Ты знаешь

Ты знаешь, странная вещь — слух. Вот скажут родители что-то умное, ты вроде бы всё слышал, а смысл сказанного доходит спустя десять-пятнадцать лет… Всегда думал, что подсчитывать общий возраст — удел старых добрых ABC*-парочек. «Нам на двоих уже сто пять лет!» — и радуются, как дети. Мама как-то подловила меня на том, что передразниваю их с отцом идиллию. Думал — обидится, а она очень мягко, сочувственно посмотрела на своего «мышонка», потрепала по щеке и сказала: — Ли, дорогой, ты просто еще не любил по-настоящему. Я отмахнулся, а про себя еще и подумал «бла-бла-бла». Мне было восемнадцать лет, и в собственных глазах я выглядел не мышонком, а звездой. А что? — всё сходилось. Студент Джульярда**, умница-красавица, немного модель, уже актер, в друзьях — гении через одного... За плечами и «настоящая любовь», конечно, была, и не одна. А еще казалось, что впереди не жизнь, а ромашковый луг... Потом выяснилось, что это в основном не ромашки, а грабли, присыпанные кокаином, но все равно было клево — от перспектив захватывало дух. Да-да, я не раз и не два говорил «люблю тебя», и всегда был искренен. По мне, так любить несколько раз в жизни — не преступление. И не заслуга любить только один раз: упрекать себя за первое и хвастаться вторым — в высшей степени глупо. Все равно по-настоящему слишком много раз не бывает — живем единожды, горим тоже. Недавно наткнулся на твой старый кожаный портфель, в нем были документы. Я как-то и не задумывался, что тебе сорок три, а тут в глаза бросилась отметка на правах — «1971». Всегда выбирал друзей постарше. Мощный интеллект и немного экстравагантности — вот что я считаю сексуальным, и плевать на мнение окружающих. Самая привлекательная часть мужчины — его выдающийся ум, а с годами он только лучше, в отличие от... Может быть, поэтому все мои — немного лысоваты? Может быть, во всем виноваты ваши высокомерные извилины, а не мой «хаотичный темперамент», как ты недавно выразился? По отношению к тем, кого любишь, не всегда следует быть правым... В общем, не с первого раза я сложил в уме сорок три и тридцать шесть, но когда сложил, так захотелось поделиться этой ценной информацией, что по памяти набрал твой новый номер, но уже шел первый акт, и тогда я поскакал звонить маме. — Ма, не поверишь — ты была права! Я раньше не любил по-настоящему! Зато теперь люблю! Знаешь, что она ответила? Ничего. Посмеялась, перевела разговор на другое. И я вспомнил еще одно мамино наставление: что об истинных чувствах нельзя громко говорить — быстро истреплются. Только шепотом, на ушко, тому, кто поймет. Когда ты окажешься рядом, так и поступлю. Знаешь, с моим телом происходят странные вещи — всё, некогда любимое, утратило вкус и запах, потому что приобретено в другой жизни. Я чист от воспоминаний, и сквозь эту звонкую чистоту протянулась тугая-тугая струна — она во мне с тех самых пор, как ты остался после репетиции. Я ведь не звал тебя, заметь. Впервые в жизни пытался избежать сближения с приглянувшимся объектом. Но ты же музыкант, музыкант не церемонится с инструментом, верно? Просто берет и играет свою музыку. Моя любимая часть — прелюдия, когда ты берешь на себя инициативу. Так осторожно, с нежностью подкручиваешь колки чуткими пальцами, методично протираешь все лаковые поверхности и изгибы бархатной тряпочкой, шепчешь: да ты не волнуйся, все в порядке, я всегда рядом. Но когда всё сыграно, приходит время укладывать инструмент в футляр. Это нелюбимый момент. Одному в темноте скучно. Отчасти это напрягает — ты не советуешься о том, какая забота мне нужна, сколько твоего внимания нужно. Правда, в обмен на моё невмешательство — твоё честное слово, что всё будет в порядке. И я верю. Верю, что больше не придется самому себя собирать — если ты сломаешь что-то, то сам и починишь, и лишних винтиков не останется. Ты знаешь, что твой голос, его тембр и звучание — как лекарство, как наркотик? На него подсаживаешься, без него ломает. Какое счастье — есть волшебная штука телефон, и я могу без потерь продержаться от дозы до дозы. Ты много молчишь. На расстоянии чувствую, что не врешь — соскучился по мне, но молчание означает, что… Скучно? Думаешь, я не смогу поддержать разговор? И что с того? Хочу и требую, чтобы ты говорил со мной часами, сутками! О твоей любимой музыке, книгах, о твоем видении ролей — обо всем, что волнует твою ускользающую душу. Пусть я чего-то не пойму, я же всё услышу. Идея! Попрошу тебя читать вслух, от такого ты точно не откажешься. Однажды, когда восстановишься… Дьявол! Катастрофически мало тебя. Ненавижу театр, он отнимает не только твоё свободное время, но и то, которое моё по праву — нечестно! А в Лондоне совсем невыносимо, чувствую себя мужиком, у которого жена вот-вот разродится, а он и так девять месяцев на сухом пайке, а впереди еще минимум месяц, и куда засунуть все свои хотелки — решительно не понимаю. Разве что пить, но мне не хочется пить, моя нынешняя жажда — другой природы. В общем, когда — уж когда это «когда»? — попадешься мне выспатым, бодрым, полным сил — никаких поблажек, ни единой. Всё, что мы друг другу не сказали, буду показывать руками. Неделю из постели не выпущу, только в ванную, и то — за самым необходимым, а там посмотрим. И можешь сразу забыть о том, что я обещал на Пасху — будут синяки, засосы, всё-всё будет. И много. Начнем, пожалуй, с привязывания тебя к кованой спинке нашей замечательно крепкой кровати. В первый раз отымею быстро, но потом буду очень долго и вдумчиво расставлять метки, и так — пока ты снова не возбудишься. И вот тут-то я покажу тот сюрприз, о котором ты просил не рассказывать слишком подробно. Мне стыдно, правда. Подлыми приемами принуждаю тебя оставаться на связи, шептать что-то в трубку, зная, как тебе на самом деле тяжело. Мне так жаль. Ты хочешь спать, и я не хочу отвлекать тебя, просто сильно скучаю, и если уж удается дорваться — нет никакой возможности притормозить. В голове как будто два голоса, ангельский и дьявольский. Ангел плачет: как же так! А дьяволу плевать, говорит: ничего не знаю. Хочу слышать его, хочу-хочу-хочу, чтобы он трахал меня этими звуками, прямо в сердце, пока не станет слишком тошно. От невозможности быть рядом. Твой голос — это тот смычок, которым ты задеваешь ту единственную струну, что меня держит. Звучит ужасно, но этого я, может быть, и не произнесу. У тебя тонкий слух, ты услышишь между строк. И за это я люблю тебя больше всего. По-настоящему люблю.