***
Всё становится странным. Лайт не знает, чего ожидал, сорвавшись на L несколькими ночами ранее. Он надеялся на то, что L поймет свою ошибку и выразит свое глубочайшее раскаяние в виде щедрого пожертвования в банку для чаевых на прилавке, наденет обувь или, ещё лучше, — больше никогда не вернется. Но это лишь желания; даже гениям иногда нужно мечтать. Когда L заводит с ним разговор, Лайт задается вопросом, должен ли он вместо этого тратить свое время на разработку стратегий. До сегодняшнего дня их взаимодействие ограничивалось любезностями, которыми бы обменивались любые бариста и клиент, хотя Лайт бы точно не назвал их «приятными». Он — тот, кто говорит, улыбается и кивает, а L скучно ждет и бормочет что-то о том, что его напиток нуждается в большем количестве сахара. Несколько ночей назад они были ближе всего к обычному разговору, и он закончился тем, что Лайт практически выгнал его из заведения. Излишне говорить, что Лайт не ожидал, что L будет вести себя как настоящий человек и вести светские беседы. Если подумать, то Лайт, возможно, сам в этом виноват. Он начинает это случайно, в момент скучающей рассеянности с маркером между липкими пальцами и вздохом, норовящим слететь с губ. Это происходит в десять вечера, когда L и он — снова единственные оставшиеся люди в кафе, помимо Мацуды, собирающего свои вещи в раздевалке. — «L» это псевдоним для какого имени? — спрашивает Лайт под нос, когда выводит букву на стороне прозрачного пластикового стакана, не особо желая или ожидая ответа. Он должен был ожидать, что L… ну, сделает что-то неожиданное. — Мне не нравится открывать свое имя незнакомцам, — мягко говорит L, царапая мизинцем раковину уха, — особенно незнакомцам, которые угрожали меня отравить. Стакан выскальзывает из пальцев Лайта и отскакивает от края прилавка. Катится мимо ног Лайта, куда-то прочь из виду. Лайт кажется слышит, как Мацуда подскальзывается на содержимом. Приходя в чувство, Лайт кидает L яркую улыбку. — Что? — он недоверчиво смеется, плавно потянувшись ко второй чашке и слепо отмечая её острым «L». Лайт не совсем уверен, почему беспокоится — L здесь единственный человек, — но что-то во взмахе запястья, вырисовывающем имя, странно удовлетворяет. — В последний раз, когда мы разговаривали, — вспоминает L, проводя пальцем по нижней губе, — ты посоветовал мне не «злить людей, которые делают мою еду». — Он замолкает, и пристально рассматривает лицо Лайта. — Ах. Кажется, я сделал это. Снова. Вежливый фасад Лайта срывается под тяжестью собственного недоумения. Это была его запатентованная улыбка бариста, и она абсолютно безупречна. Почему L, из всех людей, способен видеть его насквозь? — Я пошутил об отравлении, я знаю, что ты не это имел в виду, — говорит L спустя мгновение умиротворенно. Как будто кто-то мог различить что-нибудь из того, как монотонно он озвучил эту, так называемую, шутку. Лайт чувствует, как его выражение лица ломается, бессильно пытаясь сохранять спокойствие. L, кажется, это замечает и добавляет: — Нет необходимости корчить рожу. — Я не корчу рожу, — огрызается Лайт, но сдерживается. — Но ты ведь корчишь, — деловито отвечает L. — Ты просто… зачем? — спрашивает Лайт наконец, сбитый с толку и раздраженный без причины. Он ставит чашу и складывает руки на груди. — Я подумал, что это смешно, — говорит L, пожимая плечами и запихивая руки в карманы, — что ты сказал в прошлый раз. Лайт сужает глаза. — Это не должно было быть смешно, — злобно бормочет он. — Выражения, которые ты иногда делаешь, совершенно убийственны, — продолжает L и сильно хмурится. — Когда ты думаешь, что никто не смотрит, ты выглядишь абсолютно злым. — Ты будешь судить о моей внешности? — Лайт бросает ему вызов, оскорбленный и ощетинившийся, как изношенная кисть. — Я имею в виду, ты даже не носишь обувь! L моргает. — Это не было осуждением, — говорит он поспешно, и Лайт немного смягчается, потому что под отчужденностью и остроумием он, кажется, говорит правду. L морщит нос. — Хотя, полагаю, что заявление относительно моей обуви им было. Лайт фыркает. — Ты имеешь в виду относительно отсутствия твоей обуви, — говорит он сухо. — Au contraire (фр. Наоборот), — подшучивает L, закидывая ногу на прилавок и делая жест руками. Лайт инстинктивно отскакивает, осторожно рассматривая чужую ногу. Кажется, это обувь. Но очень грязная. И потертая. И старая. И не должна быть на прилавке. — Я признаю свою ошибку, — со вздохом парирует Лайт, подходя к ряду кофемашин. L опускает ботинок и следует за ним, заглядывая через стойку задумчиво. — Значит, это была ложь? — удивляется L, скользя пальцем по нижней губе. — Твои слова о дресс-коде? — Ну… я бы не удивился, если бы эти правила действительно существовали, — осторожно отвечает Лайт, наполняя чашку L сладкой ледяной жидкостью. Он ставит стакан и со вздохом тянется к взбитым сливкам. — Но, полагаю, это неофициальная политика. L хитро улыбается, его суженные глаза смотрят поверх разделяющей их кофеварки. Лайт вскидывает бровь. — Если ты это знал, зачем ты вообще надел ботинки? — спрашивает Лайт, крутя запястьем, выдавливая пушистую гору взбитых сливок в напиток L. L смотрит, как сладкая субстанция покрывает верхушку его клубничного фраппучино. — Для тебя это было важно, — размышляет он. — Да, точно, — усмехается Лайт, прижимая крышку к стакану. Немного взбитых сливок размазалось по пальцу. Он слизывает, возвращаясь к кассе, и протягивает руку через прилавок, чтобы предложить L свой напиток. Тот берет его с благодарностью, держа деликатно между своими паучьими пальцами; он держит все, как будто это какой-то лабораторный образец, на котором не хочет оставлять отпечатки пальцев. Чувствуя смелость, Лайт продолжает: — То, что ты не носишь обувь, — наименее странная в тебе вещь. Медленно, L моргает. Он кладет бледную руку на сердце. — Знаешь, у меня есть чувства, — безучастно сообщает он, и Лайт не может сдержать смеха. Когда Лайт понимает, что это впервые, когда искренне улыбнулся на работе, или вообще когда-либо (по вине L, из всех людей), он проглатывает веселье и приходит в себя. — Ну, — говорит он после напряженной минуты молчания, прочищая горло (почему он так нервничает?). — Боюсь, пришло время закрываться. — Ах, — произносит L. Он поднимает свою чашку и начинает жевать соломинку, прежде чем сделать большой глоток. — Ну, тогда я пойду вести себя странно где-нибудь в другом месте. Лайт ухмыляется. — Просто не делай ничего, что действительно может привести к твоему отравлению, — советует он. После паузы он исправляется: — На самом деле, может быть, тебе и стоит. Может, наконец-то, я смогу вернуться домой вовремя. L вздыхает в отчаянии. — Понятно. Вот как, — сетует он, поворачиваясь и направляясь к двери. — Такое грубое обращение с самым преданным клиентом. Это не лучшая деловая тактика. Лайт закатывает глаза и скрещивает руки на столешнице. — Да, да, — соглашается он легкомысленно, наблюдая за удаляющейся сутулой спиной L. — Просто в следующий раз попробуй прийти в разумный час. L останавливается, с ладонью на темной стеклянной двери. Сейчас только октябрь, но ночная осень уже начала подкрадываться. L замерзнет без куртки. — Если он вообще будет, — торжественно говорит он. — Ты ранил меня. Не знаю, оправлюсь ли я когда-нибудь. Убитый горем, он резко опирается на дверь, и она тут же распахивается под его весом. L спотыкается, и лучший способ описать произошедшее: он по уши вляпался в дерьмо. Его клубнично-сливочный фраппе взлетает в воздух и приземляется рядом, сладкий, розовый и вытекающий из стакана. Лайт настолько восхищен сюрреалистичностью момента, что какое-то время просто безмолвно смотрит на неподвижно лежащего лицом вниз L. Громкий смешок вырывается из его рта, а затем ещё один, и ещё, пока Лайт не наваливается на прилавок в истерике, прижав лоб к поверхности. Он смеется, и его легкие ноют, и живот болит, и щеки залились краской, румяные, как те самые клубника и сливки. Его грубый смех раздирает когтями горло и бьется в голове, словно кто-то ударяет в гонг внутри черепной коробки и в сердце. Это больно, и неприятно, и замечательно, и Лайт не знает, как остановиться; не может вспомнить последний раз, когда был таким искренним в чем-либо. Лайт всегда думал, что L движется, точно фантомом, призрак, преследующий Лайта в кафе (возможно, L — его вечное наказание за какой-то грех в прошлой жизни); но не ожидал, что тот пройдет через переднюю дверь, как настоящий призрак. Как только Лайт, наконец, успокаивается достаточно, чтобы начать дышать, он перепрыгивает через прилавок и подходит к L. Предлагает ему руку, и L принимает помощь. — У тебя ужасный смех, — говорит он, и Лайт отбрасывает его руку, улыбаясь, смотря на то, как L снова падает.***
На этот раз L приходит в разумный час. Лайт моргает пару раз и потирает глаза, чтобы убедиться в том, что L перед ним не какая-то вызванная скукой галлюцинация, но, когда открывает их снова, L всё ещё перед ним. В 11:45. При дневном свете он выглядит иначе: менее призрачный, но всё равно неуклюжий. Последнее, вероятно, никогда не изменится. Лайт заканчивает обслуживать девушку, полулежащую на прилавке и подмигивающую ему всякий раз, когда случайно делает ошибку — смотрит в её направлении. Она может быть единственным постоянным клиентом, таким же изнуряющим, как L, только в форме бесстыдного заигрывания (она подсовывала свое имя и номер в банку для чаевых больше раз, чем Лайт может сосчитать), но, по крайней мере, она носит обувь и не приходит ко времени закрытия. Лайту, возможно, придется написать новое правило, если это произойдет. При одной мысли он содрогается. Почему она не может гоняться за Мацудой? Кажется, он более чем готов стать объектом ее… привязанности, если его мечтательный взгляд не врет. — Хорошего дня, — говорит ей Лайт, достаточно любезно, чтобы быть вежливым, но без улыбки, чтобы она не нашла в этом ничего романтичного. Это Миса, так что это всё равно не работает. — Тебе тоже, Лайт, — сладко протягивает она, посылая ему воздушный поцелуй. Уголки его рта дергаются, когда он соприкасается с ней пальцами, отдавая кофе. — Скоро увидимся, хорошо? Лайт изо всех старается улыбаться, правда. Независимо от того, работает ли это или нет — и смогла бы Миса вообще подметить его дискомфорт, если не работает, — совсем другая проблема. — Ну, я ведь здесь работаю. Да? Миса хихикает, мило улыбаясь и игриво шевелит пальцем, прежде чем уйти. — Ты счастливчик, Лайт, — задумчиво вздыхает Мацуда, прикладывая к своему покрасневшему лицу ладони. — Не понимаю, почему ты просто не пригласишь её на свидание. Лайт закатывает глаза. — Я уже говорил, мне это неинтересно, — объясняет он, заметив пятно на прилавке и разочарованно протерев его углом своего фартука. — Но она великолепна, и ты ни с кем не встречаешься, верно? — продолжает Мацуда, как и всегда. Он хороший парень, но говорить с ним — как разговаривать с маленьким ребенком, который не перестанет задавать одни и те же очевидные вопросы: безвредный и прекрасный способ скоротать время, но в значительной степени непродуктивный. Да, Миса симпатичная, и да, Лайт без пары, но он также гей. Если она не перестанет быть такой настойчивой, однажды он просто не выдержит и начнет целоваться с Мацудой прямо перед ней, чтобы наконец дать им обоим понять, в чем дело. Лайт морщит нос от собственных мыслей. Нет, только не Мацуда. Лайт может найти кого-то лучше, чем Мацуда. Он решает, что придумает что-то, когда L подходит к прилавку. — Девушка? — это за сегодня его первое слово, и, как и многие вещи в L, они заставляют Лайта инстинктивно сжаться. — Значит, нет, — сразу же выводит L, и Лайт чувствует омывающее его облегчение. Хорошо, что L просто, кажется, понимает. Лайт может сойти с ума, если начнет задавать вопросы и говорить одно и то же, как делает Мацуда. — Да, — вздыхает Лайт, проводя рукой по волосам. — Она, э-э… — начинает он, взглянув на L, и встречает его черные глаза; более яркие при дневном свете, чем ночью, — не мой тип. L что-то долго и задумчиво напевает, не нарушая зрительного контакта, потому что он такой странный и упрямый. Лайт не собирается уступать, поэтому смотрит в ответ, не смущаясь. Он, однако, откашливается. — Итак, — говорит он, — что я могу… — У тебя есть девушка? — выдает L, наклоняясь ближе, с большим пальцем, зажатым между зубами, широко раскрытыми глазами и сосредоточенным взглядом. Лайт растерянно качает головой. — Я… Нет, я не… — Тогда, — продолжает L твердо, теперь достаточно близко, чтобы Лайт мог сосчитать его ресницы, — парень? Жара расцветает на щеках Лайта, когда он дергается. L, идиот, кто-нибудь может услышать! — Это не твое дело, — решает он, сердце громыхает за ребрами, и глаза просматривают линию клиентов за L, чтобы убедиться, что никто не слушает. — Кем ты себя возомнил? L смаргивает удивление, наклонив голову набок. Его спина слегка выпрямляется, поэтому больше не нависает над прилавком, и каким-то образом это облегчает дыхание. — Я просто поддерживаю разговор, — отвечает L, пожимая плечами. Как будто только что небрежно открыл крышку ящика Пандоры и заглянул внутрь, словно это ничего не значило. — Ты странный, — единственное, о чем может подумать Лайт, нахмурившись, беря пластиковый стакан из стопки за прилавком, и строчит «L» с боку. Он раздражает. — Клубничный фраппучино, верно? — Ты помнишь, — комментирует L с ехидной улыбкой, скривив губы. Лайт сохраняет выражение лица нейтральным, несмотря на румянец, поднимающийся к щекам. — Ты здесь почти каждый день, — отговаривается Лайт, демонстративно не встречая глаз. — Легко угадать. L задумчиво мычит и наблюдает за тем, как Лайт готовит его напиток. Почему-то его взгляд сегодня особенно нервирует. Когда Лайт заканчивает и вручает L стакан, их пальцы соприкасаются, и это такая маленькая, незначительная вещь — Лайт всё время соприкасается пальцами с клиентами, — но это всё равно волнует его, и дергает ногой, чтобы убрать нервозность, пузырящуюся внутри. — Извини, если обидел, — осторожно говорит L, проталкивая соломинку через крышку стакана. Лайт должен сказать ему, чтобы он просто ушел (на этот раз он не единственный в кафе, и держит очередь), но вместо этого просто вздыхает. — Иисусе, L, я не обижаюсь, что ты подумал, что у меня может быть парень, — ворчит он, вытягивая из себя последнее слово, как будто впервые его говорит, словно на другом языке. — О, это хорошо, — приятно отвечает L, и на долю секунды Лайт думает, что они могли бы оставить весь этот разговор позади, но его надежды разбиваются, когда L продолжает: — Ну так, у тебя есть парень? Лайт смотрит на него, пока тот не выходит из очереди.***
Лайт не любит хвастаться, но он, объективно, кто-то вроде гения. Он был лучшим во всем ещё со школы. Он выигрывал награды за написание эссе направо и налево. Он замечает то, чего не замечают другие люди: умеет читать мимику и изгиб губ, может перевести малейшую интонацию в аннотированную библиографию мыслей и чувств. Он знает, когда с ним заигрывают. Нежный смех за изящными руками, знойные взгляды через плечо, хлопание ресницами и надутые губы, голоса на октаву выше и слишком сладкие. Миса Амане — классический пример, и хотя не все так открыты, как она, они обычно проявляют подобное поведение. К сожалению, опыт Лайта применим только к обычному человеку. L — сгусток разных вещей. Но «обычный» в них не входит. Вопрос о парне должен был послужить намёком, но Лайт отказывается ругать себя за то, чего не заметил. Когда он разговаривает с L, он слишком занят, чтобы успеть остановиться и подумать, заигрывает он или нет. Кроме того, L настолько странен и чужд, настолько отстранен от реальности, что Лайт изначально даже не думал, что у него могут быть романтические чувства и импульсы, подобно всем остальным. Лайт не привык ошибаться. — Разве мы не друзья? — L спрашивает в один холодный октябрьский вечер, сидя у стойки, чтобы снова приставать к Лайту, пока тот варит кофе за прилавком. Он открывает крышку своего теперь почти пустого стакана и соскабливает остатки взбитых сливок со стенок концом своей трубочки, прежде чем слизать, не создавая зрительного контакта, но всё равно давя своим ожиданием. Это занимает время, чтобы вопрос залег у Лайта в уме, — он переставляет десерты в витрине ввиду того, что у них больше нет кексов с тыквенным кремом, благодаря L — и когда это происходит, он наконец понимает, его щеки горят. — Э-э, — говорит он тупо, смахивая крошки с руки и снимая резиновые перчатки. — Если под словом «друзья» ты подразумеваешь «проклятие моего существования», то это зависит от ситуации. Я тоже раздражаю тебя без причины? L бурчит, не убежденный ответом, и падает на прилавок, слизывая взбитые сливки с угла рта. — Я не эксперт, но совершенно уверен, что это определение прямо противоположно дружбе. Лайт смеется. — Насколько уверен? L размышляет над ответом. — Не менее восьмидесяти процентов. Лайт поджимает губы, наклоняя голову. — Я думаю, что для этого требуется дальнейшее расследование, — заключает он, встречая взгляд L, и, наконец, улыбается. L кивает, не нарушая зрительного контакта, и проводит пальцем по нижней губе — причуда, которую Лайт заметил почти сразу. Вся эта нелепость заставляет его улыбнуться ещё шире. — Думаю, ты прав, — соглашается L, отводя большой палец и заменяя его языком. Лайт наблюдает, как он проскальзывает меж губ, оставляя за собой блестящий след. Он понимает, что слишком долго пялится на рот L, и вместо этого делает вид, что поправляет часы. — Я думаю, нам нужно проводить больше времени вместе. Лайт издает забавное фырканье, игнорируя то, как его воротник внезапно сжимает шею слишком туго. — Я думаю, мы проводим много времени вместе. — Я имел в виду за пределами кафе. — Например где? Для чего? — смеется Лайт, надеясь, что не звучит взволнованным. L просто пожимает плечами. — Я не уверен. Я не думал, что зайду настолько далеко. Это выжимает из легких Лайта более искренний смех, сопровождаемый взрывом трепещущего тепла в его животе. Через мгновение он говорит: — Ну, чем ты любишь заниматься? Кроме как домогаться до меня на работе? L кривит рот. — Домогательство — уродливое слово, — говорит он. — И я обычно либо работаю, либо провожу время со своими приемными братьями. Глаза Лайта расширяются, показывая интерес. — У тебя есть приемные братья? — спрашивает он, удивленно вскинув брови. — Почему-то я представлял тебя единственным ребенком. — Ну, мы не связаны кровью, так что технически ты не ошибся, — признает L. — Ниар и Мэлло. Они учатся в старших классах. Лайт кивает, издав «хм» себе под нос. — Я так понимаю, странные прозвища обычны в вашей семье. — «L» — не странное прозвище, — бормочет L, защищаясь. — Не такое странное, как Ниар и Мэлло, — он делает паузу, задумчиво глядя на кольцо влаги, оставленное чашкой на прилавке, прежде чем обвести его пальцем, втирая в кожу. — Может быть, я их как-нибудь приведу, — тихо размышляет он. Лайт смеется. — О боже, — говорит он, положив щеку на ладонь и облокотившись о стойку. Он замечает кусочек взбитых сливок на углу рта L и вынимает салфетку из соседнего дозатора, небрежно предлагая ее. — Одного L достаточно, но, кажется, ты размножаешься. L моргает, берет салфетку и вытирает рот. Закончив, он снова проводит языком по губам, и Лайт чувствует, как в груди что-то предательски сжимается. — Мы не настолько похожи, — говорит L. Когда Лайт поднимает взгляд, он обнаруживает, что L не сводит с него глаз. Он сжимает пальцы в ладони. — Ниар и Мэлло не хватает моей социальной утонченности. Лайт хохочет, прикрываясь рукой. — Боже, — и это все, что он может выдавить. — Что? — невинно спрашивает L. — Ты, вероятно, самый социально отсталый человек, которого я когда-либо встречал, — дразнит Лайт, слабо улыбаясь. — Не настолько социально отсталый, чтобы отпугнуть тебя, — отвечает L. — Это только потому, что ты приходишь приставать ко мне, пока я на работе, — указывает Лайт, ухмыляясь. L это не смущает. — Так давай встретимся вне работы, — искренне повторяет он. Что-то в его тоне меняется. Вскользь сказанное предложение теперь похоже на настоящую просьбу. Почему это для него так важно? Это почти как… — О, — говорит Лайт, внезапно прозревший. Каждое взаимодействие, которое он когда-либо имел с L, приобретает новый контекст; каждый мимолетный взгляд и прикосновение, каждый разговор и трепет в груди. О. — О? — отвечает L вопросительно, наклонив голову, словно в замешательстве, но Лайт знает: L знает, что он знает, потому что он L и просто как-то всё понимает. Лайт наблюдает за тем, как мягкие волосы челки падают на бледный лоб, почти изящный указательный палец касается губ, его губ… — Хорошо, — соглашается Лайт, прежде чем понимает, что говорит. Он просто продолжает смотреть на кончик пальца, прижатый ко рту L; продолжает думать о том, как хочет заменить его своим. Он чувствует психологический коматоз, эмоциональное головокружение. Каждая мимолетная мысль, которую он когда-либо имел об L, держа далеко в безопасности, внезапно оживает, как будто это случается впервые. L необыкновенный, и неряшливый, и остроумный, и несправедливо милый под всеми странностями и причудами, и Лайт понимает, с внезапной ясностью, что он полностью и ужасно сражен. — Правда? — спрашивает L, его голос гладкий, но нетерпеливый, когда наклоняется ближе к прилавку. Лайт кивает. — Да, — говорит он, улыбаясь. Почти осторожно, Лайт накрывает руку L своей, ободряюще сжимая. L смотрит с широко раскрытыми глазами, как будто это впервые, когда к нему прикасаются. Его пальцы двигаются под ладонью Лайта и проскальзывают меж пальцев Лайта, чтобы переплестись. Лайт чувствует глухую боль в груди, и тепло, заставляющее всё его тело дрожать. Рука у L костлявая и немного липкая, но Лайт, как ни странно, не возражает. Внезапно, многое в L не вызывает у него возражений. — О, — резко говорит L, переводя взгляд на часы Лайта. — Мне пора идти. Лайт инстинктивно сжимает хватку на его руке, прежде чем приходит в себя и мягко убирает. — О, точно, — говорит он, пытаясь не позволить разочарованию просочиться в его голосе. Он устало выдыхает и тепло улыбается. L слезает с кресла, потягиваясь, как кошка после долгого сна, и кидает легкую непринужденную улыбку, кривую и прекрасную. Он шаркает к двери, толкает её и позволяет порыву холодного ветра задуть в магазин. Лайт ощущает холод из-за прилавка и потирает руки чтобы согреться. L уже выходит, но он замерзнет, если не начнет одеваться теплее. Внезапная идея приходит ему в голову, и Лайт кричит: — L, подожди! — перед тем, как тот делает первый шаг наружу. L с любопытством поворачивается к Лайту, наблюдая за тем, как тот исчезает в раздевалке. Лайт бросается к вешалке в углу, распутывает шарф и направляется обратно в зал, где стоит L. Он подходит к нему безмолвно и накидывает шарф на опущенные плечи, оборачивая вокруг шеи и заправляя концы. Когда L достаточно завязан, он поправляет шарф, чтобы мягкая ткань сохраняла тепло его подбородка. — Вот, — говорит он, довольный своей работой. Его пальцы перебирают складки на шарфе, опасно близко к шее L. Лайт прочищает горло, поминутно качая головой, чтобы освободиться от навязчивых мыслей. — Знаешь, тебе действительно стоит надеть куртку. Становится холодно, особенно ночью. L медленно моргает, молча потянувшись к рукам Лайта, которые ещё дергают за шарф. Он держит их осторожно, и взгляд его мягкий. Лайт шумно глотает, но не отводит взгляда. Это нервирует, и он чувствует себя уязвимым, но ему нравится, когда L так пристально наблюдает, и ему нравится оглядываться назад. Он мог бы смотреть на L вечно. — Я думаю, что могу влюбиться в тебя, Лайт, — бормочет он, голос терпкий, как мед. Лайт переплетает пальцы с L, вбирая воздух со свистом. Как будто L вдруг сказал что-то, что полностью выбивает Лайта из колеи. Он ненавидит это, но также сходит с ума. — Ты такой странный, — говорит он, качая головой и беспомощно посмеиваясь, думая: «Да, я тоже».***
Всё меняется не так резко, как (надеялся) ожидал Лайт, но, возможно, это хорошо. У него нет большого опыта в этом вопросе, но Саю видит себя чем-то вроде эксперта в романтике и утверждает, что здоровые отношения не так уж отличаются от глубокой дружбы. Не то чтобы у него с L были отношения как таковые. Они даже не ходили на свидание, и прошло две недели с тех пор, как L впервые высказал эту мысль. Он занят больше, чем Лайт думал; по словам, он частный детектив и отказывается перестать шутить о том, что выследит Лайта за «кражу его сердца», независимо от того, сколько Лайт умоляет его заткнуться. Хорошо. Возможно, что-то изменилось. — Доказательство «А», — объявляет L, делая прямоугольник указательными и большими пальцами и всматриваясь в Лайта, словно в объектив камеры, приближая его лицо. Лайт закатывает глаза и отмахивается руками, но L это не пугает. — Подозреваемый выставляет напоказ свое симметричное лицо и эстетически превосходную костную структуру, чтобы вызвать у своих жертв ложное чувство безопасности, что позволяет ему скрыться с их сердцами, — продолжает он смертельно серьезно. Он пораженно вздыхает, молясь, чтобы никто из других клиентов не услышал неудачных попыток L флиртовать. — L, — слабо просит Лайт, — пожалуйста, дайте мне поработать. Если я позволю Мацуде управлять кассой, у него будет паническая атака. L опускает руки и кладет их на край стойки, когда наклоняется вперед. — Это твое лицо, — говорит он, как будто это всё объясняет. Лайт скрещивает руки обиженно. — Что с моим лицом? — требует он. — Ничего, — настаивает L. — Вот в чем проблема. Лайт зажимает переносицу, показывая раздраженность, и игнорирует, насколько на самом деле доволен. — Просто, — начинает он, изобразив рукой жест «оставайся на месте». — Подожди. Я попросил Такаду взять оставшуюся часть смены после обеденного перерыва, — он прочищает горло, добавляя: — И, если хочешь, мы можем. Сходить куда-нибудь. L сразу же оживляется, кивая в одобрении. Лайт поражен непреодолимым желанием взъерошить его уже растрепанные волосы, но он справлялся со своими порывами, касающимися L, — были ли они благими намерениями или нет, — с тех пор, как они впервые встретились, и не хочет, чтобы его контроль соскользнул прямо сейчас. Вместо этого он тихо вздыхает и освобождает Мацуду от обязанностей в регистре. Лайт, что неудивительно, не любит свою работу. Она скучная и нудная и требует от него, чтобы он тратил гораздо больше времени, отклоняя нежелательные заигрывания легкомысленных девочек, чем бы ему хотелось. Столь же неудивительно, что Лайт привык с нетерпением ждать своего обеденного перерыва. Тем не менее, он убежден, что даже в его худшие дни он никогда не чувствовал такого нетерпения, чтобы уйти с работы, как сейчас. Он, возможно, слишком взволнован, когда будильник на его часах срабатывает, сигнализируя о перерыве. Он заканчивает обслуживать своего последнего клиента, прежде чем передать бразды правления Такаде. L всё ещё сидит, внимательно листая что-то в телефоне указательным пальцем. Лайт развязывает фартук, проходя в заднюю комнату, отбрасывает его в сторону и хватает остальные личные вещи, прежде чем отправиться обратно на улицу. На этот раз глаза L сосредоточены на нем, и хотя он не улыбается, но Лайт всё же видит, что он доволен. На улице холодно и пасмурно. L опять без куртки, и Лайт ругает его и заворачивает свой шарф вокруг шеи L; он начинает подозревать, что тот «забывает» надевать верхнюю одежду нарочно. Лайт не может сказать, что ему не нравится. Он заканчивает завязывать шарф с удовлетворенным вздохом и похлопыванием по груди L. — Вот, — тихо произносит он, улыбаясь. — Спасибо, — говорит L, прочищая горло и шмыгая носом. Брови Лайта хмурятся от беспокойства. — Ты заболел? — спрашивает он, делая инстинктивный шаг назад, хотя не отпускает концы шарфа на шее L. — Нет, — решительно отвечает L, протягивая руку к пальцам Лайта. — Пойдем. В Лайте зарождается подозрение, которое также быстро исчезает. Он коротко сжимает ладонь L, прежде чем отпустить и сунуть руку в карман куртки. Часть его хочет держаться за руки, но его более разумная сторона составляет обширный список причин, по которым это было бы плохой идеей. Он вздыхает, наблюдая, как его дыхание испаряется в холодном воздухе. — Итак, — говорит он, — есть идеи, куда мы идем? L мычит под нос. — Я думал, что мы могли бы выпить кофе, — предлагает он, и на мгновение Лайт ошеломленно останавливается с открытой челюстью. — Ты мудак, — недоверчиво смеется Лайт, игриво шлепая L в плечо, когда понимает, что это шутка. — Я так устал от кофе после работы в этом месте. — Я тоже так подумал, — тихо хихикает L, нежно потирая место на предплечье, где его коснулись костяшки пальцев Лайта. Лайт подходит ближе, достаточно близко, чтобы их плечи соприкоснулись. Кажется, L не возражает. Они просто продолжают идти — свежий городской воздух оставляет их щеки и носы покрасневшими, — разговаривая о том, что первым приходит на ум. Они проходят мимо всевозможных ресторанов и магазинов, но Лайт не заинтересован в них и только слушает звук голоса L, тягучий и гладкий, как темный шоколад, чувствуя, что их руки соприкасаются, пока они идут. Компания L — сама по себе авантюра. Как только Лайт думает, что он может провести весь день вот так, он замечает темное пятно на тротуаре, а затем мокрую каплю воды, приземляющуюся на нос. Он смотрит на облачное небо, которое сейчас темнее, чем было, когда они уходили, и снова смотрит вниз как раз вовремя, чтобы избежать капель дождя, брызгающих в глаза. Он поворачивается к L, чей нос поднят к небу. Они встречаются взглядами. — Ой-ой, — вырывается у L, перед тем как гром начинает грохотать где-то над головой. — Ой-ой, — повторяет Лайт, когда капли дождя пускаются градом: быстрее, тяжелее, пачкая тротуар темными пятнами. Думая, он говорит: — Пойдем, моя квартира недалеко. — И дергает L за рукав. Они бросаются вдоль тротуара, когда капли дождя становятся всё толще и острее, пропитывая волосы Лайта и стекая по носу. Рубашка L полностью вымокла, клеясь к телу, и это не должно отвлекать, но Лайт смирился с тем, что все, что касается L, так или иначе отвлекает, поэтому он мог бы также немного побаловать себя и оценить, как ткань стала почти прозрачной от дождевой воды. Через несколько минут они стоят у входной двери, и за ними тянется след из луж в форме ног. Лайт вытаскивает ключи из кармана пальто и засовывает в замок, чтобы выбраться из холода. Он ведет L внутрь за руку, они переступают порог, и мокрые ботинки хлюпают об пол. Когда дверь за ними закрывается, Лайт проводит ладонью по стене, ища выключатель. В тот момент, когда он ударяется об него мизинцем, раздается щелчок, и внезапно тусклая квартира освещается теплым желтым светом. Тот факт, что L в его доме, стал слишком реальным и подавляющим. Безмолвно, они выскальзывают из своих промокших ботинок и кидают в угол у двери. Лайт снимает пальто и распутывает шарф с шеи L, накидывая его на вешалку. — Эм, — говорит Лайт, кидая на него изучающий взгляд. Он выглядит как мокрый кот, продрогший и жалкий. — Хочешь принять ванну? Я могу найти тебе сменную одежду. Вместо ответа L чихает, и это мило, несмотря на то, что нет, и это, кажется, изюминка в L. Лайт ухмыляется. — Хорошо, да, тебе просто станет хуже, если ты не примешь ванну и не разогреешься. Иди за мной. — Я не болен, — тихо спорит L с заложенным носом. Лайт скептически вскидывает бровь, глядя через плечо, пока ведет его по коридору в свою скромную ванную комнату. Он хватает полотенце из шкафа, чистую футболку и спортивные штаны из своей комнаты и вручает кучу мягкой ткани L в руки. — Вот, — произносит он. — Спасибо, — шмыгает L. Лайт не может устоять, поэтому прижимает ладонь к щеке L и проводит большим пальцем по его холодной коже. L тянется за прикосновением, глядя на него с любопытством. Лайт мягко фыркает. — Хорошо, — говорит он, криво улыбаясь. — Я оставлю тебя наедине. L кивает, и Лайт поворачивается, чтобы уйти. Когда дверь ванной закрывается, он к ней прислоняется и как-то облегченно вздыхает. L в его квартире. L купается в его квартире. L моется голым в его квартире, если только L не моется голым по какой-то странной причине, которая не имеет смысла, но это L, поэтому он не может быть полностью уверен. Лайт слышит, как включается вода по другую сторону двери и ткань падает на холодный кафельный пол, и действительность того, что L, точно голый, находится от него в нескольких футах начинает укореняться в голове. Он чувствует, что его лицо полыхает, и отрывает себя от двери, направляясь к кухне. Лайт заваривает чай и копается в холодильнике в поисках меда, пока чайник вскипает. В ожидании, он занимает себя телефоном. Как только кипящий чайник начинает свистеть, Лайт наклоняется над плитой и выключает, слыша шаги, шаркающие к кухню. — Твои волосы мокрые, — сообщает голос L позади как раз перед тем, как полотенце ложится на голову Лайта. Он прав. Несмотря на то, что Лайту удалось избежать дождя благодаря пальто, его волосы всё это время торчали в разные стороны и липли ко лбу. Лайт моргает в немом шоке, когда L их мягко взъерошивает, и его руки теплые даже через влажную ткань полотенца. L стоит так близко, и когда Лайт поворачивается к нему лицом и выглядывает из-под полотенца, то его лицо краснеет от вида того, что L в его футболке и спортивных штанах. Он смотрит L в лицо, порозовевшее от теплой воды. L пахнет чистотой, как стиральный порошок Лайта, как дом. Лайт тяжело сглатывает. Медленно он дергает за один конец полотенца и позволяет ему упасть с головы скомканной кучей на кухонный пол. L смотрит на него с любопытством, но его выражение сменяется удивлением, когда Лайт берет его теплые щеки в ладони и тянет на себя вперед. Это их первый поцелуй. Это первый поцелуй Лайта — во всяком случае первый, который имеет значение. Сперва L не двигается, по понятным причинам он потрясен (даже Лайт потрясен), поскольку Лайт поднимает его подбородок и прижимает губы к его собственным — теплым и твердым. L медленно оживает, руки скользят к плечам Лайта и сжимают. Лайт принимает это как ободрение и раздвигает губы, проскальзывая языком в теплый рот L, и L издает приглушенный, удивленный звук горлом. На вкус L как дождевая вода и кислинка, которая приходит как послевкусие сладкого, и Лайт тает, оборачивая руки вокруг чужой шеи и глубоко вздыхая через нос. — М-м-м, Лайт, — бормочет L, и Лайт снова устремляется вперед, голова кружится от жара и необходимости быть рядом. Он сожалеет о том, что не встретился с L вне работы раньше и решает наверстать упущенное время, посасывая нижнюю губу L, скользит рукой по влажным волосам. Пальцы L цепляются за воротник его рубашки и аккуратно толкают обратно. — Лайт, — повторяет он настойчиво, и Лайт кладет голову на изгиб его шеи, покрывая мягкими поцелуями его румяную кожу. Руки обнимают талию, подбородок L ложится на его плечо. — Лайт, — начинает L слабо, резко втягивая воздух, когда Лайт вонзает зубы под его челюстью. Глубоко вздохнув, L хватает Лайта за плечи и отталкивает — не резко, но и не нежно. Когда Лайт открывает глаза, то сразу понимает, в чем проблема. — Свет, — объясняет L, стоящий совсем рядом, но всё же совершенно невидимый в темноте, — вырубился. Гром ревет снаружи, и когда молния вспыхивает прямо за окном, искра яркого белого немедленно погасает. Лайт вытирает влажные губы тыльной стороной ладони и прочищает горло, смущенный, и раздраженный, и задающийся вопросом, может ли он просто продолжать целовать L и беспокоиться об отключении электроэнергии позже. Лайт неловко потирает затылок. Он вздыхает. — Пойдем, — почти застенчиво говорит он, беря L за руку и кивая в сторону забытого чайника на плите. — Давай просто… попьем чай, пока он не остыл. Они наливают чай, смешивая его с медом и, в случае L, смертельным количеством сахара. Есть что-то знакомое в том, как L пьет нечестивые сладкие напитки и Лайт наказывает его за это, и неловкость между ними растворяется, как кубики сахара, которые L роняет в кружку. Лайт получает вторую дозу сахара, когда поддается вперед и нежно целует его в губы после того, как они свернулись калачиком на диване. Он откидывается назад только для того, чтобы наклонить голову и прижаться поцелуем к гладкой щеке L, чувствуя, как она полыхает жаром под губами. L тихо выдыхает, расслабляясь на диванных подушках, когда Лайт приподнимается за одеялом, которое лежит на подлокотнике, и укрывает L половиной, удобно зажав часть между ним и спинкой дивана. Зацепившись за него ногой, он вытягивает шею, чтобы поцеловать его снова. L не целуется хорошо, но и не целуется плохо. Скольжение его губ медленное, осторожное и неуклюжее, и Лайт может это оценить. Он предполагает, что у L мало опыта в романтических отношениях. Лайт не против проявлять инициативу. Лайт целует его нежно, губы податливы, и L приоткрывает рот. L отвечает настолько медленно и мягко, отчего Лайт чувствует тягучую боль в груди; она удваивается, когда руки находят его талию и сжимают. Лайт неторопливо мурлычет, загипнотизированный прикосновениями, лишь отрываясь от губ, чтобы они могли отдышаться, и уже хочет поцеловать его снова. Обычно разделяющая их барная стойка внезапно кажется ему пыткой. L изучает его, прослеживая изгиб скулы легкими прикосновениями пальцев, как будто боится переступить черту. Это смешно, потому что в прошлом у L не было проблем делать из жизни Лайта ад, но то, как он осторожен в своих жестах, заставляет Лайта дрожать. Лайт наклоняется вперед и целует его в щеку, затем ещё раз, и ещё раз в лоб, и говорит: — Ты сводишь меня с ума, ты знаешь это? L тихо мычит, осторожно зарываясь пальцами в волосы Лайта. — Разве это плохо? — спрашивает он спокойно. Лайт тихо хихикает. — Плохо, — настаивает он, ловя мочку уха L между зубами и ухмыляясь ответной дрожью, которую он вызывает. — Это очень плохо. Кто знает, что я могу сделать, — он наклоняет голову, оставляя поцелуй открытым ртом на шее L. L тихо стонет, и его горло вибрирует под губами. — Так это моя вина, что ты не можешь себя контролировать? — L спрашивает, и пальцы, которыми он зарывался в волосы Лайта, спускаются на шею. Лайт посасывает кожу над пульсирующей жилкой и чувствует, как ногти впиваются в его плечи. L дрожит, ерзая под Лайтом и обхватывает его за талию. — Ты тоже не можешь контролировать себя, — дразнит Лайт и щипает блестящий участок красной кожи, который создал. — Ах, — хнычет L, прежде чем быстро отвернуть голову и заглушить рот ладонью. Лайт поднимает себя на локтях, чтобы убедиться, что L видит удовлетворенную ухмылку на его лице. — Доказательство «А», — шутит Лайт. L хмурится, губы блестящие и опухшие. — Ужасно, — серьезно говорит он, тыкая Лайта в щеку указательным пальцем. Лайт хихикает, склонив голову так, чтобы они соприкасались лбами, и их носы встречаются. — Это расплата за то, что отвлекаешь меня на работе, — решает он. — Отвлекаю? — отвечает L вопросительно, глаза широкие и любопытные. Лайт быстро целует его перед ответом. — Например, разглагольствуешь о моей симметрии лица, пока я пытаюсь обслуживать клиентов, — добавляет он, забавляясь. Лукавая улыбка ползет по губам L. — Тебе это нравится, — делает вывод L, убирая волосы Лайта за ухо. Лайт смотрит в сторону, делая вид, что впервые рассматривает эту возможность. — Я думаю… я не против, — признается он, улыбаясь. — Хм, — напевает L, удовлетворенный ответом Лайта. Он проводит пальцами вниз по щеке Лайта, до угла челюсти, и проводит большим пальцем вдоль линии щеки. Лайт закрывает глаза, прислонив лоб к L, расслабленно вздыхая. — Она действительно превосходна, — слышит он, как L бормочет. — Хм? — Твоя симметрия лица. Лайт смеется, поднимая подбородок вперед и подавляя звук на губах L. Он чувствует, что L улыбается и возвращает руку в волосы Лайта. Они целуются долго, и день растворяется в теплых губах и нежных руках, как дождевое облако на улице. Они целуются, пока Лайт не встает, чтобы убрать пустые кружки. Они целуются после того, как он возвращается со спичками и пыльной свечой, чтобы добавить немного света. Они целуются, когда L делает плохую шутку с именем Лайта, когда тот зажигает свечу. Они целуются перед тем, как Лайт засыпает, купаясь в сиянии свечи, с сердцем L, бьющимся под ухом.***
Он просыпается от того, что палец обводит раковину его уха и грудь L вибрирует под его щекой, когда говорит задумчиво. — Свет вернулся. Сонные глаза Лайта открываются, и он ворчит, поднимая голову и с тревогой понимая, что между углом его рта и передней частью рубашки L висит ниточка слюны. Его рука прижимается к лицу, отчаянно вытирая насухо влажные губы. Поднимая взгляд на лицо L, он встречается с самодовольной ухмылкой. — Ни слова, — опасно говорит Лайт, хриплым ото сна голосом. Он щурится на работающие огни, прикрывая ладонью один глаз, и стонет. — Ты хорошо выглядишь — говорит L, забавляясь, и тянется к нему, делая мазок большим пальцем по нижней губе Лайта так же, как обычно делает со своей. — О, заткнись, — сухо огрызается Лайт, слезая с L и садясь на колени между его ног. Он оглядывается, не отошедший от сна, и понимает, что за окном кромешная тьма. Брови хмурятся, Лайт спрашивает: — Который час? — Около 19:42, — отвечает L, поднимая себя в сидячее положение. — Ты пускал слюни на мою рубашку около трех часов. Оцепенелая жара выползает на щеки Лайта, когда он отворачивается, скрестив руки на груди. — Ты позволил мне пускать слюни на твою рубашку около трех часов. L пододвигается, подтягивая одно колено к груди и упираясь в него подбородком. — Полагаю, что да, — бормочет он, наклоняя голову в сторону, как будто о чем-то размышляет. Лайт приподнимает бровь. — Я бы позволил тебе сделать это снова, если это значит, что я увижу твое спящее лицо. — Это невероятно жутко, — сообщает Лайт, голос кажется слишком громким для комнаты. — Просто, — L делает паузу, хихикая про себя, — ты выглядишь просто ужасно, когда спишь. — Как насчет моей «симметрии лица»? — парирует Лайт, плюхаясь на спинку дивана. — Не дуйся, — говорит L, приближаясь. Одна из его ног поддевает колено Лайта, другая заполняет промежуток между нижней частью спины Лайта и задней частью дивана. Лайт вздыхает, неохотно обняв L за плечи и потянув его для поцелуя. L берет его щеки в ладони, и Лайт расслабляется, раздражение растворяется в никуда. — Ты останешься на ночь? — бормочет Лайт, когда они расходятся, не думая о том, что говорит. L замирает. — Я… не думаю, что это хорошая идея, — осторожно отвечает он. Лайт моргает. — О, — проговаривает он в осознании, и лицо краснеет — О! Нет, я не… не это имел в виду. Щеки L отливают слабым розовым оттенком, когда он говорит: — Нет? Лайт качает головой. — Нет, я просто подумал… Ну, если дождь всё ещё идет, я не хотел, ну. Вышвыривать тебя на улицу. — О. Не волнуйся, — уверяет его L, прикрыв глаза, и нежно целует Лайта в щеку. — Я планировал вызвать такси. Лайт расслабляется, положив голову на плечо L. — Хорошо, — тихо соглашается он, когда L его обнимает.***
— Скоро увидимся, — говорит Лайт, прижимая плечо к дверному косяку. Моросит только снаружи, едва слышно через закрытое окно гостиной позади. L надел обратно свою одежду, которую Лайт, хоть и с опозданием, бросил в сушилку через некоторое время после того, как проснулся, и в куртке Лайта. — Это самонадеянно, — дразнит его L. Лайт вызывающе закатывает глаза, прежде чем схватить L за воротник куртки и потянуть его на себя. Что-то вроде тоски расцветает внутри, раздувая его сердце, и его грудь сдавливает. Он понимает, что не хочет, чтобы L уходил, и целует его медленнее, нежно облизывая рот и погружая пальцы в волосы L, слегка завитые от того, что не были высушены должным образом. Ему, наконец, удается оторваться только потому, что знает, чем дольше целует L, тем труднее ему будет не затащить его обратно в квартиру и целовать, пока губы не онемеют. Он остается достаточно близко, чтобы они дышали одним воздухом, лбы соприкасались, нос упирается ему в щеку. — Ладно, — шепчет Лайт после долгого момента, только теперь понимая, что он, должно быть, схватил L за руки. Их пальцы плотно сжаты вместе, ни один из них не хочет первым отпускать. Лайт закрывает глаза, тихо вздыхая. — Ладно, — говорит он снова с решительностью. — Ты должен… — Подожди, — отрезает его L, разрушая оставшийся между ними клочок пространства и прижимая свои губы к Лайту снова, и снова, и снова, топя его в череде сладких поцелуев. — L, — Лайту удается сказать между поцелуями с волнением. — Остановись или… — Ещё один поцелуй. — Ты никогда не уйдешь. — Ещё один, — клянется L, его щеки раскраснелись, но его выражение в остальном бесстрастное, и он дарит Лайту ещё три коротких поцелуя. Лайт не может сдержать недоверчивый смех, который пузырится в его горле и заглушается губами L. Наконец, он вырывает руки из объятий и отталкивает его за плечи. Губы L сморщены, и Лайт шутит: — Почему ты всегда остаешься в местах после закрытия? L облизывает свои красные губы, моргая. — Это жалоба? — Если это так, то ты наконец сядешь в такси, которое сейчас тебя кинет? L задумывается. — Ещё один, — решительно говорит он, наклоняясь вперед. — Последний, — смягчается Лайт, заставляя голос звучать сурово, несмотря на его желание уступить. L крадет ещё пять поцелуев, прежде чем Лайту приходится хлопнуть дверью перед его лицом.***
— Я ненавижу тебя, — говорит Лайт на следующее утро, его голос неузнаваемый даже для собственных ушей. Градусник, зажатый под языком пищит, когда Лайт тянет его изо рта, и косится на предмет остекленевшим взглядом, и его раздражение (как и температура) поднимается. — Тридцать восемь и три. — Он кладет устройство на кровать, находящуюся в беспорядке. — Если тебя это утешит… — пытается сказать L, его голос хриплый даже через телефон. — Не утешит. — Я тоже по-прежнему болен. Лайт фыркает, свернувшись калачиком под одеялом. Его телефон, прижатый к коже щеки, мокрый от пота, поэтому нажимает кнопку динамика и кладет его рядом с подушкой. — Так тебе и надо, — выплевывает он и горько смеется. — Знаешь, я должен был это предвидеть. Меня тошнит от тебя с момента нашей встречи. — Погоди-ка, — говорит L, оскорбляясь. — В свою защиту скажу, что ты был инициатором, — замолкает он, пытаясь найти способ деликатно выразиться и в конечном итоге решает: — лизания. Лайт должен сопротивляться желанию выкинуть телефона из окна спальни. — Почему ты так говоришь, — стонет он, хлопая ладонью по горящему, не только от лихорадки, лбу. — Разве не так дети называют это в наши дни? — спрашивает он, звуча искренне любопытно. — Не пытайся сменить тему, — приказывает Лайт, вырывая салфетку из коробки на тумбочке и вытирая ею нос. Шмыгая, он стонет: — Боже, я больше никогда тебя не поцелую. L издает короткий разочарованный стон. — Это жестоко. Дьявольски. — Наказание соответствует преступлению, — горячо говорит Лайт. — Ты практически отравил меня. Я мог бы тебя засудить за покушение на убийство. L усмехается. — Я могу сказать то же самое. Сначала ты угрожал отравить меня. В кафе, — он делает паузу. — Может быть, именно из-за этого я заболел, — говорит он в ужасе. — Я тебя умоляю, — сухо смеется Лайт. — Если бы я хотел убить тебя, ты бы уже был мертв. L молчит в течение длительного времени. — У меня есть некоторые сомнения насчет этих отношений, — осторожно говорит он. Лайт пытается не смеяться и в конечном счете винит в своей неудаче лихорадку. Он слышит приглушенные смешки L на другом конце, и каким-то образом это заставляет его смеяться сильнее. Одна из его ноздрей всё ещё заложена, в то время как другая не перестает течь, его горло болит и саднит, и его голова кажется набитой ватой, но он почему-то больше не злится. — Эй, — говорит он через некоторое время, в нос. — Ты сказал «отношения». L молчит, прежде чем ответить — Я думаю, что твоя лихорадка играет с твоим воображением. Лайт бормочет. — Да, да, — он пренебрежительно фыркает и кашляет. — В любом случае, теперь ты мне должен. Как ты собираешься загладить свою вину? L издает задумчивое «хм», и Лайт может только представить, как он наклонил голову в сторону, его большой палец потирает губы. Сердце колет, и Лайт распознает в этом чувстве нежность. Может, он действительно бредит. — Я приглашу тебя на свидание, которое не закончится тем, что ты заболеешь изнурительной болезнью. — Ха! — вырывается у Лайта слишком громко. После краткого кашля и использования другой салфетки, он говорит: — Звучит привлекательно. — Я понимаю, что планка никогда не была ниже, — говорит L, шмыгая носом, — но я обещаю, что исправлю это в следующий раз. Лайт улыбается сам себе. — Хорошо, — соглашается он, довольно вздохнув. Внезапный переполох у L заставляет его свести брови вместе. Незнакомый, громкий голос кричит невнятно, и Лайт предполагает, что слышит стук посуды. — Что там? — спрашивает Лайт смущенно. — Мой брат, — объясняет L, громким и отдаленным голосом, как будто он отвернулся от своего телефона, — опять невероятно неуклюжий! — Пошел ты со своим гребаным супом, — рычит незнакомый голос, теперь кристально ясный, — я надеюсь, что ты сдохнешь! — Мэлло, — включается третий, спокойный голос, — просто позволь мне сделать это. Лайт должен отложить свой телефон на край кровати, чтобы не потерять слух от криков, и чувствует что-то между забавой и глубокой озадаченностью. Как только все, кажется, успокаивается, он предварительно выключает динамик и возвращает телефон к уху. — Всё ещё жив? — спрашивает он. — Едва, — вздыхает L. — Я провел тактическое отступление в свою спальню. — Ты сбежал. — Ну, можно и так сказать. Лайт смеется открыто, перекатываясь на спину и улыбаясь в потолок. Свежая волна тепла заливает его щеки, он признается: — Я хочу увидеть тебя снова. L испускает короткий вздох с облегчением. — Я тебя тоже. Надеюсь, тебе скоро станет лучше. — Тебе тоже, — отвечает Лайт. Взглянув на прикроватные часы, он выдыхает. — Хорошо, мне нужно идти. Очевидно, моя семья не доверяет мне выздороветь самостоятельно, поэтому они послали Саю. — Твоя сестра? — Да. — Что ж, — говорит L под звуки битой посуды и отдаленных криков, — пусть её визит будет более приятным, чем то, с чем я имею дело. Лайт посмеивается, и его голос искрится теплом. — Планка никогда не была ниже. — Действительно. Я позвоню тебе сегодня вечером, как только изгоню этих демонов из своего дома. Ухмылка Лайта становится шире. — Я всегда просто чихал на Саю, когда она меня раздражала, когда я болел. — Ах. Ты попытался совершить серийное убийство. — И я тебе всё равно нравлюсь, — дразнит его Лайт. — Хм, — говорит он уклончиво. Лайт это примет. — Пока, — сладко говорит он. — Удачи. — Поправляйся, Лайт, — говорит L, прежде чем что-то щелкает, и телефон Лайта замолкает. Он позволяет себе долгий, мечтательный вздох, губы широко растягиваются в мальчишеской улыбке, и ему всё равно, даже если бы это увидел весь мир.