Unusual troubles

Едва я приехал в больницу, как она тут же окутала меня со всех доступных сторон терпким, стойким запахом хлорки, лекарств и безысходности, бьющих прямо в нос и вызывающих где-то на периферии воспалённого сознания смутное, едва осознанное чувство дежавю. Всю дорогу моё сердце громко и гулко стучало, отдаваясь звенящим эхом в ушах, билось о рёбра, словно узник о кованую решётку, истошно требуя больше свободы и пытаясь всеми силами выбраться оттуда. А в то время как я быстрыми шагами пересекал лестницу, ведущую на второй этаж, дыхание то и дело сбивалось с привычного мне спокойного и ровного ритма. Едва я появился в коридоре, все присутствующие там тут же подняли головы, пристально осматривая меня. Аманда, бледная, словно сама Смерть обдала её своим леденящим душу дыханием, с красными, полными ещё не до конца пролитых слёз глазами, сидела на скамье; рядом с ней примостился отвратно выглядевший Франциск с перебинтованной головой, такой же, как и бедная Аманда, бледный, что покрасневшие бинты, оплетающие волосы и лоб, словно плющ, выглядели ещё более жутко и контрастно на фоне почти белой кожи. Мистер Джонс стоял у стены и беспокойно вертел в руках толстую сигару, явно раздумывая, не выйти ли прикурить её, а Альфред, едва завидев меня, тут же бросился ко мне навстречу, беспокойно сверкая огромными глазищами, ставшими практически бирюзовыми от пережитого недавно стресса и беспокойства. - Что с ним? - я постарался спросить это как можно спокойнее, но тревога поглощала меня всё больше и больше, пробираясь в мои самые затаённые уголки души. Но Альфред не успел сказать и слова, поскольку в тот момент из операционной вышел пожилой, даже старый врач, ссутулившийся и с уставшими от всего мира глазами, и тут же подошёл к нам. - Как он? - дрожащим голосом спросила Аманда, судорожно сжимая пальцами плотную ткань своих брюк и еле сдерживая горькие, готовые вот-вот пролиться, слёзы. Мистер Джонс подошёл к ней и ободряюще положил руку ей на плечо, безмолвно демонстрируя свою поддержку и помощь. - Жизнь Мэттью Уильямса вне опасности, - тихо ответил нам врач, стягивая с рук полупрозрачные перчатки и немного нервно одёргивая полы белого, с парой почти незаметных пятен халата. Выдох облегчения мимолётно разлетелся негромким эхом по коридору. Директор приобнял жену за плечи и ласково посмотрел на неё, едва улыбнувшись; Франциск, доселе казавшийся больше мертвым, чем живым, возвёл глаза к серовато-жёлтому потолку и одними губами, почти незаметно и совершенно бесшумно, прошептал слова горячей благодарности; а Альфред прижался к моей руке и тихо проговорил мне, будто бы боясь спугнуть всё очаровательное волшебство счастья, окутавшего нас: - Я верил! Я знал, что всё будет отлично! - Но не спешите так, - поспешив вернуть нас с небес на землю, произнёс мужчина, нервно засовывая руки в большие карманы халата. Я почти физически ощущал, как то напряжение, едва отступившее, вновь тяжким грузом легло на всех присутствующих; как широкая улыбка стремительно блекла и вскоре совсем исчезла с лица Альфреда; как Аманда широко распахнула свои фиалковые глаза и явно держалась из последних сил, совершенно не заметив, что мистер Джонс судорожно вцепился в ткань её кофты своими пальцами; и как Франциск беспокойно сглотнул, мысленно готовясь к самому худшему. - Вашему мальчику ещё повезло, - начал врач, пытаясь приободрить нас своей кривоватой улыбочкой, совершенно в тот момент неуместно и насквозь фальшиво смотрящейся на его морщинистом лице. - Он отделался не такими серьёзными травмами, вот увидите, и месяца не пройдёт, как будет бегать... Но... - Но? - Джонс-старший явно начинал раздражаться из-за этих сбивчивых, ничего не значащих фраз, и чаша его терпения была на пределе, действительно грозясь затопить всё вокруг в радиусе нескольких метров своим праведным гневом и яростью. - Но его мозг после сотрясения оказался слишком поврежден, - на выдохе произнёс мужчина. - Мы проследили динамику памяти, вполне возможно, что когда он очнётся, то в его воспоминаниях окажется большой пробел. - Насколько большой? - Франциск сжал и без того бледные губы в тонкую ниточку, прижимая руки к груди. В тот момент его голос пугающе прекрасно, даже, я бы сказал, идеально сочетался с его внешним видом - он был таким же тусклым и блеклым, и от этого осознания мне стало не по себе. - Вполне возможно, что Мэттью Уильямс не будет помнить последние два года своей жизни, - ответил врач, таким жалостливым и до тошноты сочувствующим взглядом оглядывая нас. - Мне очень жаль... Но мы действительно постараемся сделать всё возможное, чтобы помочь ему вспомнить. И мужчина медленно развернулся и пошёл обратно в палату, где тихо и мирно лежал Мэттью, ещё совсем не подозревая, что ждёт его за порогом сна. Последняя фраза, сказанная доктором, настойчиво крутилась в моей голове и никак не хотела отпускать меня. Я чувствовал, как медленно начинал закипать, словно электрочайник, полный воды, и всерьёз забеспокоился, что вскоре буду совершенно не в состоянии сдержать затапливавших меня в тот момент эмоций. Но я действительно был зол и раздражён. "Да кому помогает эта чертовски бесполезная, насквозь фальшивая жалость, состоящая сплошь и полностью из избитых, никому не нужных фраз? - думал я, сжимая кулаки до такой степени, что ногти, впиваясь в кожу, оставляли глубокие красные отметины. Я украдкой взглянул на ещё более бледного Бонфуа и почувствовал, как новое цунами злости затопило меня. - Разве она может помочь справиться с той пустотой в душе, когда самый близкий, самый родной, самый любимый человек находится рядом с тобой, но не помнит, не знает, даже в самой глубине души не подозревает о тех счастливых моментах той, оставшейся далеко за бортом и растворившейся в зыбких песках времени, жизни?" Но в тот момент я чувствовал себя не столько злым и раздражённым, сколько буквально каким-то спасательным кругом, неким глотком целительной влаги, что возвращала к жизни без пяти минут мертвецов. А всё потому, что с одной стороны ко мне прижался Альфред, всё ещё неверющим взглядом уставившись на то место, где ещё минуту назад стоял врач, а с другой Франциск схватил меня за руку, с силой сжимая мои пальцы своими и даже не замечая этого. В тот момент я, праведно злясь, проклинал столь вредную и заносчивую Госпожу Судьбу и Мэттью Уильямса заодно, ведь он так глупо и так по-дурацки умудрился попасть под стремительно несущуюся машину… *** Мы с Бонфуа решили зайти к Мэтту самыми последними. Пока еле державшаяся на ногах Аманда, ласково и нежно приобнявший её мистер Джонс и Альфред с непривычно безразличным лицом пытались пообщаться с Уильямсом, мы с Франциском сидели в безлюдном коридоре и молчали. Мы просто сидели, не произнося ни звука ровно до тех пор, пока семейство Джонсов не решило покинуть больницу. Палата, в которую нас пригласил врач и миленькая белокурая медсестра с отличной фигурой (насколько мог оценить её я, столь некомпетентный в данном вопросе), была полностью, чуть ли не стерильно белой, без единого яркого, хоть как-то выбивающегося из окружающего монохромного безмолвия, пятна. Комната была небольшой и настолько белоснежной, что, казалось, можно было ослепнуть, стоило лишь задержать взгляд на стенах чуть дольше, чем требовалось. Единственным тёплым пятном в этой безмятежной зимней сказке был Мэттью, да и то, если бы не его вздымающаяся и плавно опускающаяся грудь и дрожащие в беспокойном сне ресницы, я бы точно подумал, что передо мной на кровати лежал мертвец. Но не всё было столь безмятежно, как казалось сначала. Голова Уильямса, его худые руки, безвольно лежащие поверх прохладного на ощупь одеяла, были аккуратно перебинтованы, на лице можно было насчитать около шести небольших пластырей. На первый взгляд парня даже можно было бы посчитать самым настоящим везунчиком, ведь, как казалось, он умудрился отделаться всего лишь ушибами да обильно кровоточащими ссадинами по всему телу. Но то, что с ним случилось на самом деле, я считал, было намного, намного хуже, чем какой-нибудь нехитрый перелом ноги. И я бы ни за что и никогда не пожелал бы такой участи даже самому злейшему врагу. Оторвав, наконец, взгляд от спокойно лежащего на постели Мэттью, я взглянул на Франциска. У него было отрешённое, почти безразличное выражение лица, и лишь его кулаки то и дело сжимались, будто бы Бонфуа мысленно проклинал того, из-за которого Уильямс оказался в таком положении. - Ты не хочешь рассказать мне, что же произошло с вами? - произнёс я через несколько минут полного молчания, и мой голос мне самому же показался слишком неуместным в этой бездушной палате, слишком живым, я бы сказал. - С тебя вино, - лаконично ответил Франциск, разворачиваясь и стремительно покидая помещение, видимо, больше не в силах вынести этого зрелища. Я слегка передёрнул плечами, будто отгоняя напряжение, что здесь царило, и также быстро вышел за дверь, лишь краем глаза заметив, как сжались тонкие бледные губы Уильямса. *** - После того, как мы с тобой разошлись, ну, после бара, - слегка неуверенно начал Франциск, пристально глядя на алое вино в бокале. - Я встретил Мэттью. Около своего дома. Как оказалось, он меня ждал. Я кивнул, наконец начиная понимать сложившуюся ситуацию. - Мы с ним, как понимаешь, поссорились. Я вновь кивнул. Это было не так уж сложно понять, сложить дважды два и то сложнее было бы. Просто-напросто наш тихий и спокойный на вид малыш Мэттью оказался внутри на редкость ревнивым и несдержанным, словно спящий до поры до времени вулкан. Но он же пока ещё совсем молод, а молодость на то и создана, чтобы делать всё, что заблагорассудится твоей грешной душе; всё, что потом ты сделать себе уже никогда не позволишь. Да и вообще, что взять с этой вредной и ветреной дамы, всем знакомой не понаслышке старушки Молодости? - Я довольно расплывчато помню дальнейшее, - произнёс Франциск после недолгой паузы и чуть пригубил вино, явно смакуя его на кончике языка. - Видимо, вино именно в тот момент соизволило ударить мне в голову, и ты, Арти, прекрасно понимаешь, что именно тогда всё полетело к чертям. Вместо ответа я аккуратно и легко подхватил тремя пальцами бокал и тоже отпил. В чудно переливающемся хрустале оказалось поистине прекрасное вино, именно такое, какое было в тот момент нужно - слегка кислое, немного прохладное. В самый раз, чтобы чуть сбить тот градус ощущений и чувств, что властвовал над нами. - Боже мой, Артур, мы так кричали друг на друга, что я до сих пор удивляюсь, как хоть и немногочисленные жильцы моего дома не повылазили из своих квартир, - Бонфуа горько улыбнулся, глядя куда-то сквозь меня. - Если бы они растащили нас, возможно, всё сложилось бы иначе. Но, видимо, у нас такая Судьба... Он на секунду прервался, глубоко вдохнул душный, терпкий воздух уже знакомого мне бара, в котором мы оказались сразу после больницы, и продолжил: - Я не слишком понимаю, как всё произошло. В какой-то момент, когда именно, я, возможно, просто и не заметил, мы оказались на дороге. Была глубокая ночь, машин, особенно несущихся на такой скорости, не должно было быть вообще, но, видимо, Фортуна действительно отвернулась от нас, разложив карты именно таким образом, а не каким-либо другим. Но я даже сообразить не успел, я словно выпал из реальности и смотрел на всё это со стороны. В одно мгновение я видел, как на меня нёсся автомобиль на бешеной скорости, а в другое - я уже лежал ничком на асфальте, в то время как моё место занял Мэттью. Дальше я совершенно ничего не помню. Даже того, как оказался в больнице. Франциск подавленно замолчал, и тишина, окружившая наш столик, начинала казаться мне просто невыносимой. И я был невероятно благодарен тому смутно знакомому голосу, раздавшегося позади нас: - Франс! Артур! Какие люди, боже!