Hey Man, Nice Shot!

I'm a cowboy, on a steel horse I ride I'm wanted dead or alive Wanted dead or alive... Bon Jovi

      Дин боится забыть, какие у Каса мягкие губы. Поэтому целует их беспрестанно, не позволяя даже дышать, даже думать о том, чтобы отстраниться. Хотя отстраняться никто и не намеревается.       Его ладони скользят по груди – от плеч вниз, к животу, касаясь подушечками пальцев, прижимаясь и чувствуя каждый сантиметр горячего тела. Оглаживают по бокам, по обнажённой коже, по напряжённым мышцам пресса и вновь поднимаются вверх, собирая капельки пота скользящими движениями. Обводят предплечья, гладят под кромкой свежего бинта на левой руке, поднимаются по повязке – изучая её шероховатость, запоминая, словно сравнивая ощущения от прикосновений. Единственный скрытый тканью участок хочется обнажить, сорвать бинты, устранить, открывая Кастиэля полностью, но Дин останавливает себя, понимая, что рана ещё не настолько затянулась, чтобы поступать так безрассудно.       Кастиэль замирает под уверенными руками, не переставая целовать, не переставая откликаться всем телом на ласку и едва слышно выдыхает в губы. Дин чувствует, как он улыбается.       Неверно позволить себе сейчас лишиться тепла друг друга хотя бы на мгновение, но Дин отстраняется – совсем немного, чтобы взглянуть в тёмные глаза. Внимательно, долго. Изучая искрящуюся глубину, забыть которую тоже страшно.       Кастиэль выдерживает взгляд, отвечая на него полуухмылкой и накрывает своей ладонью ладонь Дина, лежащую на плече. Сжимает пальцы, заставляя Винчестера сжать и свои. Бинт вминается в кожу вместе с очередным тихим выдохом.       — Я бы не вернулся, если бы не был уверен.       Дин вскидывает голову, отстраняясь ещё дальше и глядя в глаза ещё пристальнее. Воспоминания о сквозящем во взгляде Каса безумии вытесняются пониманием того, что это безумие уже пройдено и на смену ему пришло иное – обоюдное. Сминающее условности и переворачивающее привычки, законы. Не только их – все, которые можно смять прикосновениями кожи к коже, дыхания к дыханию, взгляда ко взгляду.       В полумраке корабельного отсека рассыпается сухой шорох покрывал и хриплый шепот. Тела скользят бесшумно, будто здесь есть, кого таиться, но в отсветах незаходящего солнца за иллюминаторами на стене извивается лишь тень. Одна на двоих. А рассеянный свет отражается в сверкающих гранях квадратных стопок, отставленных в сторону совсем недавно. Кубики льда ещё не успели растаять, янтарь виски ещё не согрелся.       Кастиэль целует Дина первым. Требовательно, приглашающе и в то же время так необходимо спокойно. Это непривычно и так завораживающе – понимать, что желание пьянит и пленяет обоих, и на сей раз можно не бояться думать, не избегать взглядов, и не стараться остановить себя. Позволить себе в конце концов получить друг друга полностью и без остатка. Освободиться от условностей и границ непринятия. И вспыхнуть – единым целым, сплетенным и выгибающимся в извивах теней.       Огонь нельзя сдерживать. Уж Дин-то это знает.       Он обхватывает ладонями плечи, не боясь потревожить повязку. Кастиэль сдавленно стонет, выгибаясь навстречу, хотя кажется, ближе некуда, когда Дин нависает над ним всем телом, заслоняя реальность и влажно, тягуче целует, стремясь отобрать не то что воздух – сам стон, сорвать его, впитать в свои губы и вернуть обратно – собственным, не менее отчаянным, мучительным стоном. Кас чувствует, что отстраниться, разорвать поцелуй даже для нового вдоха преступление – сейчас он дышит дыханием Дина, приглушенно и рвано, вцепляясь пальцами в короткие русые волосы и притягивая его голову к себе ближе, сплетая языки в разгорающейся неудержимой страстью борьбе. Длинные пальцы гладят затылок и шею, слегка задевая ногтями кожу, рассыпая искрами под ней наслаждение, требовательно сминают плечи, вплавляя в себя, прижимая к обнажённой груди, заставляя навалиться, упасть сверху, придавить к упругой поверхности дивана. От тяжелого тела дыхание перехватывает вновь и Кас не знает более сладкого ощущения, чем эта желанная тяжесть, заставляющая вздрагивать от близости горячей влажной кожи. Напряжение сводит пах и растекается по телу жадным нетерпением, отзывающимся в каждой клеточке, резонирующим от желания растянуть нежность, насладиться этим откровенным моментом, оставить на прижавшемся теле как можно больше себя – прикосновениями, укусами, влажными мазками напряжённой плоти, прижимающейся к животу.       Кастиэль нетерпеливо двигает бедрами и Дин, не пытаясь сдержать стона, вновь проникает в его тело – уже таким уверенным, плавным движением. Подхватывает ладонями под поясницу и приподнимает над диваном, прогибая в талии, склоняясь и целуя выступившие ключицы, нетерпеливо подаваясь вперёд и заполняя разом, до конца.       Вскрик срывается с губ Кастиэля, заставив его откинуть голову назад и прикрыть глаза, податливо выгибаясь навстречу ласкающим губам и глубоким резким толчкам Винчестера. И вскрик этот – лучшее подтверждение кипящего яростного огня, затапливающего вены Каса таким же требовательным ярким желанием, которое так долго терзало Дина.       А Дин не думает ни о чём, кроме горячего тела под своими руками. Осознание того, что он мог больше никогда не почувствовать это тепло, заставляет его рвано вбиваться в Кастиэля, так, что кажется вот-вот нарушится граница чувственности, перерастая в боль. Но боли не следует – ответное желание – порывистое, пронзительное не затихающее ни на миг, дарит уверенность в правильности, в необходимости этого напора. Но Дину мало этой уверенности. Он накрывает губами выгнувшуюся шею, прихватывая зубами кожу, оставляя наливающийся огнем след, почти на том же самом месте, где и когда-то давно, словно в другой реальности, навязанной воспалённым сознанием. Прихватывает, отпускает и вновь приникает, скользя влажным росчерком, заставляя Кастиэля глухо всхлипывать, не открывая глаз, и выгибаться, подаваться вниз, извиваться в крепких объятьях, насаживаясь глубже, сильнее, не обращая внимания на колкую тянущую боль.       Дин прикусывает сосок, вырывая из груди ещё один громкий стон и обводит нежную плоть языком, изгибаясь над Касом, не прекращая двигать бёдрами между широко разведённых коленей. Кастиэль вскидывается, ловя каждое движение, каждый толчок, отвечая на каждое прикосновение новым распаляющим призывом, сводя с ума ещё сильнее, хотя, казалось бы предел давно достигнут. Но пределы здесь ставит Дин и только он позволяет сумасшествию накрыть Кастиэля с головой. Вновь.       Винчестер упирается руками в диван по обе стороны от головы Кастиэля, с сожалением разомкнув объятия, чуть приподнимаясь, глядя на сомкнутые ресницы, на бисеринки пота на скулах, на дрожащие губы. Кажется, он всё готов отдать лишь за то, чтобы эта беззащитность, с которой Кас сейчас раскидывается под ним, это доверие и эта безграничная близость не только тел, но и душ, длилась как можно дольше. Как можно глубже чувствовать, проникать, беря жадно, властно, замирая от принятия этой властности и от понимания, что именно так и должно быть.       Кастиэль стонет коротко, рвано, выдыхая толчками и подаваясь навстречу, обхватывает Дина руками и вновь притягивает к себе, находит губы губами и прикусывает нижнюю, оттягивает и всасывает внутрь рта. Мелкая дрожь прошивает тело, отзывается на языке всхлипом. Бессловная просьба, которой Дину достаточно, чтобы скользнуть рукой по боку Кастиэля, протискиваясь между плотно прижатыми телами и обнять ладонью подрагивающую напряжённую плоть. Пальцы очерчивают уверенным движением, долгожданным, но все равно неожиданным, выдирающим громкий хрип из неровно вздымающейся груди. И слышать этот хрип, знать, что это Дин доводит разумного, логичного и корректного в своих действиях Кастиэля, оказывается так невыразимо приятно, что Винчестер вскидывается, срываясь, и припадает к открытым пересохшим губам.       Влажный всхлип Каса тонет в глухом рыке.       Дин прерывает поцелуй, приподнимаясь и упираясь лбом ему в плечо, подстраивая движения ладони под движения своих бёдер, прикусывает губу, чувствуя на ней терпкий вкус недавно распитого виски и соленую влагу пота.       Звенящие стоны скользят по коже вслед за сжимающимися на плечах пальцами, мажут дрожащими, почти неуверенными взмахами. Дин ловит ладонь на свою щеку, трётся о подушечки пальцев как кот, лижет по всей длине и коротко целует, спускаясь губами на запястье. Кастиэль распахивает глаза, всматриваясь в тёмную зелень и приглушённо выдыхает. Дин замирает на мгновение, не выходя из сводящего с ума тела, склоняется к плечу и прикасается губами к повязке, обхватывающей белым жгутом сильную руку.       Ресницы Каса дрожат.       Дин одним быстрым рывком подхватывает Кастиэля под спину, вновь поднимая, притягивая к своей груди, заставляя сесть на свои бёдра и вбивается в тело рваными толчками, судорожными движениями, такими торопливыми, что пугается сам и прижимает ещё сильнее, почти до хрипа, до болевых спазмов.       — Не пропаду я никуда...       Тихий порывистый шёпот над самым ухом пускает под кожей неудержимую сладкую дрожь, заставляя повернуть голову и встретиться взглядом с блестящими неприкрытым наслаждением глазами. Дин сипло переводит дыхание, чувствуя, как невольный страх отступает, стирается под пойманным обоюдным сумасшествием и выдыхает уже свободно, прогоняя не только нервную дрожь, но и возникшую, было неуверенность.       Кастиэль, словно читая мысли, скрещивает ноги на его пояснице и обняв за плечи, сам подается навстречу, убеждая в том, что Дина преследует всего лишь остаточное волнение всё ещё не верящего сердца. Он прижимается к груди, откинув в исступлении голову, и сам насаживается сильней и глубже, заставляя, наконец, поверить.       Его капитан с ним и по-другому быть не может. А вину, которая не даёт покоя до сих пор, он обязательно загладит.       Рука на горячей плоти движется быстрее – в такт рывкам, заставляющим кричать и практически откидываться назад. Ладонь Дина на спине Кастиэля не позволяет отстраниться далеко, притягивая и удерживая. Судорожные выдохи перемежаются с глухими стонами, сплетёнными в срывающемся дыхании. Пальцы сжимают резче, плотней, лаская влагой и огнём. Дин толкается в дрожащее тело, срывая поцелуями капельки пота с плеч, чувствуя, как сознание затапливает нестерпимая жаркая волна, взвивающаяся от скрученных пружиной мышц внизу живота. Сладкое напряжение исходит лавиной, ослепляя своей силой и откликом, повелевает запрокинуть голову, распахивая глаза в попытке остаться в сознании, потому что всего слишком много. И Дин понимает, что это "много" разделено на двоих – мгновением, ставшим вечностью, швырнувшей измотанные тела в опустошающее блаженное исступление.       Кастиэль роняет голову ему на плечо, протяжно стонет, изливаясь терпкими каплями, подаваясь вниз до конца и замирает, принимая наслаждение Дина в себя – полно, тягуче и нереально сладко.       Прервать это единение практически нереально, заставить выпустить друг друга из объятий – немыслимо.       Винчестер прижимает вздрагивающее тело к своей груди, осознавая, что уже лежит на спине. Он успокаивающе гладит Кастиэля по плечам, беспрестанно целует шею, находит губами венку, в которой бешено колотится пульс. Срывает с горячих губ слабый поцелуй и улыбается, едва заметно, когда чувствует их дрожание.       — Между прочим, мне покой нужен, — Кас переводит дыхание и едва слышно смеётся, не открывая глаз.       — Без меня отлежишься, — тихо замечает Дин. — У тебя будет много времени...       Глухие слова неприятно ложатся на сердце, заставляя Дина чуть заметно хмуриться. Кастиэль приподнимает голову и смотрит Винчестеру в лицо, чувствуя невольно проснувшуюся тревогу.       — Он ждет тебя три года. Не заставляй его ждать еще дольше. А я... Не думаю, что стану любить тебя меньше, если не буду каждый день видеть перед собой.       Дин чувствует, как сердце в груди глухо колотится от этого почти признания. Губы вновь находят губы и накрывают поцелуем, полностью лишённым эротизма, наполненным предельной благодарностью.       — Ты ведь знаешь, что я буду возвращаться?       — Знаю.       Кастиэль смеется и вдруг как-то по особенному всхлипывает, выгибаясь, чувствуя, как Дин вновь твердеет внутри него. Он упирается руками в грудь Винчестера, приподнимаясь, сжимая коленями его бедра и закусывая губу от болезненного отклика незажившей раны. Но то, что происходит сейчас гораздо важнее, чем неудобства от разошедшихся швов.       — А до этого времени ты решил затрахать меня до смерти?       Дин тянется огладить ладонями тяжело вздымающуюся грудь, одновременно замечая, как взмокли и потемнели от пота бинты. Вскидывает брови в ответ на провокационную фразу и рывком толкается бедрами вверх, заставляя Каса мучительно протяжно застонать.       — Только до тех пор, пока ты не перестанешь болтать, мой Архангел, — Дин изгибает губы в бесовской усмешке, снова удерживая и направляя, насаживая на себя. Там внизу все влажно и липко, но сейчас это никого не заботит, а лишь добавляет еще одну грань к обоюдному наслаждению. Кас вновь припадает, не сдержав хрипящего стона, к груди Винчестера и, разделившаяся было тень на стене корабельного отсека, вновь сливается, замысловато изгибаясь под лучами незаходящего солнца...       Дин открыл глаза, ощущая, как сердце глухо колотится о грудную клетку, поддавшись воспоминаниям, увлёкшим в мучительно-сладкий водоворот.       «Импала» тихо плыла под кольцом небольшой газовой планеты, название которой Дин уже не помнил – пролетать в этой части Вселенной ему доводилось довольно редко. Перебитая консоль управления с перепрограммированной системой идентификации ровно высвечивала стартрек, проложенный перед тем, как подняться с Терры Новы.       До звёздной системы, в которой располагалась закрытая частная клиника, ставшая три года назад надёжной защитой для неподвижного тела Сэма, оставалось лететь сутки.       Тогда – оставляя брата на попечение медсестёр и обеспечивая финансирование – Дин обещал найти способ вытащить Сэмми из комы, вытравившей сознание из тела. Теперь, зная, что для этого необходимо просто сделать то, что нужно было сделать ещё в ночь, когда старшип засел в мозгу брата, Винчестер предвкушал долгожданное успокоение своей совести. Один заряд – и Сэмми вновь с ним. И никакие трудности не станут помехой для того, чтобы вернуть брата.       Даже попытки лишить Дина этого шанса.       Перчатки, подаренные Кастиэлем почти на пороге шаттла, приятно обтягивали ладони. Дин прикоснулся к мягкой коже и улыбнулся – инъекция блокатора, разработанного Захарией, должна была вытравить электромагнитную силу из ДНК Дина, однако бывший капитан Ангельской флотилии нашёл способ исправить это. Электронные датчики на тыльной стороне перчаток мерцали синим, говоря о том, что даже небольшой концентрации электричества в крови достаточно для того, чтобы не беспокоиться о потере своих способностей. Пока перчатки на Винчестере – сила с ним.       Дин откинулся на спинку кресла пилота и вновь прикрыл глаза. Сумасшествие прошедших двух недель отзывалось в памяти лёгкой улыбкой, изгибающей губы. Очухаться самому, помочь прийти в себя Касу, обеспечить детке неузнаваемость для полицейских радаров и пеллинга СМБ... Узнать превосходную весть о том, что Винчестера записали в трупы и сняли слежку по всему Альянсу.       И постараться хоть как-то загладить вину перед Кастиэлем, терзающую получше всяких внутренних голосов.       Дин понял, что довольно жмурится, вспоминая способ этого заглаживания.       Странное тепло, разливающееся под кожей не утихало ни на миг после того, как Винчестер оставил Каса на Новой Земле, осознавая, что теперь он будет возвращаться в Нью Лоуренс гораздо чаще, чем куда-либо. И его будут ждать, когда бы он ни прилетел.       Это было странно – понимать, что есть кто-то, кому не безразлична его судьба, кто-то, кому можно довериться, кого хочется оберегать. Не тяжёлой заботой, обречённой и обрекающей, а обоюдной необходимостью, разрешившей все споры и простившей обиды. Кастиэль ни слова не сказал, зайдя на корабль Дина, ни взглядом не упрекнул. Не позволил даже думать о том, что он может развернуться и уйти, воплотить самый острый страх, который появился у Винчестера за последнее время. Оставить одного – вернуть всё в исходное, подчиняясь правилам и приличиям. Подчиняясь логике, в конце концов.       Но первый поцелуй после того, как они молча распили полбутылки виски, глядя друг на друга и понимая всё без слов, скрепил сильнее, чем любые клятвы. Первый, после столь долгого времени неприкасаемости друг к другу. Поцелуй, переросший в откровенность, ставшую исповедью тел и душ, признанием, так и не произнесённым – принятым, определённым по умолчанию, прочувствованным кожей и губами.       Они нашли друг друга не для того, чтобы остаться в одиночестве своих прежних жизней. Они нашли друг друга для того, чтобы ждать встреч и наслаждаться вновь соединившимися сердцами. И наслаждение это обещало быть острым и реальным, приправленным ожиданием, которое помогало стать ещё ближе – прикипеть друг к другу, даже если находятся на разных концах Вселенной. Ведь на самом-то деле Космос не так уж и велик. Что он для тех, кто соединён так крепко, что не нуждается в словах?       Им обоим нужно было сделать очень и очень многое. Дин, глядя на координаты планеты, на которой его ждал Сэмми, задумчиво подпёр подбородок ладонью и даже не попытался перестать улыбаться.       Кас сейчас, наверное, уже устраивает своё будущее в новом звании, хоть и сойдя с «Архангела», но не потеряв надежду на него вернуться.       То, что из-за Дина Кастиэлю пришлось на время отказаться от неба, Винчестер тоже постарался замолить. Кастиэль против такой молитвы не был и изгибался под его губами очень благосклонно.       Усмехнувшись и невольно облизнувшись, Винчестер потянулся к коммуникатору, отжимая тумблер быстрой связи и выводя на дисплей номер Адама. Брат ответил тут же, весело сверкнув глазами и улыбаясь так открыто, как никогда прежде.       — Ну что, братишка, — Дин ухмыльнулся, откидываясь в кресле и опуская ладонь на подлокотник, на котором пряталась кнопка активации запуска коридора гиперскачка. — Готов к тому, чтобы всей семьёй отправиться мочить тварей по космосу?       — А то! — Адам расплылся в ещё более широкой улыбке.       — Тогда пакуй вещички. Я за Сэмом, и устроим старшипам весёлую жизнь.       «Импала» вздрогнула, взревела турбинами двигателей и рванула в распахнувшееся перед носом корабля межпространственное окно, ведущее далеко вперёд.