Цена ошибки

Джин быстро шел к боковым воротам Штаба. Понимая, что идет раньше назначенного времени, но лучше подождать, чем показать себя неорганизованным. На ходу глянул на небо: низкое, серое, без как проблесков, так и дождевых туч. Хоть что-то хорошее, есть шанс обойтись без дождя. Пускай неприятно – стемнело рано, но незаметно, какими-то гадкими сумерками, имеющими странное свойство давить практически любой свет, кроме огня, пожалуй, но фонари, что уличные, что личные, обещали быть на редкость бесполезными. В такие ночи мгла просто окутывала их собой, как в кокон, лишая их самой способности что-либо осветить. От реки через весь город прошла волна сквозняка, пробрала сыростью до костей. «Мерзость какая!» - подумал лейтенант. С возвышения площади при Штабе было видно, что сквозняк был лишь предвестником ползущего по низинам тумана. Джин ощутил, что идти в этот туман не хочет. Не то противно, не то промозгло, или это лезут в голову пакостные мысли, рожденные коллективным опытом многих тысяч людей? Не жди добра от тумана – ничего хорошего в нем не бродит. Разом вспомнились все страшилки, рассказанные и услышанные в детстве у костра. Мерцающие огни, жуткие тени, неупокоенные души, маньяки с окровавленными ножами. Лейтенант хмыкнул, огладив кобуру, последнего пункта этого мистического списка он не боялся, как минимум, пока при нем пистолет. Вспомнил, как в детстве страшился всяких чудовищ, ускорял шаг, идя к дому в темноте, временами шарахаясь от кустов, вообразив, что некая недобрая сила смотрит оттуда и ждет своей минуты. Как давно и далеко это было! И куда только делось? Наверное, ушло на проклятой южной границе с первым увиденным мертвецом. Мертвецом, не облагороженным стараниями родственников, не оплаканным, не ушедшим от болезни или старости, а внезапным, волей судьбы, направившей пулю, который, наверное, и сам не ожидал, что все оборвется так быстро и глупо. Или же с первым собственноручно убитым? Тем, что упал с дырой во лбу. Джин ясно помнил, что не испытывал к тому солдату какой-то злости, или что там, на войне, нужно испытывать? Все было слишком быстро. Впрочем, нет, уже после лейтенанта терзало какое-то странное любопытство: то был первый увиденный им вблизи иностранец. И было очень интересно: как они там живут, о чем думают? Или же боязнь неведомого ушла позже? При близком знакомстве с человеческим уродством? Те же маньяки, психопаты, пустые мстители… Как бы то ни было, Хавок был полностью солидарен с Лизой: бояться нужно живых. Тогда что не так с Бредой, Фьюри и Фарманом? Они же продолжают верить в страшилки. Выходило, что основной причиной был все же Южный рубеж, где эти трое не побывали. И спросить некого. По крайней мере, в этот вечер, на почти трезвую голову, в мерзком тумане. Даже лучший маршрут не радовал, отчего-то лейтенанту казалось, что лучше уж кладбище или заброшенные бараки, или склады, чем улицы. Слишком тоскливым был город, слишком манили светом и теплом те же бары. Но, как обычно, личного мнения никто не спрашивал. Хавок пришел к месту встречи. Ожидаемо никого еще не было – слишком рано. Прикурил, огляделся. Никого похожего на напарника не увидел и на ближайших подступах. В здании Штаба виднелся свет, кто-то продолжал работать, или дежурить, или просто коротал вечер, или писал донос… - Черт! Что за бред лезет в голову! – сказал вслух, даже не обратив на это внимания. - Так недолго и с ума сойти, если думать о подобных вещах бесконечно, - уже тише, себе под нос. На своем обычном месте стояли постовые, ничего не происходило. Лишь темнело и холодало. Лейтенант вновь задумался о неправильности патрулей, только на сей раз не в глобальном смысле, а с точки зрения, как ни странно, бюрократической, мелочной. На эти мысли его навел постовой, старательно и незаметно раз за разом пытавшийся устроиться поудобнее. Было категорически мало бумаг и ненужных ритуалов. Из бумаг всего лишь график да отчет, а где, спрашивается, какой-нибудь журнал для заступающих в патруль? Тот самый, куда следовало ставить подпись. Непорядок! Или еще какая несусветная глупость в виде сдавания-получения оружия? Да хоть проверки имеющегося! Снова непорядок. Впрочем, было у лейтенанта подозрение, что благодарить нужно полковника, который вновь «забыл» об этих формальностях. Значит, грянет тот день, когда придется на страшной скорости, с нуля, задним числом все это выдумывать. Хавок практически увидел сей процесс, услышал реплики, благо, подобные ситуации уже бывали: - Пишите разными чернилами и разными перьями! - Вот черт! Бреда на задании! Кто может за него его подписью? - Элрик участвовал? Как не участвовал?! Нужно и его вписать. Несчастная лейтенант Хоукай, привалит ей работы. Стало немного стыдно. Джину всегда в такие моменты было стыдно и неловко. Он каждый раз предлагал свою помощь, каждый раз слышал, что все в порядке, и вновь чувствовал себя крайне неловко. И не понимал, как выйти из этой ситуации. Или понимал, что выход только один – возьми и сделай сам. Но лень и боязнь сделать неправильно, и тотальная уверенность, что все едино сделают и без него… Откуда-то справа, со стороны улицы послышались шаги. Припаркованный грузовик мешал увидеть их обладателя, шаги были привычные – такой звук лишь от армейских сапог. «Несет кого-то нелегкая», - подумал лейтенант, он был убежден, что к нему выйдут из здания Штаба. В здании на третьем этаже распахнулось окно, незнакомая девушка в форме высунулась почти по пояс, осматриваясь. «Красивая какая, - подумал Джин. – Это, из какого отдела, получается?» Получалось, что снабжения. Девушка тем временем легким движением откинула длинные волосы назад, замерла на мгновение и, весьма грациозно подпрыгнув, села на подоконник. Снова посмотрела вниз, увидела лейтенанта, но, вместо того, чтобы скрыться обратно в помещение, отсалютовала ему кружкой. Отпила и, поставив посуду, прикурила. Отсвет от спички обезобразил красивое лицо страшной клоунской маской. Лишь на секунду, мгновение, и вновь красивая девушка сидит у окна и смотрит в небо. Мелькнула странно поэтическая мысль, что небо действительно у всех одно – странный пункт немыслимого объединения сущностей. Джин решил, что слишком сильно проникся философией отдельных личностей. - Топ-топ-топ, - шаги почти за спиной, но лейтенант не обернулся. Ничего страшного ведь не случится, если не оборачиваться, как параноик, на каждый звук? Никто не нападает у стен Штаба, ведь так? Девушка в окне зажгла спичку, смотрела, как та горит. Когда огонек потух, зажгла следующую и кинула вниз. Огонек потух, не достигнув земли. Странно, такое свинство не вызвало раздражения. - Топ-топ-топ, - шаги затихли почти вплотную. И молчание. Девушка снова зажгла спичку, замерла, поднеся к ней руку, наверное, грелась. Тонкая сигаретка у нее во рту прогорела наполовину. И снова спичка. - Кому-то тоже мало света этим вечером, - тишина была нарушена. Хавок обернулся на голос, теперь точно зная, чьи это были шаги, поняв, что ошибался, ожидая напарника из дверей Штаба. А вот Хьюз остался верен себе и своим сложным многоходовым комбинациям, где только он и знал, какие действия к добру, а какие – к худу, и для кого. - Жанна, вы? – получилось удивленно, хоть удивления и не было. - Да, добрый вам вечер. - Простите, старший лейтенант, задумался, - Хавок сообразил, где, когда и с кем говорит. - Вы ведь в патруль? На первый маршрут? – почему-то не смог спросить: «Вы мой напарник?» - Да, на оба вопроса, - и тон, и стиль общения остались неизменны, и это странно тревожило. Издалека сквозь туман пробился бой часов на башне. Восемь вечера. Пора. Шли молча. Джин совершенно не представлял, о чем можно разговаривать. О пустяках? Вроде погоды, осеннего смотра войск и бытовых глупостей? Это казалось настолько мелочным, что просто неприличным. О лаборатории, точнее, о побоище там, об экспериментах, К-14, Генри и прочих событиях, рассказ о которых так хотелось услышать? Еще более неприлично. И полковник запретил… жалкая отмазка. Молчать и дальше? Тоже глупо. Тогда как убрать это молчание, чтобы не сделать хуже? Лейтенант не знал. Подумал, что сам он, в сущности, необыкновенно везучий человек, ведь уже четверть века непоправимая беда, та, что рисуется человечеством в черном балахоне и с косой, обходила его по достаточно широкой дуге. И это при его-то насыщенной всяческими сомнительными событиями жизни! Хавок тут же оборвал себя. Нет! Перед глазами практически возникли образы тех, кого прибрала костлявая: соседи, одноклассники, несколько сослуживцев, дальние и близкие знакомые, несчастный курсант, совсем уж случайные и сторонние жертвы, солдаты и повстанцы, которые оказались на пути пуль, в том числе и его рукой выпущенных. Лейтенант попытался как можно ярче ощутить и вспомнить свои эмоции. Злость, непонимание, грусть, пожалуй, обида, страх, куда без него? Но не было ничего такого, что запретило бы говорить об этих людях, вспоминать их и события, с ними связанные. «Я что, настолько бесчувственный моральный урод?» - пронеслось в голове стремительно, хорошо, что не вслух. Джин слишком четко осознавал, что не было в его жизни таких потерь, чтобы удавиться захотелось. «Пока не было», - слишком строго поправил он себя. Пускай, в себе и не получалось разобраться, офицер не сомневался, что в жизни идущей с ним рядом женщины произошла именно такая тяжелая непоправимая потеря. Такая, что разбивает бытие в клочья, перекручивая жизнь к чертям. Но как это проявляется внешне? В книгах пишут, что страдающие сами на себя не походят: стареют, болеют, пьют черную, истерят, плачут, хохочут, крушат все вокруг или же впадают в безразличие и апатию. А тут, он покосился на спутницу, то же лицо, тот же голос и интонации, выправка, шаг, работоспособность – все на месте. Значит, врали? Или писатели не знали, о чем пишут? Или люди разные? Или рядом с ним – чудовище? Или он, как обычно, дурак, который возомнил себе черт знает что. «Жанна, эй, Жанна, скажите что-нибудь!» - безмолвная отчаянная просьба. И город молчал. Где шум моторов, речь, смех, брань, когда они так нужны? Лишь тихий шелест листьев, едва уловимый скрип чего-то рукотворного и быстрые тени спешащих людей. Столица замерла сонная, и те немногие звуки были, не более чем биением сердца и током крови по венам этого огромного организма. Или же город выжидал, словно зверь, с той лишь разницей, что ему не нужно было сидеть в засаде, он сам мог в любой момент стать огромной ловушкой. Маршрут вел к парку. К тому самому любимому и ненавистному, имени Дорис, парку. Его не любили патрулировать – там, все одно, ничего не случалось, только время терять. Некоторые, впрочем, находили в этом парке определенную прелесть – можно было коротать ночь за распитием пива или созерцанием воды пруда, в меру испорченности, как говорится. Только вот, пива не было. Жанна посмотрела на ворота парка. Они были прикрыты, словно намекая, что ходить туда вечером, в принципе, законно, но не приветствуется. За воротами клубился серый туман. - Пойдемте туда? – не то вопрос, не то приказ, не то просьба. Джин не понял. Но кивнул, сворачивая с освещенной площади перед парком. Жанна качнула створку ворот, та недовольно отозвалась ржавым скрипом. На узорной решетке сиротливо висел чей-то шарфик. Потерянная вещь смотрелась пришельцем из другого мира, где нет тумана, где светло и легко, где звучит смех, и происходит бессмысленная на первый взгляд суета. Жанна снова качнула ворота, вновь скрип. Противный и совсем не страшный. Затем, и это было странно, она поставила ногу на нижнюю перекладину и, оттолкнувшись, как в детстве, держась руками, проехала на открывающейся створке. Ожидаемый скрежет несмазанных петель не раздался, что-то сместилось в механизме под весом внезапно впавшей в детство девушки. Хавок стоял столбом, происходящее выглядело слишком странно, Джин был готов забрать обратно свои мысли о том, что разницы в поведении Жанны не заметно. Заметно, но опять как-то не по-людски. - Пойдемте, к чему тут стоять? – теперь слова звучали как приглашение. Алхимик легко соскочила на асфальт и направилась вглубь парка. И ни одного человека, кроме военных. Не было собачников, припозднившихся романтиков, сомнительных личностей. Только туман и серая мгла с пятнами таких бесполезных фонарей на центральной аллее. - Интересно, - Джин все же не выдержал, - а где все? Где люди? Неужели у нас объявили комендантский час, а я и не в курсе? - Вы действительно не знаете? – Жанна посмотрела удивленно. - Ввели? Да быть такого не может! Чтобы комендантский час, а в Штабе – молчание. - Согласно закону, которому не меньше десятка лет, существует комендантский час для лиц, не достигших четырнадцати лет. Это по закону, а в жизни – еще веселее! Угадайте, что подумают о девушке, прогуливающейся по городу в два часа ночи? О! По лицу вижу, что вы все поняли. К слову, о группе относительно трезвых лиц, гуляющих в то же время суток без видимой добропорядочной цели, тоже ничего хорошего не думают: сплошные подозрения в бандитизме, терроризме, нелегальности и прочем таком. Вы же проверяете у подобных граждан документы, так? Так. Тогда это получается необъявленный негласный комендантский час. Ибо порядочным людям нечего делать на улице ночью. Только я не об этом. Вы действительно не знаете, что в девять часов, вот-вот, начнется радиопередача с Главнокомандующим? Та самая передача, которую обязан услышать каждый уважающий себя гражданин. Чтобы утром не оказаться в неловком положении на работе, например, где совершенно точно главной темой обсуждений будет мнение Фюрера о театре, мнение о науке, о семье, о сельском хозяйстве, детской литературе и еще о самых разных вещах. - Эм, - протянул Хавок, - вы точно ничего не путаете? Жанна покачала головой. - Просто полковника вызвали на неофициальное собрание именно вечером, а вы говорите – выступление по радио… Не может же Фюрер быть в двух местах разом? - Бедный полковник Мустанг. Мне, право, жаль его испорченного вечера! Конечно же, Фюрер у нас один в одном лице. По радио будет запись выступления. - Тогда почему вы сочувствуете полковнику? – не понял Хавок. - Ему же придется слушать выступление пред взором автора мнения! И восторгаться! Правдоподобно восторгаться! Вместе с толпой генералов, у которых опыта в этом деле в сто раз больше. Так еще и под их бдительными взглядами. Чуть что не так случится, и такой клубок змей зашевелится, - она выделила слово «такой», протянув его дольше положенного. – «Проявил недостаточно участия! Критикует вкусы! Скептически отнесся к мнению о молодежной политике! Не одобряет решений!» И все эти вопли может спровоцировать сущая мелочь – случайный зевок, косой взгляд или отсутствующее выражение лица… - Вы смеетесь? - Отнюдь, крайне серьезна. Такие сборища только ради конкурса доносов и восторгов и собирают. - Странно, - тихо сказал сам себе лейтенант, но был услышан. - Это власть, там всегда так, - Жанна пожала плечами, чиркнула спичкой, прикуривая. - Нет, не это странно. Вы говорите те же вещи, что и полковник, но с другой стороны. - Другими словами? - Нет, по-другому, но с тем же смыслом. - Так это – очевидные вещи, - Жанна вновь пожала плечами, словно сказанное было какой-то незначительной деталью, а не хождением по лезвию, на грани сухих строк протокола, гласящих: «Антиправительственные настроения». - И не боитесь, что я донесу? – поинтересовался Джин, вспоминая отповедь имени полковника. - Не боюсь, отбоялась уже. Сказано, как отрезано, и гадай, что скрыто за насмешкой. Впрочем, и так понятно, уж точно не бравада, скорее, безразличие. - И сами не донесете? - Нет. Пропустив десятки возможностей таким путем помочь себе, глупо встать на этот путь, правда? Особенно, лишь с глупой целью даже не отомстить, а нагадить. За спинами военных захрипел, включаясь, репродуктор. По-старчески откашлявшись, он затянул гимн. - Началось. Ровно девять. Джин, вы честный офицер или все же больше человек? – странный вопрос, туманный и многосмысленный, но Хавок привык. Алхимики, что с них взять. - Я – честный человек, - даже удалось засмеяться. - Тогда пойдемте туда, - взмах рукой в сторону темной части парка, к прудам. – Не могу сейчас это слышать. - Пойдемте, только, если вы объясните, что за зверь этот «честный офицер». А то на днях полковник наградил меня этим титулом. Только что-то мне подсказывает, что вы с ним вкладываете в это разный смысл. При том, что особенно странно, имея в виду явно одно и то же. Как минимум, меня. - Ну, честный офицер – это такое человеческое существо, которое, находясь в заведомо безлюдном месте, где точно никто не увидит и не заложит, услышав первые аккорды гимна, встанет по стойке смирно, лицом к репродуктору и, представляя себе лик Главнокомандующего, почтительно замрет на две-три минуты, что будет играть музыка. - Я понял. А после, просветленный, пойдет чинить любой ужас, будучи свято уверенным в своем превосходстве и величайшем одобрении своих поступков, да? - Именно так. Вижу, что вам знаком этот зверь. - Ага, и порой очень жмет его шкура, - подтвердил Хавок, вспоминая собственную наивность некогда и мерзкое чувство ныне. - Вот и я о чем. Бедный полковник Мустанг. Он сейчас как раз пытается полностью вжиться в эту личину. Вскоре за спинами затихли звуки гимна, казалось, что их поглотил, буквально сожрал туман. Джин напоследок перед поворотом обернулся. Зрелище открылось почти фантастическое: пустая площадь, тусклый фонарь, и все это в неверном туманном виде – размыто и в то же время, словно усиленно изнутри, и едва-едва заметны огни последнего перед парком высокоэтажного дома. У пруда Джин хотел было свернуть к знакомым скамейкам под кустами сирени, но Жанна пошла дальше и в сторону, мимо пруда к, как выяснилось, другой группе скамеек. - Давайте тут на полчаса остановимся, после выйдем вон той тропой, как раз выступление закончится, - предложила она. - Я не против, - согласился Джин. – Все одно, по праву звания вы командуете, вам, если что, и объясняться. Девушка прикурила. Несколько минут сидели молча в тишине и сумраке. «Да скажите вы что-нибудь», - вновь мысленно взмолился лейтенант, которому тишина выражено давила на мозги, возвращая мысли совершенно не к тем вопросам. - Джин, вы когда-нибудь слышали городскую легенду о Черном Монахе? – девушка словно почувствовала мысленный призыв. - Навскидку, штук пять припомню. Три из них из тех краев, откуда я родом. История там одна на всех: что был некогда где-то там, тут на выбор, монастырь, тайная сходка, капище, одиночный отшельник. И творили они, тут опять на выбор, дела праведные, молитвы за всех на свете, кровавые жертвоприношения. И приперлась однажды туда, тут без вариантов, наша доблестная армия. И поубивала всех, кроме одного, тут опять на выбор: он всех проклял, продолжил молиться, самоубился. И с тех пор, снова на усмотрение, в полнолуние, в туман, в ветер, в пургу, в солнцестояние, в День Армии, можно узреть его душу, неприкаянно шатающуюся по окрестностям. Что сулит увидевшему у половины рассказчиков удачу, у другой – мучительную смерть. Проходили те давнишние события в широкий интервал от пятисот до восьмидесяти лет назад. Приукрасить в меру собственной испорченности, рассказывать строго ночью, - Хавок закончил рассказ, хмыкнул, умолчав, что причиной тотальной веры в Монаха был он сам, некогда решивший, что пройтись по кладбищу в простыне и подвывая – очень весело. Впрочем, созерцать местного пьяницу, с визгом удиравшего по всем зарослям терновника, было и впрямь забавно. - А еще два, где обитают? - Один Монах «разгуливал» в окрестностях Восточного Штаба, и еще один вдоль южной границы. Антураж тот же. - Увы, значит, вас не удивит, что местный выбрал своим пристанищем этот парк. - Да вы что? Честно, не слышал такого, хоть и бываю тут часто. - Местный Монах не столь многообразен, как его родня из ваших краев. Он появляется дважды в год: зимой и летом. Иногда, правда, светится в темноте. Встреча с ним сулит перемены, еще поговаривают, что он всегда пьян в дым и сопровождается толпой студентов, вон из того общежития, - Жанна махнула рукой в сторону невидимого в темноте и за деревьями здания. - Вы намекаете, что студенты развлекаются? - Я не намекаю, знаю точно. - Значит, это никакая не легенда, а так, местный обычай на окончание экзаменов. Притом, довольно скучный и безвредный, - Джин припомнил традиционные развлечения по поводу окончания сессии в Восточной Академии. - Зря вы так. Для начала можно отметить, что рассказ о местном призраке появился тут задолго до постройки общежития, да и Университета. Нет-нет, не усмехайтесь, я не противоречу сама себе. Но рассказ о старинном призраке весь какой-то путанный и без подробностей, наверное, утерялись за давностью лет. В старой подборке газет мне относительно недавно довелось читать о трагедии дворянского рода, который некогда владел именно этими землями. На память о них только пруды и остались. Тогда, больше ста лет назад, из-за ряда политических и экономических проблем то семейство начало стремительно разоряться, а последний владелец этой земли и вовсе удавился на ветке векового дуба, может быть, и вот этого, - Жанна указала на огромное дерево, черневшее необъятным стволом чуть в стороне. Хавок тоже посмотрел, действительно, огромный старый дуб. - Или не на этом, а на каком-то его собрате, что не дожил до наших дней. Но в любом случае, он, - Жанна вновь кивнула в сторону дуба, - единственный, кто знает точно, так как не мог не быть свидетелем. Увы, он нам ничего не расскажет. - А жаль, - заметил Хавок. – Умей он рассказать, и умей это ему подобные, проблема отсутствия свидетелей решалась бы куда, как проще, самое главное – он врать бы не стал. На кой это дереву? Вернемся к Монаху… Так легенда о повесившемся дворянине или о пьяных студентах, и почему тогда Монах, а не Граф, допустим? - Вам это покажется странным, но и о тех, и о других, и Монах он не просто так. Тот давнишний удавленник имел при жизни отношение к одной из множества Тайных Организаций, в то время относительно тихо умиравшей. Там странно перемешались алхимия и религия, не исключаю, что именно эта организация, в ряде источников звавшаяся Орденом, и стала причиной обнищания и гибели уважаемого семейства. Помните из курса истории: часть алхимиков объявили себя строго наукой, отрицая любой мистический компонент, остальные же были в больше или меньшей степени настроены мистически. Самые радикальные объявили себя избранными, чуть ли не воплощением богов, имели в своей деятельности значительный религиозный компонент. Но власть выбрала первых. Чем это обернулось для тех, кого не выбрали, легко представить. - Если методы не сильно изменились… - Совсем не изменились. Одним словом, подробностей разыгравшейся здесь трагедии история не сохранила. Но народная память хитрым путем сделала из алхимика монаха, или не хитрым, учитывая, что он имел отношение к культу, значит, был либо священник, либо монах. Вот и передавали из уст в уста, что плохие тут пруды, была тут темная история. Со временем самоубийца заменился призраком, ну а студенты услышали молву и пошутили, и еще раз пошутили, и снова, - Жанна закончила рассказ, получилось правдоподобно, но жутко. - Даже как-то нехорошо по отношению к тому алхимику вышло: у человека горе было, а из него не то клоуна сделали, не то символ сессии. То ли дело у нас, в Восточной Академии, в конце июня выпускники торжественно полируют до блеска статуе генеральского коня его… - Хавок замялся, с опозданием сообразив, кому что говорит, - его, э-э-эм, причиндалы, - порадовался полутьме, в которой не видно пылающих ушей. - Да уж, наслышана, один раз про это в газете написали, с фотографией, к сожалению, черно-белой. В Централе ритуал скромнее – нагуталинить сапоги статуе генерала и напялить фуражку бюсту поэта. - А в Норд-Сити, не знаете, что принято? - Знаю, там самый отличник бежит по центральной улице на лыжах, летом, по асфальту и брусчатке, а после желающие могут со склона оврага кататься кто на чем горазд: на лыжах, на санках, в тазу… - Я правильно понял, что снега нет? - Правильно, катаются по траве и грязи. - Забавно должно быть, - Хавок прикурил. - Более чем, довелось однажды увидеть, - Жанна достала флягу, отпила, замерла на мгновение. Джин был готов поставить на кон что угодно в своей уверенности, что пила она отнюдь не воду. - Будете? – тут же последовало предложение. – Посуды другой нет, но я не заразная. - Буду, - Джин взял флягу, вновь вспомнив, что имеет дело с отравителем, послал мысль куда подальше и отхлебнул. Ожидал чего угодно, оказался коньяк. - Простите, но еды у меня нет, - запоздало извинилась девушка. - Не проблема, я привык, - отмахнулся Хавок и спросил: - Никогда бы не подумал, глядя на вас, что вы настолько не любите нормы и приказы. Неужели никогда не доставалось от командования? - Не больше, чем все остальные, но на меня почему-то совершенно не думают, лицо, наверное, такое. Хавок почувствовал, что разговор почти зашел куда-то не туда, и замолк. От алкоголя стало тепло. Сырость и туман перестали казаться чем-то неприятным, стали просто декорациями. Нужно было срочно отойти от вопросов командования и взысканий, слишком уж близко это оказывалось от воспоминаний о бригадном генерале. И Джин нашел выход: - Вы увели меня от репродуктора, не дали выслушать обращение, и я теперь думаю: как быть-то? Вот спросит кто, вопрос какой задаст, вроде: «А что вы, младший лейтенант, думаете о какой-нибудь важной хрени, что упоминал Фюрер?» И как быть? В условиях, когда каждый добропорядочный человек, вроде как, в теме? – спросил Хавок, в основном, ради разговора. Ибо стратегия: «Я дурак, спроси Мустанга», - была давно ему известна и, в принципе, любима. - Тут все крайне просто, я, право, удивлена, что вы задаете такой вопрос. Первое и единственное: офицер всегда согласен с Командующим, потому, вы полностью разделяете мнение Фюрера или же отвечаете, что ничего не понимаете в обсуждаемой теме, но убеждены, что Фюрер прав. Жанна сказала очередную крамольную вещь так легко, словно это был единственный возможный ответ. Хавок задумался и пришел к выводу, что именно так оно и было. - Это-то понятно, но вдруг он сказал что-то, ну, не знаю, необычное, нестандартное. Как-то боязно, если честно, вслепую говорить. Девушка вновь приложилась к фляжке. - Если боязно - не говорите. Или завтра кого из сослуживцев расспросите, у вас в отделе радист есть, вот его, например. Он неглуп, но юн, значит, точно слушал. Но я вам и так сказать могу: Кинг Бредли, как частное лицо, одобряет и очень любит театр, особенно драму, особенно историческую, соответственно, он любит литературу на эту тему. Но призывает не верить в красивые слова с Запада и Юга. Он любит кино, но по классическим произведениям, а современные картины считает слишком откровенными. Глобально же: производство, строительство, образование, армия, патриотизм, семья – это очень хорошо. А разногласия и радикальные мнения – очень плохо и должно пресекаться. Ну как, стало понятнее? - Примерно, но проще не ввязываться. - Раз стало понятнее, то пойдемте, к сожалению, на маршрут придется вернуться. Будете? – она вновь протянула флягу, Хавок не возражал. На улицах столицы было по-прежнему безлюдно. Мимо по дороге проехала машина такси, и снова все замерло. С несколько минут по другой стороне тротуара параллельно пути военных бежала крупная, невероятно грязная собака. Бежала, изредка поводя лохматой головой. Пес мог бы показаться даже несколько потусторонним, призрачным, не будь он так сильно перемазан грязью и не стучи в своей иноходи когтями по дороге. «Будь тут Бреда, началось бы», - подумал Джин, прикидывая, что бы вытворил боящийся собак приятель. Залез бы на водосточную трубу? Запрыгнул на низкую хозяйственную пристройку? Сбежал бы в первый попавшийся двор? Собака, не снижая скорости, скрылась в подворотне, у нее были дела поважнее, чем лаять или нападать. И снова серые, странно безликие улицы: громады каменных домов, тьма дворов и тусклый свет окон. Лейтенанту казалось невероятным, что за этими окнами может происходить что-то хорошее, мирное, доброе, теплое. Перед внутренним взором настойчиво вставали лишь картины ссор, одиночества и тоски. Один образ был особенно сильным: склонившаяся над листом бумаги безликая фигура, старательно выводящая буквы в слова, нет, не писатель и не студент, а подлец, занятый не то доносом, не то подлой анонимной запиской. Хавок с тоской подумал, что заразился настроением; сначала Мустанг, теперь и Жанна, раз за разом упоминают именно этот сорт гнусных людей. Неспроста. Совсем не просто так такие разные люди опасаются одного и того же. Мысль запнулась о слово «разные». Так ли оно на самом деле? Одно образование, одна профессия, близкий ход мыслей, вероятно, сопоставимый интеллект. Тогда, отчего разные? Скорее, схожие до неимоверности. А, если и разные, то на каком глубинном уровне? Мысль зашла в тупик, потому лейтенант спросил, сам не зная, зачем: - Жанна, вы играете в шахматы? - Нет. - А умеете? - Правила знаю, не больше. Не соперник. - Кому? - Никому, - она на ходу прикурила, продолжила: - Почему всем это интересно? Вы – далеко не первый. - Не знаю, там, алхимия, способности к анализу и всякое такое… - Или, уж не сочтите за хамство, вам, как и еще некоторым, интересно, кто будет сильнее: ваш начальник или я? Тогда сразу развею все сомнения – полковник Мустанг будет победителем в любом случае. - Вы не стратег? - Я не умею играть в шахматы. Хавок хотел задать новые вопросы об играх, хобби, о прошлом, но его планы оборвал раздавшийся в доме, прямо над головами офицеров громкий даже сквозь оконное стекло вопль. Военные замерли. Крик повторился, теперь в нем удалось различить слова. Кто-то громко и протяжно кричал одно слово: «Убили!» Джин коротко выругался. Еще чего не хватало. С немым вопросом посмотрел на Жанну, та безрадостно кивнула, указав рукой на окно второго этажа. Военные свернули во двор нужного дома, не успели дойти до подъезда, как к ним подбежала молодая женщина в тапочках и в легкой куртке, накинутой поверх домашнего халата. - Вы патруль? – спросила она и, не дождавшись ответа, зачастила: - Там наш сосед, господин Вентер, повесился, ну, в петле висит. Мертвый! Пойдемте, пойдемте скорее! Делать было нечего. Квартира на втором этаже оказалась сдающимися в аренду меблированными комнатами. В длинном полутемном коридоре стояли несколько человек: суетно подпрыгивал на месте еще достаточно молодой мужчина, замерла, прижав к груди руки, средних лет дама, притихли в темном углу три совсем молоденькие девушки. Увидев военных, все расступились, молча пропуская в комнату. Виновник переполоха, он же хозяин комнаты, он же господин Вентер был уже снят с петли. Крупный, если не сказать огромный, мужик склонился над его распростертым телом, на редкость споро и профессионально пытаясь провести реанимационное пособие. - Он сказал, что надо снять и попытаться оживить! Он – врач, - раздался странно бодрый голос из дальней части комнаты. Спустя секунду появилась и его обладательница, сомнений не было никаких – то была квартирная хозяйка: пожилая, дорого, несколько вычурно одетая, словно только что вернулась из, лет сорок как канувшего в Лету, салона. Дама подозрительно посмотрела на военных, похоже, что она рассчитывала увидеть обычных городских патрульных, но никак не штабных офицеров. На ее лице мелькнула растерянность, но она тотчас взяла себя в руки: - Квартирная хозяйка, моя фамилия Смит, честная вдова, документы, ежели угодно, могу предоставить. А вы? – с некоторым нажимом спросила дама. - Старший лейтенант Сентри, младший лейтенант Хавок, дополнительный патруль, - Жанна не посчитала нужным показывать документы. - Тут, сами видите, какое дело, - было непонятно, насколько хозяйка впечатлена визитом офицерского патруля, или же она была из тех людей, кто что угодно воспринимает как должное. – Никто ничего не видел и не слышал. Мы слушали речь там, в гостиной, господин Вентер не вышел, но у него свое радио. Он всегда был нелюдимым, слова не скажет, кроме приветствий, а платил аккуратно, не пил, не пакостил, никого не водил, - хозяйка подозрительно легко говорила о жильце в прошедшем времени, будто не над его телом в этот момент колдовал врач. - Бесполезно, труп, - тем временем врач оторвался от своего занятия. - Он, видать, сразу, как речь началась, - мужик замялся. – Я могу вам сейчас все написать, у меня при себе личная печать, но рекомендую вызвать дежурную бригаду, чтобы официально все было. - Уже, я позвонила сейчас, - доложила женщина в халате, - и к вашим позвонила, - закончила она, обращаясь к военным. - Раз уж мы все одно тут, - тихо, себе под нос произнесла Жанна, добывая из внутреннего кармана блокнот. – Кто его обнаружил? - Я, - тихо призналась женщина, до того безмолвно стоящая в коридоре. – Я хотела позвать господина Вентера выпить с нами кофе, постучалась, дверь открылась, и он… висит, - голос женщины совсем затих, даже не верилось, что страшный вопль, изначально услышанный военными, издала она. - Туда ему и дорога, - донеслось из коридора. - Понятно, он был один? К нему никто не приходил? – продолжила Жанна, записав имя женщины. - К нему никогда никто не приходит, говорю же, - вступила в разговор хозяйка, - я, между прочим, гостей не запрещаю, кто хочет – пусть приходит, было бы тихо. И сегодня он один сидел, в шесть часов пришел и все, так и сидел в комнате. Только один раз по телефону говорить ходил. - Кем он работал? - Бухгалтером или чем-то таким. Он откуда-то с юга страны, там осталась семья, он с ними иногда созванивался, жена точно есть, вроде, и дети тоже… - С юга! – из коридора донеслось с ликованием. – Ишварский прихвостень! Хавок посмотрел на покойного, нет, несмотря на специфический посмертный вид удавленника, на ишварца он не походил. - Трудяга он был, часто на службе задерживался, - хозяйка повысила голос, пытаясь заглушить коридорного крикуна. Тот не заставил себя ждать: - Как же, на службе! Да подпольщик он! - Раздался голос из сортира, - тихо-тихо и очень зло прошептала Жанна, - Вы продолжайте, - она вручила Хавоку свой блокнот и карандаш, - а я пойду, побеседую, как раз для моего отдела клиент, - и направилась в коридор. Джин не знал, что еще спросить, решил осмотреть комнату. Обстановка была бедная и безликая, как у любого арендованного жилья: диван, стол, пара стульев, массивный шкаф, кресло. Мебель была откровенно побитая жизнью, так еще и из разных комплектов. Стены украшали несуразные обои в цветочек. Лишь новенькое радио сильно выбивалось из общего образа комнаты. Помещение было не просто чистое, комната была невероятно отдраена: ни пылинки, ни соринки. На столе лейтенант обнаружил аккуратно выложенные документы. Какие-то счета, личные бумаги, начиная с паспорта, внимание Хавока привлек почтовый конверт без марки, из которого виднелось письмо. Джин не сомневался, что это – предсмертная записка. Но самому, под настороженными взглядами хозяйки и доктора, доставать бумагу и читать не хотелось, Жанна, как назло, не возвращалась, но и мужик больше не вещал, что радовало. Потому военный решил заглянуть в шкаф. Там в идеальном порядке висели костюмы, рубашки и прочие носильные вещи. Тут Хавок сильно удивился: вещи были не просто дорогие, они были невероятно дорогие. Совершенно точно не по карману тому, кто снимает такую убогую комнату. В кармане плаща, найденного в том же шкафу, Хавок нашел еще более интересные вещи: билет в театр на самые дорогие места, квитанцию из отеля на кругленькую сумму и зажигалку, также отнюдь не дешевую. Решив, что все увиденное, минимум, странно, лейтенант закрыл шкаф, радуясь, что это дело в любом случае достанется не им. Даже в том случае, если любитель выкрикивать из-за спин прав, и господин Вентер был шпионом. - И что тут? – Жанна вскоре вернулась в каком-то странном злом удовлетворении. Хавок объяснил. - Занятно, тогда глянем письмецо, - она аккуратно добыла лист из конверта. Никто из жильцов не подошел ближе, Хавок умилился: «Какие хорошие гражданские!» Письмо оказалось именно тем, о чем подумал Джин – предсмертной запиской. Оно гласило сухим канцелярским языком, что господин Вертер заврался и не представляет, как теперь решить все свои проблемы. Он врал жене, что работает в поте лица, чтобы отремонтировать дом, а сам завел любовницу. Он врал любовнице, что холост и обеспечен материально. Он врал работодателю, врал много, он взял без спроса неподъемную сумму денег и все спустил на поддержание легенды о своем богатстве. Теперь же просит прощения у жены. Умоляет начальника не трогать жену, не отбирать за долги дом, просит прощения у соседей, за то, что ни сена не оставляет на свои похороны. - М-да, для пущей подставы не хватало раскрыть имя любовницы, чтобы и с нее за его выходки спросили, - пробормотал лейтенант. - Найдут, наши найдут, не сомневайтесь, - ответила Жанна. Притащилась труповозка, явились сонные дежурные. Тело, письмо, комната и свидетели были переданы из рук в руки. Скинуты с больных голов на столь же больные. - И что теперь в отчет писать? – грустно вопросил Хавок, стоило офицерам вернуться на маршрут. – Испоганил весь патруль, сволочь! - Пишите первичный для полковника, как есть: пришли на вопли, труп сняли без нас, признаков насильственности не выявлено. Итоговый, если нужно будет, у меня срисуете. Впрочем, я планирую вас изначально вписать, так что, вам останется лишь подпись поставить. - Спасибо. Кстати, что там с этим, который из-за спин кричал? - Обычный пьяный придурок. Начитался газет, и давай свой мыслительный процесс демонстрировать. Как понял, что был услышан, я предложила написать прямое заявление, - душа его ушла в пятки, язык втянуло в задницу, лопотал что-то про: «я только предположил», «я просто бдительный». Трусливая падаль! - Ну, да. Есть такое, орать – смелый, подпись в протокол ставить – страшно, - миролюбиво отозвался Джин, не понимая, отчего девушка перешла на весьма жесткие и почти непристойные слова и характеристики. - Оба – падаль. Бедные-несчастные, ой-ой, как пакостить, развлекаясь - умные были, отважные, а отвечать время пришло – несчастные овечки, мученики, чтоб их. Выродки, ненавижу! - Что это с вами? Ну, уроды, кто ж спорит? – Джин начал догадываться. - Угу, уроды. Куда ни плюнь, в урода попадешь. Этому уроду дай вякнуть, этому уроду – денег на кутеж, тому – звание, этому результаты, и на все начхать. А после – со всех спрашивают. Причем, при жизни. И что, скажите на милость? В петлю? В отказ? Пулю в голову? На край света уехать? - На край света – звучит почти оптимистично. На фоне прочего перечисленного, конечно, - Хавок клял себя за то, что снова растерялся. - Но пуля – эффективней. Бах, и все. И не было всего этого кошмара, больше похожего на бред сумасшедшего, не было заблуждений. Сначала просто хочешь немного денег, теплую комнату и признание. После – подвигов, чести и, да, по прежнему признания. Затем – хочешь быть правильным и хорошим для всех. Идейным, чтоб его, помощником. Чуть позже – отмыться от этих идей. Оправдаться. Едва наладилось хоть что-то в жизни – мечтаешь, чтобы так навечно было, чтобы не трогали, не портили. И получи, получи за все, с той стороны, откуда не ждешь. И побольше, и не поправить. Думаешь, сейчас, осталось одно письмо и один раз на курок нажать, благо, добрые люди пистолет вернули. И хрен там! Не можешь! Как те, кого падалью всю жизнь считаешь. Цепляешься за существование: жалко. Жалко память, воспоминания, идеи, тело жалко, страшно небо больше не увидеть, до весны не дожить, могилы нужно обустроить, еще разик напиться, покурить… - она прикурила. - Так вы о себе, что ли? - Ага, о ней о самой. Хавок в очередной раз проклял себя за неумение сказать нужные слова. Он и не знал – которые нужные, и есть ли они вообще. - Так это вы разнесли всю лабораторию к чертям? – спросил и про себя подумал, что подлец. - Я? Нет. Я разнесла лишь одну комнату и убила четверых человек, двух из которых людьми можно признать с большой натяжкой. И то, как сказать разнесла, спасибо дружку из подземелья за предоставленную гранату. Остальные – не мои. Там еще кто-то был, ставлю что угодно, что с теми же целями – месть. Я девчонку уводила – вот и не знаю, кто, - Жанна примолкла, обдумывая, остановилась, втоптала окурок в землю, глотнула из фляги и продолжила так же тихо, как говорила до, но уже без эмоций. – И вот, я лгу. Из патовой ситуации лгу, где не требуется, выгораживаю себя. Я испугалась. Когда девка в окно вылезла, я пошла искать Елену, ну, тело, да. И, так вышло, что оказалась там, где он уже прошел. Клочья тел: людей и уже не людей. Нелюдей? Жертв эксперимента? Не знаю. Там были клетки, кровь и вонища. Скользко очень, и я не хочу знать, на чем оскальзывалась. Он, тем временем, решил вернуться. Откуда знаю, что именно «он»? Увидела мельком силуэт, через окна стеклянной галереи – то был высокорослый мужик. Он, видимо, тоже в тот момент меня заметил, догадался, что кого-то живого за спиной оставил. А у меня на руках только нож, ни пистолета, ни гранаты. И так страшно стало. Только что думала, что жизнь закончена, что нет смысла дергаться. Переживет Хьюз без явки с повинной. Но! Но я не хочу, и не хотела, подохнуть, как куча, простите, говна. Пускай, и с героическими помыслами. Пришлось прятаться, как крыса, честное слово: узкий лаз, немного алхимии, я даже не ожидала от себя такой находчивости. - Будто в желании жить есть что-то плохое, - не понял Джин. – И на кой черт, простите, Хьюзу ваша явка с повинной? Стал бы он рисковать своей репутацией, мечтай вас сдать кому… - Это сейчас, спустя недели, понятно, а тогда хотелось просто подохнуть. Я не понимаю, как могло так измениться и ударить по мне же то, чем я занималась почти год своей жизни, причем, вкладывая в эксперимент близко не эти цели и задачи. - Я, правда, не хочу сказать ничего плохого, и извиняюсь заранее, не представляю, как это сейчас прозвучит, но, прошу, не говорите мне фактов! Я же буду вынужден все передать, а я не хочу. И не передать не могу, - практически взмолился Джин, до которого дошло в полной мере, о чем ему сейчас поведали. Жанна посмотрела как-то искоса, лейтенанту показалось, что сочувственно. Не презрительно и то - хорошо. - Ладно уж, замолчу. Придется идти с повинной к Хьюзу, хоть у разведки еще можно найти желающих выслушать. - Значит, вы точно не будете стреляться? – на всякий случай Хавок решил уточнить. - Пока не напишу отчет об этом удавленнике – точно. К тому же, у нас осталось чуть меньше половины ночи, как знать, что еще придется писать в отчет? Спящий город молчал. В низинах бесшумно клубился туман. Чернели плотные, почти осязаемые тени. Столица могла предложить множество приключений, совпадений, горя, радости, всего, что только может себе вообразить самый деятельный ум. Но даже великим и всемогущим нужен короткий миг отдыха. Город исключением не был.