Крысолов

Эггзи не знает, когда успел подсесть на это. Эггзи не знает, как это произошло. Ему и не хочется знать — да в такие моменты Эггзи вообще не хочется думать. Чарли ведёт пальцами по струнам, заставляя их то сипло скрипеть, то звонко дрожать, и Эггзи набирает воздуха, стараясь держать себя в руках. Он не знает, что сделает, если потеряет контроль, но совершенно точно что-то недопустимое. Что-то, чего лучше избежать. Чарли почти выдыхает слова песни, прикрывая глаза. В такие моменты он кажется… томным, твою мать, Эггзи не может подобрать нужное слово, потому что ничто в этом проклятом мире не сможет описать Чарли, когда тот поёт. Никто не помнит, как Чарли вообще появился на месте, где собиралась их компания. Его никто не знал, его никто не приглашал, Эггзи в курсе, он интересовался. Райан говорит, что однажды немного опоздал, чёртовы копы, а Чарли уже сидел здесь — на парапете, согнув ногу в колене, и играл так, что Райану немедленно захотелось купить альбом, а в Ист-Энде такие вещи действительно редко покупают. Чарли не отказывается отвечать на вопросы, но делает это так уклончиво и неясно, что картинка всё равно никак не складывается. У Чарли каждый раз при себе пачка неплохих сигарет, которые всегда можно стрельнуть, хотя Эггзи ни разу не видел Чарли курящим. Он иногда заваливается к ним с шестёркой-другой отличного пива, но сам пьёт мало, предпочитая в это время возиться со своей гитарой, бесконечно подкручивая колодки или полируя деревянные бока, и это выглядит не меньшим искусством, чем, собственно говоря, сама игра. Сейчас Чарли исполняет «Бульвар сломанных мечт», и Эггзи почему-то кажется, что эта песня — идеальное описание самого Чарли. У Чарли очень дорогая гитара, по ней видно. И струны, которые стоят столько, что на эти деньги здесь наверняка месяц прожить можно. Его одежда выглядит дорогой и качественной, пусть одевается он максимально просто и неброско. Не факт, что это замечают остальные, но Эггзи видит такие детали. Чарли — другой, и, может, у людей его… круга то, что он делает здесь, выглядит как небольшой бунт, но Эггзи не собирается делиться своими наблюдениями с остальной компанией. А Чарли иногда смотрит на него слишком пристально — будто знает о его мыслях, способен прочитать их, залезть глубже в голову. Чарли — чёртова сирена, и он — причина, по которой Эггзи забивает на всё, даже на торговлю, порой рискуя нарваться на неприятности за недостаточную выручку, и просто припирается сюда. Послушать. Иногда он удачно впаривает марки и косяки слушателям — говорят, под кайфом музыка Чарли звучит ещё лучше, — но сам Чарли не берёт даже за просто так, а Эггзи не курит и не принимает ничего не только потому, что принципиально не пробует собственный «товар», но и потому, что Чарли прекрасен и без стимуляторов. Эггзи хочется слышать каждый аккорд и каждое слово. Чарли растягивает последние слова песни, насколько у него хватает дыхания, и в последний раз резко бьёт по струнам. Эггзи жадно сглатывает. Ему недостаточно. — Ещё что-нибудь? — спрашивает он, осознавая, что охрип. Чарли задумчиво гладит корпус гитары. Пять-шесть песен за вечер — его максимум, он не засиживается с ними допоздна и исчезает чуть ли не вровень с приходом сумерок. Растворяется в них — Чарли предпочитает тёмные цвета в одежде, словно скрывается от чего-то, и в его случае «раствориться в тенях» совсем не метафора. Хотя всё это похоже на блядскую метафору. Чарли говорит по-другому, держится по-другому, и смотрит на них всех иначе — не с пренебрежением, не сверху вниз, но Эггзи видит какие-то отголоски отчуждения. Чарли не считает себя одним из них, даже если с лёгкостью скидывает свою толстовку, укрывая плечи Карен или Лиз, или салютует в их сторону едва початой банкой пива — которая так и останется едва початой до конца вечера. Чарли приходит не каждый день и почти всегда поёт разные песни. Что-то из этого Эггзи узнаёт, что-то, очевидно, принадлежит малоизвестным исполнителям, а от чего-то так сильно веет самим Чарли, загадочным, ускользающим, но таким притягательным, что Эггзи хочется подпевать, не зная слов. Эти песни Эггзи любит больше всего. Чарли смотрит прямо на него — тем-самым-взглядом, которым осаждает всех, кто пытается заказать у него песню по вкусу, и Эггзи чуть улыбается в ответ: да, я знаю, что ты делаешь всё это исключительно ради собственного удовольствия, спасибо за напоминание. А Чарли неожиданно кивает. — Одну, — бросает он. Коротко перебирает струны, умудрившись не вызвать почти ни звука, а потом ожесточённо — да, Эггзи хочется описать это как «ожесточённо» — ударяет по ним, зачиная мелодию. Мотив простой, но Эггзи почему-то сразу начинает задыхаться. Чарли смотрит на Эггзи. Не явно, он не пялится, но Эггзи чувствует его скользящий взгляд, как чувствует саму музыку Чарли — чем-то внутри, резонирующим в ответ и сотрясающим до основания. Слишком пробирающе, слишком давяще, слишком завораживающе. Эггзи без шуток заставляет себя дышать, потому что вздохи срываются с каждым повторным проигрышем. Чарли тянет за собой в бездну этой музыки, и сейчас — именно сейчас! — Эггзи готов идти следом. Куда угодно. На край света, на дно пропасти, за звездой на небо. Неважно. Создаётся впечатление, что Чарли поёт только для него, и пусть это — сладкая ложь, Эггзи хочется в неё верить. Немного жутко и похоже на нездоровую одержимость, но Чарли очевидно не против, а Эггзи твёрдо уверен, что не позволит себе большего, чем пристальный взгляд и смутные мечты — пусть ему и действительно кажется, что, если он сейчас всё-таки поцелует Чарли, на языке останется привкус этой чёртовой мелодии. И это будет лучший на свете вкус. Всего становится слишком — но когда Чарли заканчивает, Эггзи всё равно недостаточно. Чарли споро убирает гитару в добротный футляр — кто в Ист-Энде, чёрт побери, ходит с футлярами — и кивает всем на прощание. Перебрасывает Джамалю пачку сигарет, жестом велит поделиться с Мэри, подхватывает футляр — и снова, как и всегда, исчезает в сумерках. А Эггзи идёт за ним в полумрак — и чувствует себя заворожённым, околдованным, покорённым, а потому безошибочно находящим нужную дорогу. Он почему-то уверен, что Чарли заметил его, не мог не заметить, но Эггзи всё равно продолжает идти следом. Чарли, тенью скользящий в пятнах сумерек между фонарями, сворачивает в переулок — кажется, это его привычный маршрут, — и Эггзи ныряет следом за ним. Чарли очевидно ждёт его. Стоит, небрежно прислонившись к разукрашенной старым граффити стене. В руках — ещё одна, непочатая пачка сигарет. Чарли кивает Эггзи — да, я жду тебя — и предлагает: — Будешь? — Я не курю, — отвечает Эггзи, не понимая, как он вообще умудряется держаться. От Чарли исходит непонятная Эггзи… аура? это можно назвать аурой? Да какая к чёрту разница, к нему просто тянет, и Эггзи всё ещё не очень понимает свои желания (поцеловать? парня? да вы, блядь, ебанулись) — но определённо их осознаёт. — Я тоже, — спокойно говорит Чарли. И убирает пачку. Эггзи почему-то представляет его с зажатой между губ сигаретой и сглатывает. Стояк сейчас определённо будет не к месту, даже учитывая то, что в этом переулке нет ни единого фонаря и мало что видно. Эггзи становится напротив Чарли, опирается спиной о противоположную стену узкого переулка, смотрит в ответ — и на этот раз Чарли даже не пытается маскировать собственный интерес. Что ты видишь во мне, Чарли? — Почему ты всё ещё приходишь к нам? — спрашивает Эггзи вместо этого. — Почему бы и нет, — отвечает Чарли так, будто это всё объясняет. А может, действительно объясняет. — С твоим талантом ты мог бы заниматься этим профессионально, — Эггзи кашляет в кулак. — Ты охуенно поёшь, знаешь ли. — Знаю, — спокойно кивает Чарли. А вот теперь он смотрит не на Эггзи — куда-то повыше его головы. Так он отводит взгляд. И ничего не говорит. А Эггзи кажется, что он подошёл очень близко к чему-то опасному и запретному — и именно поэтому он продолжает: — Так почему бы и нет? Даже из Ист-Энда, обладая талантом, можно пробиться, — Эггзи медлит несколько секунд. — А ты определённо не из Ист-Энда. — Я не могу, — просто говорит Чарли. Он улыбается — в тусклом свете фонарей, пробивающемся в переулок с улицы, это неожиданно чётко видно — и Эггзи вдруг понимает: Чарли правда не может. Это не то «не могу», которое вызвано ленью или нежеланием прилагать слишком большие усилия. Это обречённое и больное «не могу». Эггзи не мог не бросить гимнастику и не мог не уйти из морской пехоты, Эггзи не может прогнать Дина от своей матери, Эггзи не может не проёбывать свою жизнь. Эггзи хорошо знает, каково на вкус вот такое «не могу». Он кивает, не собираясь продолжать расспросы. Чарли снова смотрит на него. — Почему ты пошёл за мной? — спрашивает он с тенью всё той же улыбки. Эту улыбку хочется сцеловать с его губ ничуть не меньше, чем слова его песни. — Почему ты остановился? — парирует Эггзи. Отчего-то сглатывает. И заканчивает: — Ты никогда не задерживаешься без особых причин. Чарли пожимает плечами, говорит чётко, утвердительно, уверенно: — Ты понимаешь. Что я понимаю, блядь, я как раз нихуя не понимаю, кричит всё внутри Эггзи, но сам Эггзи молчит. Сжимает губы до боли, почти жмурится, пытаясь всё-таки сдержать себя, выполнить данное себе обещание, но проигрывает. Конечно же, проигрывает — он всегда проигрывает самому себе. Эггзи шумно вздыхает и резко делает шаг вперёд. Чарли не отстраняется и не дёргается — просто продолжает смотреть. Под этим прямым и спокойным взглядом Эггзи почти до крови закусывает губу. Расслабляется, отпускает себя и осторожно берёт руку Чарли в ладонь, рассматривает чёткие мозоли на подушечках пальцев, поглаживает их. И тут Эггзи понимает. — Твоя музыка завораживает не только меня, — отмечает он, не поднимая взгляда от руки Чарли — длиннопалой, красивой, сильной, способной творить настоящее волшебство музыки. — Только ты пошёл за мной. Чарли больше не улыбается, но в его голосе — осколки насмешки. Эггзи поднимает взгляд, и Чарли высвобождает свою ладонь. Кладёт руку на затылок Эггзи — и это, чёрт возьми, странно и неправильно! — но Эггзи не дёргается. И вполне сознательно подаётся к Чарли, получая свой поцелуй. Чарли горячий. Нет, сейчас довольно прохладно, а Чарли в его тонкой чёрной рубашке вряд ли может быть на самом деле тепло — но, тем не менее, он пышет жаром. Его дыхание обжигает Эггзи, когда они на мгновение отстраняются друг от друга — и Эггзи невольно тянется вперёд, потому что ему нужно больше. Он хочет большего. Ему всё равно недостаточно. Музыка вдруг взрывается где-то в голове — и разрастается, заполняет собой весь мир, словно всегда звучала где-то в мыслях, словно Чарли на самом деле поселил её в глубину сути Эггзи, и теперь эта музыка скрипит гитарными струнами где-то в ушах, заглушая любые посторонние звуки. Живущий своей жизнью город, своё и чужое дыхание, шелест одежды, шум крови в ушах — всего этого больше не существует. Ничего, кроме музыки. Чарли целует уверенно и глубоко, и этим затягивает Эггзи в бездну не меньше, чем своим пением. Эггзи тонет в нём сразу, с первого мгновения, не способный сопротивляться — даже не задумавшийся о сопротивлении. В этом поцелуе нет ничего, знакомого Эггзи или хотя бы правильного. Чарли пахнет каким-то терпким, дурманным парфюмом, он жёсткий, сильный, он берёт над Эггзи верх, одерживает безоговорочную победу, и нависает, и вжимает Эггзи в стену, и разводит коленом его ноги, и жёстко проходится пальцами по шее, ерошит волосы, притирается бёдрами к бёдрам. Это так неправильно, жутко, невероятно, а Эггзи совсем не против. Поддаётся, шире раскрывает рот навстречу чужому языку, даже не пытается дышать, следует за бьющимся в голове ритмом — скрип несуществующих придержанных струн отвлекает на себя, когда Чарли вжимается в Эггзи всем телом, жаркий и властный. Он отстраняется на мгновение, жжёт Эггзи взглядом и вдруг хватает за грудки, дёргает на себя, а потом вбивает в стену. Эггзи хрипит, пытаясь вдохнуть, а задетый чехол с гитарой недовольно гудит — эхом по переулку. Музыка взвивается в голове, яростно дрожит, требует, неистовствует, и Эггзи поддаётся снова — но иначе. Он перехватывает чужие руки, сжимает запястья, рвётся вперёд — и целует сам, яростно, жёстко, кусаясь и чуть ли не рыча. Первым лезет вниз, к их ширинкам. На Чарли ремень с какой-то замысловатой пряжкой, и от музыки у Эггзи всё плывёт перед глазами, но они справляются с пряжкой вместе — а потом жёсткие и сильные руки Чарли оказываются у Эггзи в трусах, сразу две, и это сухо, жарко и почти больно — но Эггзи прошибает волной резкого возбуждения, пока Чарли обеими руками сжимает его стремительно встающий член. Блядь, что они делают? Мысль ускользает прочь, словно сдутая сильным порывом ветра. Эггзи мотает головой, стонет сквозь зубы, но не слышит себя и сам лезет к Чарли — у него в штанах слишком узко, не развернуться, и стоит так, что Эггзи даже задуматься не успевает. Просто берёт чужой член в ладонь, сжимает так, как всегда сжимал сам себе, обводит большим пальцем головку — угол немного неудобный, непривычный, но Чарли вдруг стонет куда-то Эггзи в висок. И этот звук прорывается сквозь колдовство, заполняет Эггзи изнутри, обжигает, сводит с ума, выворачивает наизнанку. Ярче, чем его песни, сильнее, чем его музыка, глубже, чем его взгляд. Чарли. Они дрочат друг другу, сталкиваясь руками. Чарли почти накрывает Эггзи собой, сгорбленный и какой-то изломанный, но яростно-живой, и его обрывочное дыхание опаляет шею, оно влажное и пахнет чем-то нездешним, и Эггзи всё пытается поймать его, поцеловать влажные губы, но всякий раз соскальзывает и утыкается лбом куда-то Чарли в плечо. Неровная стена больно впивается в спину сквозь толстовку, но Эггзи плевать — потому что Чарли разрывает его насквозь. Своей рукой на члене, своими стонами прямо в ухо, своим дыханием, которое никак не удаётся поймать губами, всем собой, таким горячим, таким отчаянным, таким неожиданно живым и требовательным, непокорённым, яростным, невероятным. Эггзи в этот момент так неистово, безумно влюблён, и дело не только в удивительно умелой ладони, будто знающей, как именно нравится Эггзи — посильнее, порезче, и побольше внимания яйцам, и даже насухую и спонтанно всё это выходит так хорошо, что… Дело в музыке, которая звучит между ними, связывает крепче, чем мгновения секса, или поцелуя, или какого-то понимания. Крепче всего на свете. Эггзи заворожён, околдован и покорён с концами. Эггзи резонирует с этой музыкой так сильно, что, кажется, скоро взорвётся, и оргазм тут совершенно не при чём. Однако оргазм всё же взрывает Эггзи — неожиданно, резко, без предупреждения, сначала стягивает всё тело до боли, а потом освобождает, и Эггзи стонет сквозь зубы и наконец-то слышит сам себя, пока Чарли шепчет что-то неразборчивое ему на ухо, а потом липкой ладонью накрывает руку Эггзи на своём члене и подначивает, ведёт, устанавливает темп. Ему хватает всего нескольких движений — он крупно вздрагивает и абсолютно молча кончает Эггзи в ладонь. Эггзи благодарен ему за это, только не знает, куда теперь деть испачканную в сперме руку, и растерянно смотрит несколько мгновений на собственные пальцы. А потом Чарли обеими руками — пахнущими самим Эггзи — обхватывает Эггзи лицо, поворачивает к себе и целует, как в самом начале. Отчаянно, жарко, уверенно и жадно, и это так странно и так хорошо. Чарли прав. Эггзи понимает — и с каждой секундой этого «понимания» ему хочется прижаться ещё ближе к Чарли и целовать его ещё дольше, целую вечность. Как будто бы это может помочь. Хотя Чарли не отстраняется. Может, и это правда помогает. Когда у Чарли в руках гитара, Чарли свободен. И свою свободу он получает здесь, в переулках Ист-Энда, рядом с рушащими свою жизнь придурками. Эггзи безумно больно, и это не его боль. Он первым прерывает поцелуй, сухо ведёт губами по шее Чарли, бездумно целует кадык — и отстраняется, не желая ждать, пока это сделает Чарли. — Ты придёшь завтра? — спрашивает Эггзи, и это, чёрт возьми, самое глупое, что он мог спросить, но Чарли почему-то отвечает. — Послезавтра. Около шести, — говорит он, перебирая липкими пальцами волосы Эггзи, и Эггзи почему-то совсем не против. — Я хочу, чтобы ты был там. Вот так просто. Не «будешь ли ты там», не «хочешь ли ты прийти». Прямо и без изысков. — Я буду, — обещает Эггзи. Словно они оба не знают, что Эггзи не пропускает ни одного визита Чарли в Ист-Энд. — Если ты перестанешь командовать. А вот теперь Чарли усмехается очень отчётливо. — Не обещаю, — говорит он. Небрежно застёгивает брюки и ремень, вытирает руки платком из заднего кармана, подхватывает футляр с земли, закидывает на плечо и уходит, не оборачиваясь. Смотреть ему вслед невероятно глупо, но Эггзи всё равно почему-то делает это, медленно приводя себя в относительный порядок. И улыбается. Чарли похож на Гамельнского Крысолова, а Эггзи покорно идёт за отзвуками его музыки в холодную тьму, но это не значит, что Эггзи против происходящего. А Чарли вполне очевидно получает от этого удовольствие. Эггзи всё-таки закрывает глаза и упирается затылком в чёртову стену. В просвете неба над узким переулком не видно никаких звёзд, и город шумит обыденно и совсем не поэтично, но Эггзи чувствует себя участником недетской сказки, и музыка, бьющаяся в его груди, сплетена из голоса Чарли. Всё правильно.