Горы

      Ночи в горах опасны. Острые серые скалы выстраиваются в нескончаемый лабиринт, в который нет входа и из которого нет выхода. Резкий ветер рвёт и мечет; будь у него зубы, они бы со скрежетом заходились от неистового желания припечатать изнемогающего путника к холодному камню или откинуть бедолагу на острый выступ. Холод пробирает до костей. Смертельная усталость от ковыляния через сугробы обрушивалась с таким весом, что колени сгибались, терялось равновесие и только чудом удавалось устоять. Сил встать уже не будет.       Ночи в горах опасны.       Мадара переживал свою третью ночь. Не понимая, откуда берутся силы, он шёл вперёд, словно знал зачем. Словно в дороге был смысл, точно существовала цель. Однако не существовало ни смысла, ни цели — пустота. Она выжигала мозг, глушила сознание, оставив его на попечение тупых инстинктов. И с каждым днём крепчал внутренний голос, моливший: «Сдайся. Упади. Будь погребён под покровом жестокой метели. Вьюга отпоёт. Стань частью вечного хаоса». Мадара остановился. Убрав вытянутую вперёд руку, он посмотрел в шквальный косой снегопад и ничего, кроме сгущённой до черноты дали, не увидел. Зачем он идёт? Как только мужчина остановился, на него лавиной обрушились сомнения. Куда он идёт третий день?       Он простоял на месте долго, отдавая последние силы на то, чтобы удержаться и не упасть. Было наивно полагать, что удастся сделать хотя бы шаг вперёд. Но он предположил, осмелился и тут же упал. Мадара не чувствовал обжигающего холода. Он ничего не чувствовал, кроме нечеловеческой усталости и безразличия к собственной судьбе.       Девушка лет шестнадцати или около того обнаружила в десяти метрах от пещеры обездвиженное мужское тело. По гуманному наитию она взялась за его спасение. Когда Мадара вновь открыл глаза, его удивлению не было предела: он выжил.       В пещере с низким сводом было тепло от горящего пламени, угли которого поминутно тормошила длинной хворостиной девчонка с волосами цвета весны. Таким цветом распускалась в садах вишня. Искры стремительно летели вверх. Едва заметив движение век путника, незнакомка сорвалась с настила из сена и приблизилась к нему.       — Как ты? — большие зелёные глаза смотрели на него с недосказанной тревогой. Мадара долго ничего не отвечал. Потом он привстал на локти и в контуженном смятении осмотрел тёмный свод с пляшущими на нём тенями. — Я нашла тебя позапрошлым утром.       — Кто ты? — резкость в голосе Мадара попробовал покрыть взглядом, но мягкость у него всегда выходила из рук вон плохо.       — Не помнишь?       Глаза Мадары буквально впились в каждую её черту, пытаясь вспомнить что-то похожее, как вдруг он понял, что не помнит ничего, кроме трёх дней в снежной пустыне. Его взгляд плавно скользнул к огню и там завис в неопределенности.       — Не помню, — наконец бросил он свои тщетные попытки. — Ничего не помню.       Девушка отчего-то с грустью на него посмотрела. Её красивые глаза затуманились.       — Ты помнишь своё имя? — спросила она, и Мадара вновь посмотрел ей в лицо.       — Учиха Мадара, — единственное, что проблеснуло в памяти. — А твоё?       Девушка усмехнулась.       — У рождённых есть имена. Тех, чей час ещё не пришёл, никак не называют.       Этой фразы хватило, чтобы всё перевернуть вверх дном. Мадара мог ещё долго отплёвываться, отрицать всё, что говорили вокруг, но вскоре его сомнения растаяли, как и границы между жизнью и смертью.       Девушка, сидящая у огня, была не единственной обитающей здесь душой.       Мадара не помнил себя. Кто он, какой он — для него великая тайна, однако дым прежней жизни настойчиво просачивался в мысли, вороша давно минувшие дни. Дым едкий, отравляющий, заставивший бы иного корчится в удушье. Прошлое утопало в крови, перенимая её цвет, запах, тепло. Только кровь он и мог вспомнить: вязкую, противно-теплую, стекающею по его клинку прямо на руки. Воспоминания — алые картинки с металлическом запахом. Их склизкие щупальца обвивали сознание, были отвратительны и вместе с тем не вызывали в нём ни смущения, ни тошноты. Мадара решил, что все это — пройденный давно этап. Он не сопротивлялся и принимал как должное то, что был убийцей. В ужас вгоняло собственное безразличие.       Девочка, что спасла его, если в этом состоянии можно было говорить о спасении, не навязывалась на дружбу, не мозолила глаза своей приторной розовой макушкой, но вместе с тем всегда была неподалёку. Мадара, погруженный в свои думы, сам не замечал, как всем своим видом ясно очерчивал границу между собой и остальными. Условная граница действовала весьма безусловно: никто к нему не приближался и вскоре все даже перестали коситься. Мадара в одиночестве днями напролёт смотрел на горизонт с верхушками снежных гор, иногда выходил наружу, но вечером непременно снова возвращался к огню. Там уже сидела девушка, молча следя, чтобы всегда хватало дров.       Мадара не помнил её. Но эти зелёные большие глаза чуть ли не излучали видимый свет, когда смотрели на него. Она почти всегда улыбалась. Чему улыбается, спрашивал он себя. Смотрит и даже не подозревает, что он такое. Смотрела бы она тем же взглядом, если бы знала, как он прожил свою жизнь? Так же бы ему улыбалась?       — Мы были знакомы? — спросил Мадара тихим вечером. Не гудели ветра, не бесновалась вьюга. Мирно роняли ровный свет рассыпанные звёзды.       Девочка подняла на него свой задумчивый взгляд и, видимо, обрадовалась тому, что он решился с ней заговорить.       — До твоего рождения. — Отозвалась она, улыбнувшись.       Мадара усмехнулся. Он с трудом постигал подобную хронометрию, совсем не стыкующуюся с его пониманием мира.       — Кем ты был в своей жизни?       — Я не помню, — ложь не была шита белыми нитками, но собеседница её почувствовала. Она мягко улыбнулась.       — Помнишь.       Он не хотел об этом говорить. Мадара бы предпочёл всё вновь забыть.       Горы не знают смерти. Здесь смерти нет, как нет ничего тёмного и мрачного. В предрассветном сиянии рождаются души и ждут, пока их низвергнут в мрак жизни. Но этого низвержения они ждут и жаждут, не зная ничего, что ждёт их по ту сторону. Мадара знал и не понимал их рвения.       Девчонка тоже ждала жизни. Она хотела скорее родиться, чтобы... Она не знала зачем, но хотела. Ей было свойственно любить, не зная, что любит. Она любила незнакомую ей жизнь так прозаично, как любят утопленники воду и мотыльки — огонь. Она любила Мадару с тем же трагизмом. И пока мужчина терял счёт дням, она с осторожностью подкрадывалась всё ближе и ближе.       — Кем ты был в своей жизни? — не унималась она.       — Шиноби.       — Кто это?       Как объяснить нерождённому, зачем в мире нужно убивать? Именно так и прозвучал её следующий вопрос: зачем в мире нужно убивать?       Мадара ей рассказал. Он рассказал всё, ничего не тая. Как люди не могут поделить землю, власть, деньги. Как гибли дети и как они же выжигали целые деревни, не щадя никого. Он рассказал ей, как умирают люди и рождаются животные. В глазах девчонки мужчина увидел надломленную утопию о счастье. Она не так представляла жизнь. И постепенно, медленно, но верно она стала бояться своего рождения.       Дни шли как во сне: быстро, неуловимо, с потрясающей воображение скоростью. Никто не знал, сколько времени уже прошло, да и не считал никто. Мадара пробовал, но быстро оставил эту идею. Сколько это длилось для живых? Может, день, год, а то и вовсе пару минут. Ежедневный день сурка в горах стирал некогда чёткие границы. Не было смерти, не существовало и жизни. Мадара много об этом думал. А пока он об этом думал, девчонка подходила все ближе к его сердцу. И, сам не понимая, как и когда так вышло, но вечерами они сидели у костра. Она клала голову ему на плечо — так и сидели, до рассвета о чем-то говоря.       — Ты тоже убивал? — спросила она, зная ответ наперёд.       — Да.       Как бы ей не хотелось услышать что-то совершенно обратное, она продолжала держать его руку.       Границ не было. Снова поднимались бури, снова завывала вьюга так, как ревут только на похоронах.       В своде пещеры продолжало гореть пламя. Жар от него согревал всё, что успело промёрзнуть до состояния черноты. От его тепла таял лёд и снова оживало погибшее. Мадаре нравилось это пламя. И нравилось, как тихо и спокойно становилось, когда нерождённая засыпала у него в руках. Там, где билось когда-то сердце, рождался блаженный могильный покой, о котором можно лишь мечтать на земле. Не слышно стонов раненых, не плачут надрывно женщины о своих мужьях и детях — тишина. Он бы променял всё, что есть у него, на вечность в цепи этих неприступных гор. Пусть в холоде сгинут болезни, беды и сожаления. Путь здесь будет похоронено всякое желание жить. И здесь же рано утром родится нечто прекрасное, как заря и закат.       Души приходили и уходили. Мадара постоянно думал о том, когда уйдёт она и что потом будет с ним. Вечность в плену одинокого холода ему не улыбалась, изменить порядок вещей мужчина был не в силах. О том же думала она. Каждый день они проживали, как последний: ни на секунду не разлучались, точно срослись и стали одним. Слов между ними становилось за ненадобностью меньше, глаза говорили громче. И объятия говорили громче. И каждое движение говорило громче.       Раскалённое холодом солнце в алом сиянии поднималось из-за белоснежных гор. Снег пропитывался ярким пунцом и бесконечно отражал небесное сияние. Особое утро. В такие яркие и тихие зори рождается кто-то особый; по крайней мере, так говорили души. Небо прощается с любимейшим из своих детей, потому перед временным изгнанием даёт ему последнюю вспышку блаженной вечности. Мадара смотрел на это и думал о том, что на землю сегодня идёт либо великий созидатель, либо не менее великий разрушитель — третьего не дано. Рядом с ним стояла его безымянная спутница. Она взяла его ладонь в свою.       — Мадара, — тихо позвала она его, не сводя глаз с горизонта. Мужчина издал мычащий звук, чтобы она поняла его готовность слушать. — Дай мне имя.       Взгляд Учиха стал яснее и задумчивее.       — Нет смысла, — с обыденной рассудительностью произнёс он.       — Знаю.       Они посмотрели друг на друга.       — Ничего страшного, что я не смогу его вспомнить. Это нормально, что на земле мы не помним о небе. Но я так хочу.       Его взгляд снова проскользнул к горизонту.       Тихо. Из общего пейзажа выбивалось лишь чёрное пятно вдалеке. Оно было здесь не к месту и не кстати, словно бы грязь на белой ткани. Заметив, что оно медленно приближается, Мадара уже пристально смотрел на него, ожидая. Это была женщина или женское подобие в чёрном балахоне. Она шла медленно и раскачиваясь, прижимая правую руку к груди, а другой опираясь на длинную тонкую трость. Когда женщина приблизилась, Мадара увидел её лицо. Она была худа и бледна.       Она пришла, один вопрос — за кем. Души в трепете замерли. Их были здесь десятки или даже сотни, и все застыли в ожидании.       Женщина медленно, словно преодолевая противоборствующую силу, отняла от груди руку и вытянула вперёд. Прямо на Мадару.       — Ты ошиблась, — он был удивлён не меньше прочих. Рука девчонки крепче сжала его ладонь.       — Я не ошибаюсь, — прозвучал в ответ сиплый голос.       Солнце блистало, буйство его сияния обволакивало Мадару, покрывая его мантией своего света, делая причастником славы. Он в замешательстве посмотрел в испуганные зелёные глаза, вдруг ясно осознав, что видит их в последний раз. В этих глазах запечатлелась яркая вспышка — он сам, растворяющийся в свете.       Она не в силах была что-то сказать. Оставалась несколько секунд, прежде чем он исчезнет. Его ладони становились всё менее ощутимыми, черты размывал свет.       — Сакура... — последнее, что он сказал.       А затем стало пусто.

***

      Нет пощады. Никому. Мадара чувствовал себя на поле боя, как дома: он знал, что и как надо делать. Опытный глаз сразу выделял из толпы пушечного мяса людей, названных первыми среди равных — безошибочно метил в них. Мадара знал, что овцы разбредаются, когда поражён пастырь. Оттого первому пасть от его руки выпала честь глупому недоразумению — Учиха Саске. Вслед за ним после вспышки обдающего жаром гнева рухнул девятихвостый. И вдруг стало тихо. Выбившиеся из сил остатки альянса в немом ужасе смотрели на два трупа у ног Мадары, потом оглядывались по сторонам и, на мгновение освободившись от плена клокочущего по венам адреналина, замечали, что земли под ногами не видно. Её спрятали бездыханные тела и лужи крови.       Тишина оглушала.       Руки Мадары не дрожали с одиннадцати лет. Его пульс был спокойным. Он знал, что конец пришёл, что всё с минуты на минуту кончится. Вот он — венец трёх его жизней. Вот он — его триумф. Он закрыл глаза и с поразительным для него облегчением выдохнул.       Тихое копошение за спиной вернуло мышцам напряжение. Он знал, что лучше всего людям удаётся подкрадываться к нему со спины. Мадара резко обернулся и, точно угадав с траекторией, впился пальцами в тонкую шею ирьёнина. Он видел её вместе с остальными. Опустив взгляд, Мадара заметил, как её дрожащие руки держали кунай. Девочка была явно не в себе. Из широко открытых зелёных глаз струились прозрачные слёзы, расчищавшие кривые дорожки на запылённом лице. Она вся тряслась, но не из-за страха. Мадара не ошибся: девочка была с теми двумя.       Бледные сухие губы с глубокими трещинами нервно вздрагивали. Зелёные глаза смотрели на него с нечеловеческой ненавистью. Если бы эта ненависть могла бы быть эквивалентом силы, она бы стёрла весь мир в прах и пепел. Зелёные глаза смотрели прямо на него. Это было удивительно откровенно. Все карты были раскрыты перед ними двумя: оба знали, что это всё сейчас найдёт свой конец и знали, какой именно. Но Мадара медлил. В этих наивно розовых волосах он не видел никакой угрозы даже с учётом бьякуго и крошащей землю силы. Ей незачем умирать. Это не тот человек, который способен поднять тысячи и изменить ход событий — нет. Вся несокрушимость зелёных глаз — обман. Это агония, в пламя которой отданы последние ресурсы. Сейчас они догорят и от девочки не останется и следа. Она напрашивается на смерть, лишённую смысла.       Мадара перехватил сквозь дрожь успевший затупиться кунай и откинул его в сторону. Пальцы продолжали обхватывать её шею, подобно ошейнику. Пульсация артерий была сумасшедшей.       Карты открыты. Опусти она руки, все закончилось бы иначе. Но Сакура выбрала другой путь.       Она знала, что из этого ничего не получится. Занося руку с концетратом чакры для удара, она прекрасно понимала, что не успеет. Свободная рука Мадары пронзила ей в грудную клетку с оглушающей болью.       Зачем в мире нужно убивать?       Он перешагнул через мёртвое девичье тело.       Зачем?       Где-то в горах догорал оставленный без присмотра костёр. Там как и прежде белый снег блестел тысячью искр, зажжённых косыми лучами заходящего солнца — нерождённые неотрывно провожали его за горизонт.       Им повезло не родиться. Быть может, томиться ожиданием, которому никогда не суждено кончиться, жестоко, зато они не увидят жизнь, будто пропущенную через фильтр из красного стекла. Алые картинки кровавых тел с металлическом запахом, с ощущением олова на языке.       Провожая закатное солнце, они и не подозревали о свете кровавой луны, о глухой тишине, бережно хранимой мёртвыми, и о бесконечном холоде ночи.