Hey Man, Nice Shot!

      Сердце бьётся испуганным набатом. Руки дрожат, и дрожь эта передается всему телу, заставляет вскидывать голову и стараться не смотреть на тех, кто находится рядом.       Главное не выдать своего волнения.       Быстрые взгляды на бойцов даются с трудом. Сглатывать приходится всё чаще и чаще. Но контролировать себя необходимо – один жест, одно движение, и вся выдержка полетит ксеносу под хвост.       Ксеносу...       Херовы ксеносы.       Злость не успокаивает, нет, наоборот – дарит ещё большее раздражение. А успокоиться нужно обязательно – от него ждут действий. Даже тогда, когда от его слова практически ничего не зависит.       — Вы здесь только потому, что являетесь одним из лучших, капитан. Не обольщайтесь. Командование я вам не отдам.       Пальцы сами сжимаются в кулаки, стоит ему взглянуть в насмешливые серые глаза. Михаил умеет раздражать. А раздражать тогда, когда приходится сдерживаться – тем более.       — Есть данные о жилом отсеке! Двести семнадцать шестьдесят девять!       — Великолепно! Начинаем.       Передёргивание затворов бластерных ружей кажется похоронной канонадой.       Он закрывает глаза, отсекая себя от реальности и до скрежета зубов желает, чтобы эта реальность растворилась, как недавно прошедший дождь. Не получается. Салон бронированного электромобиля наполняется движениями и тихими отрывистыми командами.       — Первая группа в холл. Три человека на крышу. Двое – к пожарной лестнице. Остальные на захват в коридор. Капитан, вас куда?       Ему невероятно хочется ответить не по уставу, но данный пеший маршрут вряд ли предполагается на сегодняшнюю ночь.       — С основной группой.       — Выходим.       Шорох подошв по плиточному полу холла жилого комплекса почти не слышим. Испуганные взгляды постояльцев игнорируются. Возмущения тоже.       — Вывести гражданских!       Он не оборачивается, чтобы увидеть, как выполняется приказ – сейчас его внимание сосредоточено на спине Михаила, идущего впереди. Успеть раньше, подняться быстрее. Даже если не дадут – прорваться, но оказаться у дверей первым. Иначе…       Лифты блокируются. Теперь только по лестницам, исключая возможность побега.       Он перехватывает бластер поудобнее и открывает люк, скользнув на ступени первым. Сердце бьётся в рёбра глухими ударами – частыми, срывающимися. Он не видит взгляда, буравящего его спину.       — Хотите отличиться, капитан? Или исправить промах?       Он не отвечает, неопределённо мотнув головой и игнорируя усмешку. Какая разница, что о нём подумают. Сейчас не до осторожности. Но он старается. Очень старается не выдать себя.       — Второй около люка. Первый, жду команды.       — Ждите. Подходим.       Он с леденеющей в жилах кровью понимает, что вверху уже кто-то есть. Михаил что-то не рассказал? Но спрашивать времени нет – ожидается команда и если он не успеет оказаться у дверей в тот момент, когда приказ будет отдан, изменить что-то он может уже не успеть.       Ступени кончились быстро, стоило только перестать их считать. Он скользит по коридору, прижимая руку с бластером к бедру и упрашивая всех известных ему богов о том, чтобы успеть. Просто – успеть.       Михаил оказывается быстрее.       — Сканер показывает наличие двух объектов. Мужского и женского пола, не вооружены, находятся в непосредственной близости друг от друга. Выявлен физический контакт, снижающий процент захвата объекта без причинения вреда.       — Приготовиться к захвату.       — Есть, сэр.       Усмешка скользит по губам Михаила, застывая гримасой отвращения. Или это он превращает усмешку в гримасу?       Два объекта. Физический контакт.       Пальцы сжимают рукоять бластера до хруста. Странная игла вонзается куда-то под сердце, проворачивается по своей оси, наматывая нервы на острие, заставляя дышать глубже и короче. Вдох-выдох. Не думать о том, что происходит за закрытыми дверями жилого отсека. Не думать об игле. Просто успеть до того, как откроют огонь на поражение.       А подумать можно будет позже.       Люк вскрывают тихо и без лишних искр – одним прицельным выстрелом звукового пистолета. Теперь осторожность не нужна.       Сердце успевает сделать всего два удара – до громкого визга обнажённой девушки на разложенном диване. Отвести взгляд, не думать об игле, странно задрожавшей и повернувшейся ещё один раз. Не думать о чуть заметных отметинах на гибкой шее, бросившихся в глаза в неясном свете комнаты. Не думать о припухших губах. Не думать ни о чём.       Шум со стороны пищевого блока, неясное движение, мелькнувшая тень. Успеть. Оказаться в дверном проёме раньше, чем снайперы, выкрикивающие приказ, чем автоматчик, открывающий огонь. Вскинуть руку, прицелиться. Неважно куда, лишь бы заставить остановиться раньше, чем тело прошьют бластерные лучи, выпущенные не им. Один не свой выстрел он уже допустил – попавший в плечо, отбросивший от окна, почти предупредительный. Синяя молния бьёт совсем рядом – по стене, осыпая голову искрами от повреждённой проводки. Плевать.       Бластер тяжелеет с каждым мигом, вспышка ослепительна в этой синеватой полутьме. А плоть такая хрупкая, сухожилия тонкие и вены можно повредить одним прикосновением. Нужно попасть туда, где риск будет минимальным – бедро, нога, не бок или спина. Если бы ещё не было этой панической суматохи...       Рука почти не дрожит, мозг отключается на мгновение и снова получает возможность работать, запускается вслед за сорвавшимся из разъёма зарядом.       Крик срывается в невнятное проклятье.       Падающее тело служит сигналом к действию.       Он не оглядывается на одобрительно усмехнувшегося Михаила, не слышит слов, доносящихся со спины вслед. Обезопасить. Оградить, не допустить ничего, что было бы необратимо.       Предать.       Блокиратор не такой тяжёлый, как бластер, но в те секунды, что он склоняется над извивающимся телом, корчащимся в судорогах боли и втыкает иглу в шею, инъектор кажется неподъёмным.       Не смотреть в ошарашенные зелёные глаза, не смотреть на губы, изогнувшиеся в подобии оскала узнавания, не смотреть на дрожащие ресницы, не смотреть на алые брызги по левому предплечью, на рваное выходное отверстие с опалёнными краями, неровными лоскутами разодранной кожи, порванной, словно пергамент. Не смотреть ни на что. Не получается не смотреть.       Успел. Сохранил.       Предал.       Он выпрямляется, отстраняясь от затихшего тела, не обращая внимания на бойцов, подскочивших к нему, извлекающих титановые наручники. Хочется отшвырнуть всех, взвалить бесчувственное тело на свои плечи, вынести самому и уж точно не запихать в бронетранспортёр, не добровольно отдать на расстрел. Не позволить уничтожить, предварительно обвинив в том, чего совершено не было. Не допустить этой смерти. Оградить.       Но он просто стоит и смотрит, как дрожат ресницы, когда двое солдат поднимают с пола, как по губе стекает тонкий алый ручеёк, как бледнеют скулы и заостряется подбородок. Он смотрит, как утаскивают, не приводя в сознание. Как скованные за спиной руки сводит непроизвольная судорога – остаточная, острая, прокатившаяся по всему телу. Как выгибается позвоночник – неестественно, сильно, заводя голову практически к лопаткам. Как не дают изогнуться – удерживают в жёстком захвате. Просто стоит и смотрит. Провожает взглядом. Не убирая блокатора в кобуру.       — Капитан?       Он поворачивается на голос автоматически, не желая ни с кем встречаться глазами, находясь ещё в каком-то странном ступоре. Михаил вскидывает бровь и выжидающе молчит, словно ждёт каких-то действий. Не выдерживает и поясняет, наконец.       — Мы закончили, капитан.       Он растерянно обводит взглядом разгромленный пищевой отсек, задерживаясь на синих осколках, некогда бывших фарфоровым сервизом и резко развернувшись, выходит в комнату.       Девушка на диване уже молчит, испуганно кутаясь в покрывало и пугливо переводя глаза с одного бойца на другого. Сбившаяся ткань оголяет бедро.       Он проходит мимо, стараясь не смотреть на следы, оставленные на коже. Темнеющие недвусмысленные отметины, чёткие, неровные, припухшие. Прикрывает глаза и сглатывает, чувствуя закипающую в венах злость. На кого? Он сам понять не может – на себя, на девушку, на…       Два объекта. Физический контакт.       Он выходит за дверь, оставив Михаила в комнате, не стараясь даже изобразить примерного военного – ноги сами несут вниз – по освобождённой от постов лестнице, хотя лифт уже разблокирован.       Но теперь он может думать. Думать о том, о чём запретил себе до выстрелов.       Кастиэль молча разглядывал двигающийся перед его электромобилем бронетранспортёр. Руки всё ещё дрожали, пальцы непроизвольно сжимались в кулаки и хотелось что-нибудь сломать. Раздавить, сжать до хруста. Только не вещи, а чьи-нибудь кости, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме всепоглощающего отчаяния и злости.       — Капитан, вас задело? — Михаил, сидящий подле, внимательно взглянул на командира «Архангела», словно пытаясь прочитать на бледном лице что-то такое, что помогло бы понять состояние мужчины.       — Нет, — ответ дался на удивление легко, хотя Кастиэль думал, что из-за сведённого горла не сможет и звука проронить. — Всё в порядке.       — Могу поздравить вас с блестящим окончанием операции, — хмыкнул полковник, откидываясь на спинку мягкого сидения и прикрывая глаза, даже не стараясь изобразить вежливую сдержанность. Кастиэль кожей чувствовал самодовольство, которое источал старший по званию капитан «Иерихона». — После такого провала это вполне заслуженная реабилитация.       — Благодарю, — сухо отозвался Кастиэль, изучая обивку салона электромобиля. Белизна слепила глаза.       — Я думал, что зря беру вас в группу. Вы не оправдали надежды маршала, допустили столь глупую смерть вашего первого помощника, — казалось, Михаил не замечал ничего, кроме своего удовлетворённого спокойствия. — Но сегодня вы показали поистине чемпионское рвение, капитан. Так не терпелось доказать, что ваши ошибки были единичными?       — Нет, сэр, — Кастиэль с трудом заставил себя повернуть голову в сторону полковника и сдержанно улыбнуться. — Хотелось обезвредить преступника как можно скорее.       — И у вас это получилось, капитан, — кивнул Михаил, разлепляя ресницы и насмешливо отвечая на взгляд Кастиэля. — Думаю, что инциденты, которые несколько омрачили вашу репутацию, с лихвой покроются прошедшим рейдом. Через пару дней о Дине Винчестере останется только память и пепел в камере кремации. А вас ждёт внеочередное повышение. И думаю, что в скором времени, мы с вами окажемся на равных. Примите мои поздравления ещё раз, капитан.       — Благодарю вас, сэр, — Кас коротко кивнул и замолчал, осознавая, что ещё одна фраза – и он точно бы сорвался на крик. Или даже не на крик – на утробный вой, рвущийся из глотки и заполняющий собой весь разум, только что осмысливший суть происходящего в полной мере.       Нарушить приказ о невмешательстве в операцию, не остаться в штабе и лично присутствовать при задержании – Кас попытался сделать всё, чтобы не допустить расстрела Дина на месте. Теперь же капитан бессильно сжимал кулаки, понимая, что сам сдал Винчестера в руки СМБ. Без каких-либо попыток избежать ареста. Без попыток предупредить и предостеречь. Без попыток остановить захват.       И без попыток оправдать его за девушку на диване.       Кастиэль мотнул головой, прогоняя из-под сердца вновь появившуюся иглу, шевельнувшуюся и кольнувшую так, что захотелось сжать зубы до треска эмали.       Через пару дней приговор о казни Дина Винчестера приведут в исполнение. И Кас лично приложил руку к тому, чтобы это осуществилось.