Нитями рыжего огня

если хочешь спрятаться, черный шаман, иди туда, куда за тобой не посмеет-не сможет последовать ни одна душа. ни живая, ни мертвая. ни опаленная собственной яростью, ни привязанная тонкими жизни нитями так, что теперь — не разорвать уже ни мечом, ни руками. в этом месте, странном, незнакомом, правда, душ своих хватает. но и там найдется приют, где от них, от всего мира, можно спрятаться. и не найдут, не найдут. потому что не будут искать. здесь — искать тебя некому. в этом месте, так рьяно дышащим чужим — всем, ты, мальчишка из духами забытого пауля, лишь тень того, кто — на полных правах, кто месту этому и телом и душой принадлежит. точно знаешь, пусть и не ведаешь, откуда. и дома их чужие — странные, честно, крышами своими словно касаются небес. благо, не тех, что прикосновения одних гор сумэру терпят, когда краем свисающим их касаются. и даже они, горы, ходуном ходят, пусь и невольно, но нарушая покой великого духа — за это неся наказание. но на вершине, на самом краю, ногами — к земле, душой, наверное, туда же- до земли далеко. а к небу - почему-то - не ближе. странное оно, небо, миру под стать. оно здесь серело, глуша невидимой рукой краски, охлаждая воздух и запахом своим принося отчетливое ощущение еще совсем незаметной, но вот-вот должной вступить в свои права смерти. возможно, не такой, какой мальчишка привык ее видеть. и над странным небом тяжелели мутные пятна грозовых туч. и шло от них почему-то ощущение не угрозы. покоя. ему бы немного перевести дыхание. вздохнуть. совсем чуть-чуть. он не оглядывался ни разу, но видит-знает, что у самого края крыши лежит на земле широкая кожаная полоса, по центру — круг со знакомыми из собственных письмен числами, а поверх — разбитая вдребезги прозрачная пластина. Крутится в голове полузабытое: хакмар называет ее стеклом. и это - почему-то - важно. странные щелчки тонких полос, по кругу внутри ходивших, напоминали биение сердца, вторил им, как напевая, шум падающей на землю воды. с самого неба. ему еще, успокоится, пару минут. и мерный шум этого мира, словно одеялом, успокоением — на плечи. а там, откуда-то из своего, оставленного на время позади мира, словно видением полуглухим слышались стоны боя. чьи-то крики. так тихо, что едва закрыть глаза, отмахнуться — и оно исчезнет само, канет в лету далекого и забытого. и ощущение спиной холодной земли всего лишь- всего лишь игра растревоженного сознания, не более. откинуться бы назад, да всего себя отдать нежным, одно — материнским рукам дремоты, успокаивающей нежно, тихо, так, как смерть, наверное, одна и умела. может, она и есть. а за спиной его потухали голоса, свои и чужие, врагов и ближайших друзей. тех, что душами и под душу. его. под поношенными, повидавшими с ним немалое торбазами — земля, а ему бы, шаману черному, к ней, вниз. и ниже. ниже. к самым глубоким берегам великой реки. от бесконечной, оседающей скалами на худых плечах — усталости, к покою тишины подземных черных вод, неизвестно когда из врага злейшего успевших стать ближе, наверное, снегов родного пауля. еще пару ударов сердца. в объятиях баюкающих мыслей о том, что так... так он и сделает. пару ударов сердца. но голоса, и крики, и грохот — ждать не желали, одновременно звуча в ушах его, одновременно там - и нигде - вовсе не существуя. черные полосы стрелок под разбитым стеклом встали. плеча коснулась тень чьей-то души, вцепилась мертвой, чувствовалось — почти напуганной хваткой, так сильно в тело, что — до самой души. и отголоски чужого страха отозвались тревожным звоном. цепкие, мозолистые пальцы потянули назад. слетели с плеч обвивающие их девичьи руки дремоты, сон оставил и сознание. и голос, звонкий, уставший, напуганный, но больше всего этого — срывающийся от напускной злости, в которой — больше любых слов, позвал-попросил: "возвращайся". и он вернулся.