Последние из Кредо

― Как думаешь, Конс много знает о Софии? ― Достаточно, ― протянула Иви, едва шевеля обветренными губами, ― чтобы я верила в камень и понимала, на что иду. Джейкоб тоже не находил в себе сил даже на толковое возражение: ― И снова камень… Солнцем их морило. Иви находила обе надетые на них выгоревшие форменные куртки похожими на масло: такого же цвета, такие же горячие, как масло на этой песчаной сковородке, с ещё более светлыми шарфами, обмотанными вокруг голов. Их топило в жаре посреди этого пыльного морока ― Джейкоб трижды путал парочку барханов с белыми фургончиками, но Иви часто его поправляла: не то. Настоящие колонны из торговавших самым необходимым фургонов издалека темнели провалами окошек, и там, где могла быть местная роскошь — генераторы, обеспечивавшие прохладу, напоминавшие молочные зубы, кто-нибудь мог оставаться, пережидая жару. Особенно на закате, когда песок только-только багровел от заходящего солнца, а солнечные батареи только начинали вносить внутрь, готовясь к каравану. ― Дорогу засыпает очень быстро, — посетовал Джейкоб. ― Наш чемоданчик будет заряжаться столько, что дальше мы будем смотреть только на фонарные столбы. Их ещё видно из песка. Иви раздосадованно дёрнула уголком рта, не желая двигаться, пока они сидели спиной к спине. Солнечные батареи мигали, как и всякий раз при зарядке, но это мерцание всё равно выцветало в тени заправки, пока она и Джейкоб сидели рядом. Из обгорелой стойки торчал полулежащий скелет: проломленный череп, обожжённые зубы, отброшенные пястные кости прямо посреди холодильников. Ржавый нож с оплавленной рукояткой мёртвой птицей торчал у него под рёбрами. Что ж, раз этого щелкуна взял огонь, значит, они не зря сняли респираторы. Наверное, им стоит сэкономить на консервах. Тем временем Кохинур молил: быстрее, быстрее, вы сможете найти время потом. Бессловесно, разумеется. Иви давно научилась различать: вот ощущение покоя, значит, всё в порядке. Вот покалывание в пальцах, когда запускаешь Кохинур, острые грани становятся словно ещё острей: так их просят поторопиться, никаких возражений камень не примет. После подобного Иви бросала на Джейкоба тяжелые, непреклонные взгляды, и брат говорил, что так она скоро совсем позабудет себя. Генри на такое говорил, что камень не смог сбить с толку его мать, хотя один его отблеск способен ослепить в сотни раз легче Солнца. Он любил такие сравнения, разумеется, они были из книг, а Иви помнила, сколько всего таят книги, даже просто записки, даже просто журналы погибшего мира. Отец говорил, что в детстве никогда не знал его таким, как сейчас. Перед смертью он, конечно, признался, что они с матерью родились задолго до того, как мир узнал о вертолётах, но всё равно. Он прожил в том прошлом, которое хотел исправить, но не смог, а это что-то, да значило. Так бы они знали, что значит иметь мать. Говорят, в прошлом мире это значило многое. У них же были лишь рассказы да такие вот часы дрёмы вперемешку с воспоминаниями. Солнце наконец-таки опустилось ниже. Иви не шевелилась. Трогать бечёвки, палатку и камень не хотелось, точно любые преждевременные сборы могли разбудить напоминание о чувстве вины, хотя даже оставшийся в карантинной зоне Генри не смог сравниться с тем, как непреклонно Иви бралась узнавать направление и оставшееся время до встречи с носящими Меч. Или клала Кохинур на себя, закатывая рукав запылившейся рубашки и надевая большие, непроницаемые, точно призванные защитить от солнца или помочь при работе с огнём, очки. Джейкоб уже не всегда находил в себе силы препираться на «эти ваши перешёптывания», когда с ней так пытался выйти на связь Конс. Даже он, её беспокойный упрямец. Сегодня всё шло как-то странно. Камень потеплел, потом резко похолодел, а потом Иви ощутила, как липнут от пота пальцы. Странное указание. Поторопиться, затем замедлиться, а затем быть предельно внимательными и сражаться в полную силу. Почему они должны двигаться в подобном темпе? Но камень требовал действовать именно в такое время. Но занемевшее тело плохо слушалось. Значит, она всё же успела чуть-чуть поспать, раз ей как обычно, нужно привыкнуть спросонья. Или лежала без движения, пережидая жару. ― Джейкоб, вставай. Я поищу остатки одежды и хворост. Мы должны сейчас поспать и выйти ночью строго до рассвета. Так мы найдём то место. Джейкоб хотел спросить, но в итоге не утерпел и убежал в тень: разгребать завал, чтобы расчистить место для сна, и вообще искать ещё что-нибудь уцелевшее при взрыве заправки или в брошенных машинах. Иви ходила в поисках чего-нибудь горящего подольше: ночевать лучше как можно дальше от легко просматриваемых мест, где-нибудь в тени закусочной, которая и впрямь оказалась не миражом, а местом с бетонным полом и парой скелетов. Внутри ржавели остатки железной вывески над барной стойкой, и сквозь заметённый песком пол иногда проглядывали мусор и трубы: вполне возможно, они были чьим-то оружием, как кирпич или бутылка с горючей смесью. От ботинка отскочила пустая гильза, а Иви устроилась справа от стойки, где уже лежали калачиком три посеревших скелета. Наверное, решили не мучиться, подумала она. Это они пока стараются бороться, решили урвать годы ради неведомых другим целей, пострадать. Видимо, поэтому Джейкоб пошёл с ней без колебаний: он страдал иначе, слишком незатейливо описывая спектр пережитых им чувств, пока её не было рядом. Лучше тяготы похода и усталость, чем бездействие и тоска. Сейчас Джейкоб был уставшим, изнурённым этим солнцем и жаждой, но не тоскливым. Разматывая свой шарф, он смотрел, как Иви растирает занемевшие руки: ― На тебе ещё один рюкзак. Костёр уже разгорелся, давай плечи разомну. Иви вспомнила, что раньше им было не страшно: ни в бою, ни быть вместе, даже последствия виделись лишь временной проблемой. Она не боялась погибнуть, как мать, Джейкоб всегда успевал выскользнуть из неё и кончить в руку или тряпку. А теперь… Сначала Иви ушла. Позже всё стало почти как раньше — друг для друга они говорили, что она вернулась. А теперь у неё не было сил, и немело уставшее тело, и хотелось просто лечь на живот и стащить рубашку и майку. Именно так Иви и сделала, повернувшись лицом к костру — к жару — и спиной к Джейкобу и его теплым рукам. Джейкоб массировал сначала её ладони. Потом ― плечи. Иви с облегчением, но тихонько кряхтела, вздыхала, просила ещё, когда Джейкоб большими пальцами проходился от основания шеи до затылка, а потом зачем-то мял поясницу или лопатки. Потом снова плечи, пройтись тёплыми, разогнутыми ладонями вдоль позвоночника и уже простецки ласково: ткнуть пальцем за ухом. Непоследовательно. Неряшливо. Прямо как он сам. Вот прямо всё, от начала до конца, да и вообще, кто так делает? Но получалось не просто приятно, а уже с облегчением: Иви переворачивалась на бок, чуть потягивалась и, не опуская майку, клала руку Джейкоба к себе на бедро, чувствуя, как он тоже задрал рубашку до груди, укрываясь одеялом. Он хотел чувствовать её кожей. После того, как она вернулась, даже признавался, как раньше ему не верилось, насколько тяжело ей давалось привычное самообладание ― из-за чувств. Из-за него. Как хорошо, что они всё поняли. Иви начала медленно моргать. Значит, она уснёт гораздо легче. Им сейчас как раз нужно именно это.