Наболевшее

— Можно? — Пастухов кивает на стеклянный графин и, получив утвердительный ответ, наливает себе воды. Вера Георгиевна отмечает все — чуть заметную, непривычную хрипотцу в голосе, резким движением ослабленный галстук, бегающий взгляд и тяжелое прирывистое дыхание. — Петь, она что, опять вам изменяет? — удивленно-сочувственно спрашивает Зименская, искренне не понимая взбалмошной Полины, совершенно не ценящей своего мужа. — Нет, это я ей изменяю. — Пастухов отрешенно смотрит в пол и крутит в руках карандаш с единственной целью — чтобы хоть что-то делать. А Вера Георгиевна роняет папку и, кажется даже не заметив этого, ошарашенно глядит на собеседника. — Каждый день. В мыслях, во снах… с вами, Вера. — Петр нарочно, вопреки привычке, не произносит отчество, впервые позволяя себе назвать ее по имени. Откладывает карандаш, собирает с пола рассыпанные бумаги и замирает напротив нее, больше не отводя взгляда. У Зименской сердце выстукивает непонятную быструю дробь — по нервам, как по клавишам расстроенного фортепиано. Рвет тишину в клочья и заставляет глохнуть от собственного биения. Господи, Боже, его слова — галлюцинации? — Не молчите. Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь. — Пастухов старается говорить спокойно, оттого фразы выходят шаблонными. Внутренний мандраж выпустить наружу он просто не может себе позволить. Страшно. Наболевшие чувства комком у горла — это уже сильнее его. — Петя, вы… — Вера Георгиевна договорить не может. Не хватает сил, воздуха и слов не хватает тоже. — Я все понял. — Петр разворачивается, кладет на стол несчастную папку и направляется к выходу. Походка почти механическая. Режим «автопилот» работает исправно. Да ни черта ты, Пастухов, не понял! Зименской хочется крикнуть — не выходит. И сказать тоже не получается. Слишком громким набатом стучит в висках. Только догнать и в исступлении за рукав схватить сил хватает. Он поворачивается, замирает и…молчит. И она молчит, пытаясь собраться с мыслями. Покалывания слева под ребрами мешают. И туман перед глазами тоже. Его увидеть не получается. Господи, как же хочется раствориться в воздухе. С ним раствориться. Пастухов недоверчиво касается ее плеча. Теперь он точно все понял. Петр дышит ее духами. И никак не может надышаться. К черту кислород, он никогда не сравнится с ее запахом. Сердце из грудной клетки не рвется больше. И набат в висках затих. Петр наклоняется немного, окончательно нарушая дистанцию. Между ними миллиметры, тающие с космической скоростью… Сны же бывают вещими?