будто бы бережно обволакивает, служит щитом — защищает, и мечом — атакует, но первое правило каждого воина: если встанет вопрос, что выбрать, меч или щит, выбирай щит. Огонь вертится у ног, дрожит от малейшего касания ветра, и никого, кроме хозяина, он не щадит и не повинуется: сжирает, не оставляя за собой даже пепла, что угодно, и нрав у него такой же, как у его владельца. А Благочестие внимательно щурится, сосредотачиваясь. С чувством, с толком, с расстановкой демон стискивает в ладони оружие, корпус его принял стойку — и не прошло и мгновения, а отрубленная мускулистая рука блондина со знаком дракона, подскакивая, перекатывалась по равнине перекати-полем. После Кьюзака в Мире Демонов у Зелдриса самый быстрый меч. Наблюдал он, как ошметки мяса свисали с поврежденного предплечья, как рана брызнула тонкими, но густыми червлеными дорожками, на что обладатель тела лишь брезгливо фыркнул и скользнул темной материей по земле в надежде вернуть руку, но не вернул — пальцы её намертво прищемили каблуком сапога. Металлический привкус засел на языке, адреналин зверел, бушевал, кровь бурлила в жилах, а ноги горели от напряга. И так бились братья, как будто и не ссорились вовсе, и так, что в сознание старшего текли воспоминания с похожими событиями на тренировках. И за прошедшие три тысячи лет он так не разминался. И сам не замечал, как их с Зелдрисом оскалы увлеченно сменялись улыбками. Но мимолетная забава быстро исчерпала себя, и взгляды трактирщика и командира столкнулись по-иному. Взгляды печальных, подобно эпизодам трехвековой давности, злостных чёрных глаз, чей истинный изумрудный оттенок скрылся в недрах устрашающей тьмы родовой метки. Столкнулись и лбы. Обоих окутывала аура, наполненная столь сильной жаждой чужой погибели, что даже товарищи заповеди Благочестия, свидетели свирепой и необычайно интригующей бойни, находившейся в самом разгаре, попятились прочь от озлобленных братьев, готовых прожечь друг друга не то огнем, не то пристальными сощуренными очами, ведь, казалось, стихия в них было ещё буйнее и неадекватнее, чем та, что скромно умещалась и горела в руках и вертелась у ног. Они выжидали. Выжидали, словно два диких зверя: напряженные, готовые броситься друг на друга в любой момент, на плоть, по которой и тот, и другой, — как хищники, — ужасно изголодались. Первым сорвался с места Мелиодас. Молниеносным и размашистым ударом ноги блондин отшвырнул недруга в сторону, выигрывая хоть немного, но какое-то время для своей возлюбленной. Демон нерешительно повернул голову к напуганной до полусмерти девушке и требовательным взглядом отдал приказ бежать без оглядки. — Беги. — грубо дернув богиню за руку, юноша толкнул ту, вынуждая убегать, спотыкаясь о собственные ноги от спешки и падая на колени, раздирая нежную кожу до крови. — Быстро! — вновь прорычав вслед, вынудив пепельноволосую собраться с духом и вновь подняться на ватные ноги, Грех Дракона обернулся к младшему брату, замечая за собой, как прежде спокойно бьющиеся семь сердец нагнали обороты, бешено гоняя демоническую кровь по жилам. Металлический лязг двух коротких клинков заставил содрогнуться всех наблюдавших за разгоряченной битвой демонов. Ни один из противников и не думал отступать хоть на миллиметр. Быстрые, отточенные в многовековых боях и тренировках движения, размашистые удары, градом сыплющиеся на обоих демонов со всех сторон — столь прекрасное и в то же время зловещее зрелище одновременно пугало до дрожи, вынуждая кровь стыть в жилах, и завораживало своей красотой, вдохновляя и магическим образом оживляя погасший боевой дух. Поле боя, залитое кровью братьев-демонов, буквально пытающихся разрубить оппонента на части. Глубокие кровавые раны, нанесенные покрасневшими от крови клинками, мучительно медленно затягивались, а абсолютно невыносимая, рвущая тело на части боль сковывала движения и замедляла.Но не у кого и в мыслях не было останавливаться.
Смертельный спарринг продолжался, грозя перерасти в смерть одного из оппонентов. Внезапный удар со стороны вынудил блондина повернуться спиной к брату, подставляя практически беззащитное на данный момент тело атаке демона, которая может быть решающей. Свист и сверкание клинка, с неописуемой быстротой рассекающего заполнившийся пылью мёртвой, пропитанной кровью недругов и товарищей земли воздух, а затем — резкая, внезапно подступившая к плечу боль, насквозь пронзающая демоническую плоть юноши. С довольным видом, сияющей коварной ухмылкой на губах и озорным, слегка раздразненным взглядом в демонических глазах, в которых словно звезды вышли из-за ночных туч, сверкая ненавистью, принц Демонов стоял позади блондина, приставив к горлу брата клинок и с нескрываемой жестокостью во взгляде наблюдал, как из свежих ран сочится густая кровь, крупными алыми каплями ниспадающая на чёрную, словно мертвую землю, покрытую толстым слоем дорожной пыли. — Теперь твоя жизнь в моей власти… — прошептал тому на ухо брюнет, позже, замахнувшись, достаточно сильным ударом меча полосуя старшего брата по груди, с особой жадностью лицезрея его муки. Они были сравнимы с предсмертными. До сих пор бежавшая Лионес, часто падающая на колени, на мгновение обернулась, желая взглянуть вслед капитану. Аквамариновые глаза Элизабет значительно расширились, лишь только она пересеклась с тёмным принцем взглядом. Девушка тут же дернулась с места, без оглядки убегая в неизвестном направлении. Желая убежать, хоть куда, но убежать, принцесса на ходу огляделась вокруг в надежде заметить любое место, хоть отдаленно напоминавшее таверну товарищей — Семи Смертных Грехов. Не приметив такого, Элизабет со страхом обнаружила, что перестала чувствовать землю под ногами. Демон резко вывел ногу, вынуждая пепельноволосую с глухим грохотом свалиться на пыльную землю от неожиданно поставленной им подножки, больно ударившись окровавленным лбом о небольшой валун. Зашипев от боли, Лионес невольно коснулась места повреждения, потирая ставший свинцовым ушиб. — Ты настолько жалкая, что на тебя силы тратить не хочется. — Зелдрис с тонкой иронией, играющей на губах, взглянул на богиню, вцепившись в серебряные космы, неопрятно растрепанные и местами измазанные в крови, потные, слипшиеся пряди симпатичных до этого момента волос. Демон накрутил серебристые локоны на пальцы, резко оттягивая Элизабет за них. Затем послышался протяжный, громкий вскрик, а после — богиня резко прервалась, хрипло дыша, часто обрывая предложения, Элизабет издавала невменяемый ропот, редко косясь на абсолютно потерявшегося в эмоциях Мелиодаса. В лучах рассвета сверкали, словно чистейшее золото, светлые локоны. В глазах агрессивно играя, метался азартный огонек. В ожидании битвы Мелиодас сгорал от нетерпения. Сейчас же, к концу боя, на лицо ниспадали золотые пряди. Избитые и израненные ноги вновь и вновь поднимали его тело и несли вперед. Некая усталость медленно отступала, на её место приходила медленно разгорающаяся ярость. Он дрожал. И до того вспотевшие, мозолистые ладони покрылись еще более ледяным потом, дыхание заметно сбилось, издававший хрип Мелиодас уже был готов потерять сознание. Но он всё равно наблюдал… Взор Зелдриса мельком устремится на брата, желая найти хоть деталь, что могла измениться за столь долгие века, оставшиеся позади. И как оказалось, он абсолютно ни капли не изменился даже за этот длительный промежуток времени. Стараясь не заострять внимание на блондине, демон грубо притянул богиню к себе, с отвращением посматривая в расширившиеся от испуга зрачки, тут же швыряя беспомощную девушку обратно, посмеиваясь со страданий принцессы. Напоследок размашисто пнув Элизабет в живот острым носком сапога, Зелдрис не спеша приблизился к старшему брату, замахиваясь и точным ударом прямиком попадая в солнечное сплетение, опрокидывая предателя наземь. Демон занес багровый клинок, зловеще сверкающий в лунном свете, над беззащитной шеей, приставляя заостренный кончик короткого клинка к пульсирующей артерии и с вожделением наблюдая как выступила первая крупная капля алой крови, тут же стекающая с бархатной шеи на грудь, готовясь одним точным ударом оборвать никчемную жизнь представшего в таком жалком виде Греха Дракона, с равнодушием наблюдающего за происходящим из-под полуприкрытых век. — Мой бедный, заблудший старший брат… Как же ты жалок. — разочарованно, с насмешкой в охрипшем голосе, произнес Зелдрис, нерешительно коснувшись бархатной кожи и приподнимая голову брата за острый подбородок, вынуждая смотреть прямиком в глаза, — Тебя губят сострадание и забота о никчемных смертных… Отбрось их в сторону, и тогда я верну тебе девчонку, по крайней мере, живой как максимум. — алая кровь тут же брызнула во все стороны, марая и без того перепачканный в пыли комбинезон принца Демонов. Брюнет водрузил клинок в ножны, не спеша ступая и с каждым шагом становясь ближе к богине. — Или полуживой. Один лишь взгляд, и цепи Грейроад сию же минуту сковали никчемную девчонку, тут же начавшую агрессивно брыкаться в надежде освободиться. Демон помедлил и замялся на месте. Он нерешительно вывел правую руку в сторону и щелкнул пальцами, призывая темную материю к себе, и она призывалась — послушно, как верная собачка, сиюминутно оплела предплечье и элегантно покрыла ладони хозяина богемной, липкой тьмой. Тьма заструилась по телу и со змеиной проворностью перебралась с предплечий — на плечи, с плеч — на спину, что покрывала не столько одежда, сколько одни лишь её ободранные и пыльные, окровавленные остатки. Из эстетично оголенных лопаток, колеблясь, полезла материя, походившая внешне на засохшие сгустки чёрной смолы, — резко субстанция поделилась надвое, постепенно образуясь в нелепое подобие крыльев. В последний на сегодня раз Зелдрис оглянулся назад. Безвольно лежащее на земле тело Мелиодаса, залитое безостановочно хлещущей из пореза на шее кровью, поселило в сердце смутное, странное и неприятное чувство. Чувство жалости? Может быть, беспокойства? Парень пожмурил нос и фыркнул — хватило движения, чтобы крылья унесли принца демонов в воздух, вассалы — покорно последовали за командиром, а пленница — туда же, но в их руках, скованно трепыхаясь, как осиновый лист на ветру. Казалось, внушительная аура испарилась в глубокой, злодейской тьме гребущей ночи вместе с ними. Демон, оставшийся без возлюбленной, практически один, наедине с собой, со своими чувствами, больше не может уже ничего потерять. Тогда недруги ощущают на себе его ярость — ярость кронпринца. Ярость, медленно растекающуюся вдоль вен и присутствие в его угасающей душе уровень наивысшей силы — силы