Неизлечимо

Я ставлю на стол четвертую за ночь чашку зеленого чая и возвращаюсь к наброску на бумаге. Стряхиваю очистки от резинки и несколько мгновений созерцаю результат – уродливую фигуру с непропорционально огромной грудью, торчащими во все стороны волосами и неудачной анимешной физиономией, вопреки всем канонам украшенной крючковатым носом. Наверное, ничего, кроме недопорнухи, из моего творчества никогда и не выйдет. Бумага приятно хрустит в руках, превращая фэнтэзийную Барби в рваный сероватый комочек. Ночь впереди еще длинная, а думать не о чем. Правда, в моем случае «не о чем» значит «о тебе», но какая в принципе разница? Раньше все было по-другому. Я не могла поверить тому, что чувствовала – словно котенок, неделями клевавший носом в темноте родной корзинки и наконец продравший слипшиеся с рождения глазки-бусинки. Яркий, нестерпимо яркий свет бил в глаза, и весь мир, зажатый в скучной серой коробочке, в одно мгновение вырвался на свободу и запрыгал на разноцветной пружине, маяча перед носом, стукаясь о лицо… Мне всего-то нужны была одна твоя приветственная улыбка, один мимолетный кивок - для того, чтобы почувствовать себя живой, живее, чем за все предыдущие месяцы и годы моей скучной коробочной жизни, словно после бесконечной кормежки валерьянкой вдруг вздумалось забунтовать и нюхнуть чего покрепче. Ты был чем-то новым, таким, о чем я и помышлять не могла – и все старые идолы, прожигающие взглядом с экрана или журнальных фотографий, безболезненно стухли в свете твоей несуразной оранжевой куртки и забавно-обаятельной физиономии. Ты был мечтой, уютной, даже домашней, за которую и не жалко продать все остальные – о бесконечных морях и далеких небоскребах, ведь с тобой и непривычно низеньких домиков вдоль медленной мутноватой реки с головой хватило бы… Ты был болью – сначала острой, пронзительной, будто при свежем порезе, когда капли крови растекаются по коже, оставляя смазанные алые следы; потом - глухой, запрятанной глубоко внутри, вшитой бесноватым хирургом в самое сердце и опутывающей все естество тонкими метастазами, заставляющей отчаянно желать излечения – или скорого конца. Ты был лампочкой, у которой хотели погреться решительно все, кому не лень – и грелись, ох уж грелись, особенно та невзрачно-шлюховатая девица, с которой вы зажигали на второй вечеринке. Я только недавно узнала, что ты ее-таки отделал да еще и влюбиться успел – а тогда я просто слонялась по захламленной незнакомцами квартире, опьяненная нестерпимо громкой музыкой, парами алкоголя и необъятной, прожигающей изнутри ревностью, глотая слезы и одновременно наслаждаясь всем этим с каким-то нездоровым мазохистским удовлетворением. Не знаю точно, когда все кончилось – может быть, в тот треклятый вечер, когда она (не шлюховатая, другая – то ли непосредственное существо, то ли гениальная актриса) прибежала от тебя в слезах, и мы вместе грызли старый зефир в закуску с советскими мультиками? А может быть, намного раньше, когда я, чувствуя, что боль в сердце становится слишком нестерпимой, решила загнать ее в угол, избегая тебя, намертво приклеивая к коже маску безразличия и зазубривая стандартно-дружелюбные ответы? А может быть, совсем недавно, когда в последний вечер я даже не осмелилась прошептать «Пока», зная, что пройдут долгие семь месяцев, прежде чем увижу тебя снова? Не помню, правда – такое ощущение, будто эта информация навеки похоронена в недрах неисправного жесткого диска моей черепной коробки. Выпотрошили, вычистили, выкорчевали. Ни оранжевой куртки, ни мутной речки, ни небоскребов. Словно вместо того, чтобы забинтовать порез, отрубили весь палец. Вместо того, чтобы вырезать опухоль, вырезали сердце целиком. Вместо того, чтобы выкрутить лампочку, вырубили электричество во всем городе. Наверное, мне все-таки нужен ты. Живой, а не призрак или воспоминание. Здесь и сейчас. Пусть даже с ней, да с кем угодно! Глотать слезы, сжиматься в крохотный комок в складках одеяла, задерживать дыхание и нести чушь, сталкиваясь с тобой в коридорах – да, мне этого не хватает! Оказалось, что живая, пульсирующая боль куда лучше искусственной, безобразной пустоты. Оказалось, избавление от боли – это еще не излечение. Я словно хромой, чьи ноги больше не ноют при каждом шаге, но удержаться на них без костылей все равно не получается. А костыли – это считать недели, месяцы и дни до тех пор, пока мне доведется увидеть тебя снова. Все будет обыденно – толпы ненужных, болтливых людей вокруг, болезненный кипяток чая на губах, выкручивающая кости нерешительность, чужие слова, звенящие в ушах – вопросы, вопросы, которые бы никогда и не пришли мне в голову, и твои ответы – быстрые, порой шутливые, порой язвительные, которые я запомню до конца своей жизни… Я хочу в тот день. Хочу снова чувствовать эту боль… Скомканный рисунок летит в мусорную корзину, к своим безобразным братишкам и сестренкам. Я выключаю настольную лампу и, не раздеваясь, перебираюсь на заправленную постель, укрываясь пожеванным пледом. Похоже, кое-что не лечится.