Бедный Слава

Обратно в Мценск они ехали молча: Мирон в седле, Слава позади него, обхватив его руками за пояс. Мирон старался ехать шагом, чтоб лишний раз его не тревожить и не растряхивать, хотя так и подмывало рвануть в галоп – поскорее и подальше бы отсюда. Слава сидел тихо, только иногда ерзал и терся лбом о плечо Мирона, вжимаясь ему в спину своим большим, крепким, теплым телом. В городе Мирон направился сначала в гостиницу. Швейцар, так и стоявший в дверях, при виде его и Славы побагровел до самых ушей. Мирон отвел Славу наверх – тот ступал послушно и безропотно, как ребенок за воспитателем, - усадил на свою кровать и кликнул гостиничного слугу, веля принести горячей воды для мытья. Слава слегка дрогнул, точно очнувшись, и пристально посмотрел на Мирона снизу вверх запавшими глазами. - Побольше воды бы, - прошептал он, и Мирон, сглотнув, кивнул. Хотелось обнять его, поцеловать в лоб, прижать к себе, не отпускать никогда. Защитить. Но вместо этого Мирон сказал: - Мне нужно сходить еще по одному делу. Я пришлю к тебе Сергея, чтобы ты был не один. Хорошо? Слава кивнул, довольно-таки равнодушно – кажется, ему все равно было, хоть с Мироном, хоть с Сергеем, хоть с чертом лысым. Мирон беззвучно вздохнул и ушел, а Слава так и остался на кровати сидеть неподвижно, не повернув голову к закрывающейся двери. Стариков был там, где Мирон и оставил его несколько часов назад – на конюшне. Сидел в углу возле бочки и азартно резался в кости с тем самым лакеем, с которым вчера вечером так рьяно ругался. На плечах у него красовался овчинный тулуп – тот самый, за который собачились вчера, небось уже в кости выиграл. Да, похоже, очень напрасно Слава так беспокоится, что бедный Сергейка без него совсем пропадет. Мирон окликнул Сергея, вывел из конюшни и сказал: - Слава наверху. Я его забрал у Забаева. Иди туда и побудь с ним, пока я не вернусь. - А? У Забаева? – захлопал глазами Сергей. – Добро, барин, как скажете. Мирон пристально взглянул на него. Сергей смотрел невинно и безмятежно. Похоже, утреннее исчезновение Славы его не особенно растревожило: он завалился дрыхнуть после того, как Мирон его разбудил, проснулся, видать, недавно, а там они уже и вернулись. Все проспал… и не подозревает даже, что именно произошло. Имя Забаева ему как будто ничего не сказало… Он не знает, внезапно понял Мирон. Не знает про Забаевскую одержимость Славой, про его давние домогательства. Сергей же не дворовой, а деревенский. Слава все тщательно скрывал, и никаких сплетен о нем и Антоне Владимировиче по Троицкому не ходило. А сам он Сергею ничего об этом не рассказывал… Почему? За три-то года? Не так уж, выходит, они и близки? Ладно, это точно могло сейчас подождать. Мирон еще раз сурово наказал Сергею идти к Славе и не отлучаться, и Сергей пошел в гостиницу. Мирон убедился, что он поднялся по лестнице и вошел в номер – оставлять Славу сейчас одного ему было попросту страшно, - и побежал к Фарафонову. Стряпчий, как всегда по утрам, был дома. Но когда Мирон постучался в его квартиру, Фарафонов только дверь приоткрыл – и вдруг захлопнул ее прямо у него перед носом. Мирон опешил. Застучал снова, кулаком, более чем настойчиво. - Геннадий Петрович! Что это вы? Открывайте, у меня к вам срочное дело! - Опять у него срочное дело! – донесся из-за закрытой двери стон Фарафонова. А потом, сердито: - Убирайтесь вон, господин Федоров! Я с вами никаких срочных дел более вести не намерен. - Да почему? Откройте, чёрт вас возьми! Фарафонов все-таки открыл, на щелочку. Мирон тут же просунул ногу между дверью и косяком, не давая ему снова ее захлопнуть. - Что это вы творите? Вы ведь на меня работаете! - Ах, это. Я могу вам аванс вернуть. И увольте меня впредь от своих поручений, Мирон Янович! Мирону это вконец надоело. Он надавил ногой, расширяя щель, и протолкнулся наконец в квартиру Фарафонова, заставив его отступить. Молодой стряпчий стоял напротив него взъерошенный, сердитый, в одной рубашке без жилета и сюртука. - Что такое? – спросил Мирон. – Вы ездили вчера к Забаеву? - Ездил! Только больше не поеду! Этот безумец собак на меня спустил! - Как собак? – поразился Мирон. - А вот так! Сперва вообще его гайдуки меня в ворота пускать не хотели, но я наврал, будто бы оставшуюся часть долга привез, показал ваши наличные. Они и пустили. Забаев меня принял, но стоило мне о вас заговорить, как пятнами пошел и крикнул, чтобы я убирался вон. Я, конечно, попытался воздействовать, но тут он попросту кликнул своих дворовых и велел спустить меня с лестницы! - И… спустили? – виновато спросил Мирон. - А вы как думаете? – прошипел Фарафонов, трясясь от обиды и злости. – Я, между прочим, тоже дворянин, сударь, хотя и безземельный. А он со мной – как с вором! Еще и собак велел спустить, я еле ноги унес! - Я сказал ему, что мы уезжаем в Петербург, - проговорил Мирон словно бы про себя. – Он понял, что Слава вот-вот уйдет из его рук навсегда… и помешался. - Не знаю, о чем вы толкуете, сударь, но что Антон Владимирович Забаев не в себе – так это я вам могу поручиться. Я же вам прежде говорил, уезжайте отсюда поскорее! - Вы о чем-то меня хотели предупредить еще раньше, да? Только не договорили. Вы что-то знаете о Забаеве? - Не о нем самом, о породе его. Его дед, Анатолий Степанович, на весь уезд был известен своим лютым нравом. А в молодости вообще учинил разбой, о котором весь уезд потом лет десять гудел. Это было еще при императрице Екатерине, в первые годы ее правления, когда в губерниях толком власти никакой не было и зажиточные помещики творили, что хотели. Анатолию Степановичу приглянулась дворовая девка одного соседа. Попросил продать ее, тот не продал. Тогда господин Забаев собрал шайку гайдуков и напал на поместье. Усадьбу сжег, соседа своего избил, жену его изнасиловал. И девку. конечно, себе забрал. Сосед потом жалобу подал в суд, но Забаевы тогда были очень богаты, так что Анатолию Степановичу только вынесли предупреждение, чтоб не шалил больше. - При Екатерине в губерниях вообще лютая дичь творилась, - заметил Мирон. – Сейчас времена не те. - Времена не те, да люди такие же, как и были. Антон Владимирович, конечно. своему деду не чета, все породы со временем вырождаются. Только все равно яблочко от яблони недалеко падает. Вот он, похоже, все-таки и помешался… - Похоже, – пробормотал Мирон. – Вы простите меня, Геннадий Петрович, что я вас во все это впутал. Но мне просто не к кому больше обратиться. Завтра я стреляюсь с Забаевым. Мне нужен секундант. Фарафонов посмотрел на него расширившимися глазами, недоверчиво – мол, шутите, правда? Но Мирон не шутил. Фарафонов хлопнул себя ладонью по лбу и беззвучно застонал. - Нет. Нет и нет, Мирон Янович, даже не просите. Я к этому бешеному псу на версту больше не подойду. - Он выкрал моего крепостного, Славу Карелина. Того самого, за которого потребовал у меня пятьдесят тысяч. И я ему заплатил, как вы знаете. Но он не успокоился все равно. Он… Мирон замолчал. Что я тут делаю, внезапно подумал он. Почему я сейчас здесь, а к Славе отправил хитрого Сергейку, чтобы обнимал и утешал, пока я… что я? Отстаиваю свою дворянскую честь? Удовлетворяю жажду мести? Пытаюсь убежать от того, что случилось, и не думать об этом так долго, как только смогу?.. Не только Славка Карелин горазд кругами от себя самого бегать. - Я вам сочувствую, - проговорил Фарафонов. – Но… - Я прошу вас, - сказал Мирон. – Геннадий Петрович, пожалуйста. Кто-то должен этого мерзавца наказать. Я никого в уезде не знаю, мне не к кому больше с такой просьбой обратиться, а дела этого оставить никак нельзя. Не к Чудиновскому же мне идти… - Да, Чудиновский скорее будет секундантом Забаева, - задумчиво проговорил Фарафонов. – Ладно, черт с вами. Вы в одном правы: надо таких людей на место ставить. А то очень уж зарываются. Так никакого житья в уезде скоро не будет. - Спасибо, - сердечно сказал Мирон и протянул Фарафонову руку. Тот пожал ее, крепко. Мирон виновато ему улыбнулся, и Фарафонов вымученно улыбнулся в ответ. - Вы простите, что я вас в дом не пускал. - Да ничего. У вас найдутся дуэльные пистолеты? А то у меня нет. - Я вам достану. Он оскорблен или вы? - Он. Я ему пощечин надавал на глазах у его дворовых. - Ох, - выдохнул Фарафонов. – Ну тогда, разумеется… Пожелания у вас есть? Драться будете до первой крови или насмерть? Мирон обдумал вопрос. Вспомнил Славу, который тащил его назад и кричал: «Стой, перестань, ты же его убьешь!» Эх, Слава… - До первой крови. Хотя если он потребует насмерть – можно и насмерть. Доктор у вас найдется? - Все найдется. Я устрою, Мирон Янович, не волнуйтесь, - деловито заверил Фарафонов, видимо, напрочь забыв про свои клятвенные обещания никогда больше не связываться ни со вздорным Мироном Яновичем, ни с полоумным Антоном Владимировичем. И впрямь Чудиновский не солгал о нем: прекрасный человек, дельный и совестливый. Мирону жаль было, что у них нет времени как следует подружиться – после дуэли, чем бы она ни кончилась, нужно будет скоро давать деру из Мценска и вообще из Орловской губернии. Дуэли по закону были запрещены, хотя на них частенько и смотрели сквозь пальцы. - И еще, - уже уходя, вспомнил Мирон, - когда поедем, возьмите, пожалуйста, с собой откупную на Сергея Старикова и мои пятьсот рублей. Ну и все, что вам понадобится для заверения документов. Фарафонов только вздохнул. Слава вместе с Сергеем дожидались Мирона в его номере, там, где он их и оставил. Слава сидел весь мокрый, с влажными волосами, босой и по пояс голый, с накинутым на плечи ливрейным камзолом. На полу стояла бадья воды и два пустых ведра. Сергей сидел на стуле и при виде Мирона вскочил. Мирон устало посмотрел на них обоих и сказал: - Сергей, спасибо, что побыл со Славой. Теперь уйди, пожалуйста. Он умом понимал, что как-то совсем не так положено говорить барину со своим холопом, но сейчас ему было не до того. Сергей бросил на него неприязненный взгляд, потом встревоженный – на Славу, и Мирон понял, что Слава ничего ему не рассказал. Наверное, так и просидели молча все время, пока Мирон ходил к Фарафонову. Сергей прошел мимо Мирона, глядя немного обижено и даже зло. Но дверь за собой прикрыл тихо. Мирон слышал, как он медленно спускается вниз по лестнице. Слава сидел на кровати, сгорбившись, как вчера. Словно и не было ничего, подумал Мирон, вот сейчас я подойду, обниму его, он немного поплачет, потом поцелует меня… а потом я скажу ему: останься со мной, в моей постели, не ходи вниз. И ничего не будет. Ничего не случится. Что-то тихо капало, стучась о дощатый пол: тук, тук. Мирон не сразу понял, что это вода, стекающая со Славиных волос. - Слава… - начал он, не имея понятия, что хочет сказать, и Слава вдруг отозвался хрипло и сдавленно: - Мне так совестно. Мирон так и застыл. Он понятия не имел, чего ждать, и еще меньше – как самому себя вести со Славой после всего случившегося. Но чего он точно не ждал, так это такого признания. - Совестно? Тебе? - Да, - сказал Слава почти что шепотом и закрыл глаза, мучительно, как будто сил не было Мирону в лицо смотреть. – За то, что я ему поверил. Вспомнилась страшная Славина неподвижность под навалившимся на него Забаевым. Как он лежал под насильником, раскинув руки, словно агнец на закланье. Мирона тогда это так поразило, что он на мгновение просто оцепенел, а потом словно напрочь забыл про это. А Слава, кажется, нет. И та его неестественная покорность, похоже, имела свою причину… - Во что поверил, Слава? Что он тебе наговорил? Слава закрыл лицо руками. Потом тут же выпрямился. Его лицо, все такое же бледное, только теперь мокрое – умылся, наверное, раз десять, - было одновременно и растерянным, и отстраненным, и виноватым. - Когда меня туда привезли, я сперва думал… ну, что он со мной не станет церемониться. И твердо решил, что не дамся. Решил драться. Но он вдруг так ласково ко мне подошел, вежливо даже. Ты, говорит, не виноват, я знаю, ты убегать от своего барина не хотел, это все проклятый жидок твой, Мирон Яныч. А я ему говорю, вы не мой барин, Мирон Янович меня у вас выкупил. А он говорит: да-да, выкупил, за пятьдесят тысяч рублей. Я решил сперва, что он шутит. А он повел меня в кабинет, любезно так, и все мне там показал: и договор свой с Василием Ивановичем, и расписку, что ты ему в счет долга отдаешь Троицкое со всеми холопами. Вот, говорит, видишь, по этим бумагам все Троицкое мое, стало быть, и ты тоже. А как же откупная, говорю? А он засмеялся: твой Мирон Яныч жид, чего было от жида ждать? Вот его векселя, смотри, все как один фальшивые. Я посмотрел…. я ничего в векселях не смыслю, но там было ровно на пятьдесят тысяч. А он все смеялся… ты, говорит, подумай сам, ну кто в здравом уме столько за крепостного заплатит? Я, говорит, в шутку тогда у него столько потребовал, я ведь ни за что ему тебя не уступил бы, даже и за миллион… А он поверил и решил меня одурачить, подсунул на всю эту сумму поддельных векселей. Ну а я для вида их принял, для смеху, да и чтоб доказательство было, когда на каторгу за подлог потащат твоего жидка… так что это все один обман, говорит... а ты, Славочка, теперь мой… Он замолчал. Медленно обхватил плечи руками. Вспоминая, наверное, что случилось после этих самых слов. - И ты подчинился, - сказал Мирон. Как же тяжело это было. Господи. Как тяжело. Все господа развратничают с крепостными, так испокон веков заведено, какого барина Бог даст… Слава посмотрел на него прямо - в первый раз с тех пор, как они вернулись. Глазами почти такими же огромными, как тогда в Забаевской усадьбе. - Мне так совестно, - прошептал он снова, зябко ежась. Мирон подошел к нему, сел рядом на кровать. Слава не попытался отодвинуться, только напрягся немного. Мирон тоже нагнулся вперед, уперся локтями в колени, схватился руками за голову. - Слава. Я действительно заплатил за тебя пятьдесят тысяч векселями. Только, конечно, не поддельными. Он чувствовал на себе взгляд, внимательный, недоверчивый. Потом услышал дрогнувший Славин голос: - Пятьдесят… тысяч?.. И не поддельными?.. Мирон кивнул. Да, эти треклятые пятьдесят тысяч долго еще ему будут аукаться, судя по всему. - Ты с ума сошел? – прошептал Слава. – Матерь Божия… Мирон… ты в своем ли уме был, когда это делал?! Он вскочил, сбросив камзол. Встал напротив Мирона, схватил его за плечи и встряхнул, словно пьяного. - Все Троицкое столько стоит! - Не столько, - криво усмехнулся Мирон, глядя в Славино раскрасневшееся лицо. – Немного дороже. Чуть-чуть. - Если у тебя было столько денег, почему ты просто не выплатил Забаеву долг?! И поместье осталось бы у тебя! - Мне поместье не нужно, Слава. Мне нужно было только… - Так если не нужно, и если ты на ветер такие деньжищи бросаешь, так просто отпустил бы тогда всех своих крепостных! – закричал Слава ему в лицо. – Дал бы им всем волю, землю разделил между ними! Ты мог три сотни душ на эти деньги спасти – а все отдал за одного меня?! Да зачем?! - Потому что мне нет до них никакого дела! – чуть ли не закричал Мирон в ответ, вскакивая на ноги и стряхивая с плеч хваткие Славины руки. – Боже, Слава! Ты невыносимый все-таки, с ума меня сведешь! Я кто, по-твоему, Иисус Христос? Я по матери жид, если ты вдруг забыл, хоть и крещеный отцом в православие. Жиды Христа распяли. И жиды только о своей выгоде думают. Мне это Троицкое твое было как гиря каторжная на ноге, только бы с рук сбыть! - Так если ты думал о выгоде, зачем было столько за меня платить? - Не знаю! Право, не знаю. Сначала меня просто стихи твои поразили, хотелось тебе помочь… а потом… не знаю, - в третий раз повторил Мирон. – Влюбился в тебя, наверное, по уши, как дурак. Вот и все. Слава потрясенно покачал головой. Ну что же все так глупо выходит все время, Господи. То он молчал упрямо про свои тайны, которые вовсе тайнами не были, которых не стоило от Мирона так упорно скрывать… А то теперь Мирону даже в голову не пришло, как может вообще Слава отнестись к обстоятельствам своего выкупа. На эти деньги и впрямь можно было спасти от крепости всех Троицких мужиков… а Славу оставить Забаеву. Триста душ спасти, одну загубить. Только какое дело Мирону было до тех трехсот душ? Решительно никакого. - Я не ангел, что бы там Авдотья ни болтала, - проговорил он. – И если подумать, Слава, то я мало чем лучше Забаева. Он тебя себе хотел, да так, что ума лишился, и я тоже. И тоже ума лишился. Только сумасшествие у нас с ним немного разное. А так – все одно. - Только ты меня не обманывал, - сказал Слава. – И не использовал свою барскую власть надо мной. Даже наоборот. А так-то да, разницы между вами вообще никакой, совсем. Мирон вымученно улыбнулся. - Знаешь, - помолчав, сказал Слава, – когда он раздел меня, уложил, полез на меня… и я ему все это позволил… я про тебя думал. Не про то, что ты мог быть на его месте, а про то, как глупо было тебе поверить. Я так легко принял ту историю с поддельными векселями, потому что последние пару дней как во сне хожу. И все думаю: вот сейчас проснусь у себя на конюшне, а то и на конюшне у Забаева, а тебя нет. Потому что ты и все, что ты делаешь - это слишком хорошо было, чтобы правдой оказаться. И мне… как-то даже легче стало, когда я подумал, что все это был обман. Не бывает так. Разве только в сказках да в балладах у Жуковского. А холопской доли не переломить. Только и остается - мечтать про Гиперборею. - Не надо про Гиперборею, - тихо сказал Мирон. – Это сказка, сам знаешь. Таким, как мы, нигде в мире покоя нет. Но деньги и власть, Слава, решают многое. И всякий решает в меру собственной чести, что с ними делать. - У тебя же и денег, почитай, не осталось. Все на меня спустил. - Не все. Я ведь жид все-таки, не забывай. Кое-что у меня осталось. Хватит, чтобы выкупить Сергея, а потом нам всем втроем как-то закрепиться в столице. У меня есть друзья, я смогу одолжить денег, а потом… ну, потом видно будет. Если что, уедем все в Германию и я там открою адвокатскую практику. Я вас прокормлю. - Нас? – скривился вдруг Слава. – Втроем будем жить, что ли? - А ты хочешь втроем? – мрачно спросил Мирон. Не то чтобы он был в восторге от такой перспективы. И не то чтобы вообще представлял, в каком качестве сможет держать при себе двух своих бывших крепостных. Как иждивенцев? Как слуг? А они будут бегать любезничать за его спиной в кладовую? Нет, рано про это думать, рано еще. Сперва дуэль, а там мало ли, что случится. - Я дерусь с Забаевым завтра, – сказал Мирон. – Стреляюсь на пистолетах. - Из-за меня? – нахмурился Слава. – Ну опять выдумал… - Нет, не из-за тебя. Из-за тебя я его в кровь избил и забить до смерти хотел, да ты мне не дал. И почему не дал-то? - Крови на твоих руках не хочу, – резко сказал Слава. – Да еще по моей вине. Не стоит оно того! - Добрая твоя душа, – вздохнул Мирон. – Ну видишь, я его не забил. А застрелить могу. И не за тебя, а за себя, за свою дворянскую честь. Он и меня оскорбил, между прочим… хотя и не так, как тебя, - добавил он, устыдившись. Слава шагнул к нему. Взял двумя ладонями за лицо, посмотрел в глаза. Поцеловал в губы. Мирон задохнулся. Он не знал, как подступиться к Славе после пережитого им насилия, боялся, что тот шарахаться начнет теперь от прикосновений, взглядов… А ему как с гуся вода. Ну что за человек? - Ты за меня не бойся, - проговорил Слава, отстраняясь от него, но не выпуская из своих крепких ладоней его лицо. – Помнишь, что я давеча говорил? Я битый. Когда твое тело в полной власти у барина, да так всю жизнь, к этому… привыкаешь. Я помучаюсь, конечно, но как-то переживу. Ничего непоправимого он со мной не сделал. - Он тебя… - выдавил Мирон. – Он… тебя… - Тс-с, - Слава накрыл ему рот ладонью. Вжал крепко, зажимая подрагивающие губы. – Всё прошло. Да я и сам виноват. Не поверил бы ему, как дурак, так он бы никогда и не получил того, что ему хотелось. «Ты все равно не должен был покоряться ему, даже если решил, что я тебя обманывал, - подумал Мирон. – Не может один человек настолько унижаться перед другим, отдавать себя ему в такую безраздельную власть без любви. Так мыслят рабы. Я не хочу, чтобы ты так мыслил». Но это не то, что следовало говорить вслух: не сейчас и не так. Здесь и сейчас - Слава тот, кто он есть. Как и Мирон. Как и Антон Забаев. - Будь прокляты русские, с этой вашей средневековой дичью в головах, - выговорил Мирон, и Слава грустно улыбнулся. - Мы не выбираем, когда и кем нам родиться. В какое время. И в каком сословии. Может, когда-то что-то и будет иначе, да не при нас. - Может… Слава вздохнул и слегка погладил его двумя руками по плечам. - Так, говоришь, стреляешься с ним завтра? - Непременно. - А может, лучше просто уедем сейчас же? - Нет. - Он ведь и отказаться может от дуэли. Сошлется на то, что ты по матери жид… - Тогда я просто пристрелю его, как собаку. И уж тогда, конечно, сразу уедем. - Ты так сильно обиделся на него, что он у тебя твое имущество отобрал? – спросил вдруг Слава. Мирон, вздрогнув, готов был уже взбелениться – когда вдруг заметил насмешливую, лукавую улыбку на его лице. Уже не таком бледном, да и улыбка была на удивление настоящей. Мирон не мог больше выносить это, просто не мог. Он просяще вытянул вперед руки. Слава охотно ступил к нему и позволил себя обнять, и сам обнял, сжав Мирона за пояс и уронив голову ему на плечо. Как тогда, когда они ехали вдвоем на лошади - только теперь спереди, вжимаясь носом Мирону в шею. - Ты же стрелять не умеешь толком, – проворчал он. – Тогда в поле промазал. - Я в собаку стрелял, а не в вас. Со ста шагов. И да, промазал. Но у барьера я буду стрелять в неподвижного человека, а не в бегущего зверя, и всего шагов с десяти. - А ты дрался когда-нибудь раньше на дуэли? - Да, четыре раза. Один раз противника чуть не убил, хотя, по правде, вовсе не хотел этого делать. Очень рад был, когда через пару лет его встретил и узнал, что он оправился. - Ты хороший, - прошептал Слава. Мирон вдруг почувствовал что-то… странное, жаркое. Слава вжимался в его бедра своими. И это странное, жаркое, твердое, зовущее – это был Слава. Господи-и… Мирон попытался его бережно отстранить, но Слава упрямо втиснулся в него крепче. Правая его рука соскользнула с Мироновой талии ниже, на ягодицу, оттуда переползла по бедру вперед и накрыла пах, сжимая и теребя. - Слава… я же… сказал, - выговорил Мирон. – Не надо. Я потом себя не прощу. Слава все так и стоял, ткнувшись лицом ему в шею, низко и медленно дыша, поглаживая его промежность длинными пальцами. Мирону хотелось взвыть. И повалить его навзничь, и кусать, целовать, брать. Завтра его, может, и самого убьют, или арестуют за дуэль и сошлют на Кавказ, так что уж… Но нет, дурацкая эта гордость. И честь, и обеты верности данному слову. Даже если слово дал самому себе. - Упрямый черт, - внятно и раздельно проговорил Слава. - Мы с тобой пара хоть куда, - согласился Мирон. Слава убрал руку с его затвердевшего естества, отступил на шаг и посмотрел ему в глаза. - Я с тобой пойду. Буду рядом. Хочу все видеть. И помочь, если придется. - Я не… - начал Мирон, но едва зародившийся протест разбился вдребезги о каменный взгляд крепостного Славки Карелина. – Ах ты ж упрямый черт. Слава кивнул. Взял его за руку, переплел его пальцы со своими, немного неловко. Словно почему-то оробел от этого простого прикосновения – хотя ни капельки не робел, хватая только что за промежность. Ох, Славка… - Я очень тебя люблю, - сказал Мирон, и Слава ответил: - Я тебя, кажется, тоже. Очень.