Вкус надежды

Семьдесят шесть шагов. Ровно столько мне предстоит пройти. Эта проклятая цифра отпечаталась в мозгу пять лет назад, когда я впервые здесь оказалась. Конечно, считать шаги я стала не сразу. Лишь после того, как окончательно убедилась, что возвращаться сюда мне придется регулярно, и никакой надежды на спасение нет. Как можно медленнее продвигаюсь вниз по коридору, опустив голову, чтобы не видеть приевшиеся корни деревьев разнообразной толщины, всевозможных насекомых, облюбовавших черные трещины камней, и пляшущий на стенах мерзкий желтоватый свет, вызывающий ассоциации с немощными телами больных людей. Прямо, пройти под аркой, по крутому спуску вниз, там коридор слегка вильнет направо, затем выровняется, и снова надо идти прямо и вниз, где меня встретит просторное помещение с расставленными по углам урнами, зловеще подсвеченными десятками зажжённых свечей. Уже здесь я почувствую знакомый запах крови, вызывающий у меня приступы тошноты. Каждый раз приходится делать остановку, чтобы взять себя в руки и постараться не замарать пол рвотой. Затем поворачиваю направо, делаю заключительный, семьдесят шестой, шаг, прохожу под каменной аркой и оказываюсь в большом зале. Там меня уже ждут. Поначалу они, не издавая ни звука, сидят за вытесанным из камня безукоризненно ровным столом, чистота которого доводит меня до трясучки в коленях. На столе расположены аккуратно расставленные серебряные подсвечники, железные кубки с алой жидкостью, тарелки, наполненные сырым мясом, источающим отвратительный аромат. Вот рядом с Лисбет лежит кусок, формой напоминающий изуродованную человеческую руку, вот Хогни нетерпеливо смотрит на размазанные по блюду мозги, а вот Беннинг закрывает глаза и погружается в молитвы, поставив локти рядом с наполненной сушеными язычками чашей. В почтенном молчании все ждут, когда придет Эола, обратится к царице творящегося в неприметной, затерянной среди скал пещере, ужаса и даст знак, что можно начинать пир. Тут же сидящие вскакивают со своих мест, чтобы каждый успел отхватить кусок, который ему больше по вкусу, поднимается гвалт и смех, завязываются разговоры, рекой льются похвалы сегодняшней трапезе, взлетают кубки под крики “Слава Намире! Слава нашей госпоже!” И так продолжается всю ночь, до первых лучей рассвета, а стол становится все грязнее, покрывается брызгами крови, обглоданными костями и кусочками кожи. Пожалуй, здесь следует сделать пояснение. Не то, чтобы каннибалы против как следует прожаренного продукта. Дело заключается в следующем: издревле считается, что именно сырое мясо придает служителям Намиры силу и ярость в бою, делает нас стойкими и мужественными. Особенно почитается поедание человеческих сердец, но этим мы коллективно занимаемся приблизительно раз в сезон, в период Большого улова, когда и сердец, и прочих ценящихся культом частей тела хватает на всех. Время в адской пещере останавливается, минуты растягиваются и длятся дольше, чем часы. Сложно понять, когда блеснет спасительный луч зари, неся освобождение от монотонной отвратительной деятельности, и я принимаюсь считать до ста, потом до тысячи и так, пока число не превратится в четырехзначное. Делаю я это далеко не всегда, так как на первых сотках возникает ощущение безысходной бесконечности, осознание, что пытке не будет конца и края, мерзкое давящее чувство, заставляющее слезы выступать на глаза. А показывать грусть мне нельзя. Я вежливо поддерживаю разговоры, улыбаюсь похабным анектодам, давлюсь жестким мясом, как можно меньше на него смотря и задерживая дыхание, чтобы не чувствовать вкус текущей по горлу крови. Знаю – Эола пристально следит за мной. Она не позволит и на минуту расслабиться, чуть зазеваюсь – и доложит об этом госпоже. Которой я не хочу и никогда не хотела служить. Меня зовут Габриэла. Я провела детство в Вайтране, красивом и уютном городе. Мои родители были честными торговцами. Они усердно молились Зенитару и привили мне любовь и уважение к этому богу. Я мечтала продолжить дело родителей, создать семью и прожить в Вайтране до конца своих дней. Уверена, мне бы это удалось. Но планам не суждено было осуществиться. Однажды ночью я заснула в своей постели, а открыла глаза в этом самом зале. У меня были связаны руки и ноги, я не могла пошевелиться. В рот был вставлен кляп. Рядом лежали мама и папа и смотрели на меня. Они плакали. Я поняла, что происходит нечто ужасное, испугалась и тоже начала плакать. За столом сидели Санион, Лисбет, Нимфанет, Хогни и многие другие, с кем я теперь вынуждена делить трапезу, они молча созерцали трех беспомощных связанных людей, и в глазах их было нечто нечеловечески жестокое и кровожадное. Их взгляды я запомнила на всю жизнь. Потом появилась Эола. Она что-то сказала моим родителям и развязала их. Они встали и послушно пошли за Эолой, даже не обернувшись в мою сторону. Потом легли на алтарь в конце зала, и я увидела, как сверкнул меч Эолы. Когда она подошла ко мне и вынула изо рта кляп, я еще не в полной степени осознала, что произошло. Я ждала, что родители вот-вот придут мне на помощь, мы уберемся из этого жуткого места, вернемся в Вайтран, и все станет, как было. Но Эола принялась рассказывать мне о Намире, в частности о том, как она награждает тех, кто ей верно служит, и как карает предателей. Мое живое воображение рисовало картины вечных пыток и мук в царстве теней, а Эола спросила, кем я хочу быть – почетным слугой госпожи или ее врагом. Захлебываясь слезами, я сказала, что стану служить Намире. Тогда Эола подвела меня к алтарю, и я увидела мертвые тела своих родителей. А потом со мной заговорила сама Намира. Она назвала меня своим чадом и велела отречься от прошлых отца и матери, так как теперь у меня новая семья. В знак отречения я должна была съесть их плоть. Я подчинилась. Я плакала, кричала, меня стошнило несколько раз. Но я это сделала, испугавшись расправы Намиры. Я до сих пор боюсь ее. Сейчас мне шестнадцать, я живу в Маркарте. Пришлось туда перебраться, чтобы быть ближе к Утесной пещере. Наш дом я продала и купила новый, поскромнее, конечно, но мне много не требуется. На родительские деньги открыла лавку, сейчас доходов на жизнь хватает, не жалуюсь. Раз в семь дней я обязана посещать сборища членов культа Намиры. И от этого никуда не деться. Я не могу молиться богам, которых по-настоящему почитаю в глубине души. Если госпожа узнает об этом, мне конец. Я не могу завести семью, хотя парни не оставляют попыток начать со мной отношения. Как я стану существовать, зная, что малейший мой прокол будет стоить жизни мужу и детям? В силах ли я буду смотреть в глаза любящему меня человеку, от которого сбегаю каждую седьмую ночь, чтобы поедать человеческую плоть? Нет, о таком даже подумать страшно. Тем более, что через пару лет мне придется не только участвовать в сборищах каннибалов и получать уроки обращения с луком и мечом, но и добывать пищу для членов культа. Совсем скоро мне придется убивать. Когда-то я надеялась. Практически весь первый год. Я верила, что мне удастся спастись, что членов культа обнаружат и убьют, а Стендарр сразиться с Намирой и одержит над ней победу, освободив нас от ее власти. Но со временем я оставила наивные мечты. Слуги госпожи умеют заметать следы, а Стендарр не станет развязывать войну с даэдра ради одной души. Хотя я не могу утверждать со стопроцентной точностью, что страдаю одна. Порой я вижу нечто в глазах Лисбет, что воспринимаю, как отражение собственной боли и отчаяния. Иногда Хогни вздохнет особенно тяжко и быстро проведет ладонью под глазами. Быть может, они оказались в том же положении, что и я? А ведь с ними это даже не обсудишь. Эола слышит каждый наш разговор, да и Намира, скорее всего, тоже. Но вчера произошло событие, которое заставило слабый огонек надежды вновь разгореться в моем сердце. Некоторое время назад по прилегающим к нашей пещере коридорам стали расхаживать пробудившиеся драугры. Главной задачей Эолы стало найти храброго воина, который помог бы очистить убежище от живых мертвецов. И вот вчера от предводительницы поступил приказ явиться вечером в Утесную пещеру, вновь ставшую безопасной. Я тут же оседлала свою старушку Хельгу и отправилась в путь. Я видела его. Он стоял у самого входа и разговаривал с Эолой. Статный воин в великолепной эбонитовой броне, полыхающей алыми искрами в свете заходящего солнца. Обсидианово-черный и красный цвет доспехов делал их похожими на сгорающие в пламени угольки. Острые шипы на сапогах, перчатках и шлеме внушали страх и ощущение чего-то величественного и непоколебимого. Должно быть, враги в ужасе бегут прочь при виде такой брони. За спиной у воина находилось тяжелое оружие, похожее на огромный молот, угрожающе сверкающий алыми всполохами. От всего молота исходило свечение, словно оружие было охвачено огнем. Я потеряла дар речи от открывшейся мне картины. А незнакомец снял шлем, и взору моему предстало суровое, благородное, покрытое шрамами лицо закаленного в боях норда. Я заметила, каким взглядом он смотрит на Эолу, как подергиваются его скулы, когда он переводит глаза на пещеру. Поговорив с предводительницей, воин направился к коню цвета вороново крыла с горящими красным глазами. Тут мне стало совсем не по себе. Я уже собиралась развернуться, чтобы оказаться в ненавистной, опасной, но без незнакомцев в страшной броне, пещере, как вдруг встретилась с нордом взглядом. Он неотрывно смотрел на меня, пока взбирался на жуткого коня, смотрел с отвращением и неумолимым презрением. Кровь прилила к моим щекам. О, как мне захотелось объясниться, рассказать ему свою историю, чтобы он все исправил, защитил меня от каннибалов и их уродливой хозяйки. Весь страх перед воином испарился, осталось лишь желание дать ему знать правду. Но этого нельзя было сделать. Единственное, что я себе позволила, – едва заметно повернуть голову вправо, влево и снова вправо. Сигнал не ахти, но он должен, по крайней мере, насторожить норда. И я увидела, как нахмурился воин, прежде чем его лицо скрылось под шлемом. Потом я смотрела, как он удаляется все дальше от проклятого места, уверенно и спокойно восседающий на коне прямиком из Обливиона, скачет на встречу закату, пока лучи рисуют узоры на черном эбоните и алых пластинах. – Он вернется, – сказала стоящая позади Эола. – И приведет нам праздничный ужин. Идем, поможешь накрыть на стол. Сердце упало. Не может быть. Он ведь с такой ненавистью смотрел на Эолу, на пещеру, на меня… А что, если это уловка? Ну конечно, таков его план. Он войдет к членам культа в доверие, убьет их всех и спасет меня. Окрыленная этой мыслью, я направилась к пещере, но тут остановилась. Погодите, а с чего бы воину оставлять кого-то в живых? Для него все мы – чудовища, которые заслуживают смерти. Будет ли у меня шанс объяснить, что я являюсь исключением? Поверит ли он в мою историю? Мне остается лишь рассчитывать на его милосердие, ведь я ничего не смогу сделать против него, он раскроит мне череп одним ударом молота. А что станет с Лисбет и с Хогни? Их он тоже хладнокровно убьет? Не будет же он, в самом деле, выслушивать оправдания каждого члена культа. Я смотрела в сторону, куда направился незнакомец, и сердце мое сжималось от тревоги. Интересно, понимает ли Эола, что натворила, приведя его к нам. Почему она так спокойно его отпустила, подвергнув наши жизни опасности? Неужели не догадывается, чем в теории все может обернуться? Итак, теперь наша судьба в его руках. Ни Эола, ни сама Намира не смогут ему помешать. Он либо примкнет к нам, либо всех уничтожит. Иного не дано. За исключением маленькой вероятности, что, прежде чем опустить молот на мою грудь, он выслушает меня. – Пошевеливайся, – поторопила Эола. Убежать не получиться. Если я попытаюсь, Эола подчинит меня своей воле и заставит лечь на жертвенный стол, после чего моя душа, душа предателя, отправится к Намире на вечные мучения. Исполняя же приказы госпожи до конца, я, по крайней мере, могу рассчитывать на относительно спокойную загробную жизнь. Бросив взгляд на прощальный луч солнца, я вошла в пещеру. Мне предстояло пройти привычные семьдесят шесть шагов.