Хозяин

       Говорят, каждой вещи нужен хозяин.               За свою жизнь Когаса встречала не так уж мало цукумогами. Предметы, которые люди использовали в быту, вещи, которыми они дорожили, прекрасные, но забытые украшения — все они по тем или иным причинам в какой-то момент обрели самосознание и смогли поведать Когасе свою историю. Каков бы ни был исход их злоключений, в них непременно присутствовал один и тот же элемент.               Хозяин.               Старая метёлка хвасталась тем, как ей подметали полы дома знатного дворянина. Потрёпанное от времени кимоно с гордостью рассказывало, как когда-то давным-давно укрывало плечи прекрасной благородной дамы. Веер с выцветшим изображением весенних цветов хвалился, как им, единственной ценностью в доме, любовались члены одной бедной семьи и ни за что не желали его продать, даже когда почти умирали от голода. И каждый из них отзывался о своём хозяине с такой нежностью, с таким благоговением, сильно ценя чудесную связь вещи и человека. Больше всего на свете им всем было дорого ощущение нужности.               Подобных историй у предметов было множество. Слушая их, Когаса с горечью осознавала, что не может похвастаться тем же: её воспоминания о хозяине были смутными и размытыми — прямо как размытый каплями дождя пейзаж за окном поезда, в котором её, Когасу, оставил предыдущий владелец.               Из-за того, что чувство нужности было ей забыто, Когаса нередко ощущала себя какой-то неполноценной. Действительно, почему у всех есть хозяин, чьи взгляды и прикосновения они помнят и хранят в душе, как драгоценнейшее из сокровищ, а у неё, одного из полезнейших аксессуаров, который всегда защитит от дождя и солнца, подобных дорогих воспоминаний нет? Неужели с ней что-то не так? Неужели причина в том, что она просто никогда не была кому-то нужной?               Когаса нередко задавалась этими вопросами. Она спрашивала себя, слушая проповеди в храме; она интересовалась причинами, поджидая в укрытии очередную "жертву" своих пуганий; она думала об этом, прогуливаясь по кладбищу за храмом и укрываясь зонтиком от ярких солнечных лучей.               О да, кладбище. Когаса любила иногда уходить от других ёкаев, чтобы остаться наедине со своими мыслями, и кладбище было для этого наилучшим местом: никто из знакомых никогда не ходил сюда и не нарушал её покоя. Прохаживаясь между надгробий, она вертела в руках свой фиолетовый зонтик, выделяясь на фоне серости этого места ярким лилово-голубым пятном, и думала. Размышляя о том, почему у других есть хозяин, а у неё — нет, Когаса совсем не походила на обычную весёлую и озорную себя, которую знали в храме; нет, Когаса низко опускала голову и, печально глядя себе под ноги, брела вдоль рядов могильных камней, точно воскресший дух. Наверное, если бы её увидела какая-нибудь Назрин или Нуэ, она бы знатно удивилась, прямо как Когаса хотела, когда пугала окружающих... вот только в такие моменты Когасе было не до удивления. Да и Нуэ с Назрин, пожалуй, было не до Когасы — никому не нужного зонтика, у которого даже хозяина нет.               Ущербный зонтик, который просто выбросили, оставив в поезде, — вот кем была Татара Когаса. Была, до того времени, пока не познакомилась с Мияко Ёшикой.               Сначала Когасу пугала эта странная девочка, которую было невозможно победить в дуэли даммаку. Её словно питали духи, которые её окружали, и Когаса не могла совершенно ничего ей противопоставить. Это было жутко. Действительно жутко, а не так, как у неё, Когасы, когда она выпрыгивала из-за угла с очередным нелепым "Бу!". Когаса первое время очень огорчалась, видя её на кладбище: мало того, что Ёшика странная, так она ещё и, несмотря на своё "состояние", была лишней живой душой в традиционном уединении Когасы. Так было до того момента, пока Когаса во время очередной прогулки случайно не застала Ёшику мирно сидящей на могильном камне и бормочущей себе под нос какие-то слова.               Сначала Когаса привычно испугалась; но, видя, что Ёшика сегодня не настроена агрессивно, она таки рискнула подойти ближе. Едва она расслышала слова Ёшики, Когаса застыла на месте, словно громом поражённая: ей почудилось, будто она уже когда-то слышала стихи, которые декламировала цзян ши.               В этот момент что-то перевернулось в сознании Когасы. Что-то сжалось внутри неё, приятно-приятно и одновременно мучительно, невыносимо больно. Когаса впервые почувствовала, что она была к кому-то привязана. Прямо как метёлка к своему дворянину или веер к своим беднякам. "Да-да! — сказала себе она, ощущая, как по щекам бегут дорожки слёз. — Я когда-то была нужна, просто забыла. Но теперь я вижу тебя, Ёшика, и я всё помню. Я помню..."               Несколько медленных, неуверенных шагов, стиснутый в руках зонтик — а затем резкое движение вперёд. Зонтик отброшен — и вот Когаса обнимает Ёшику, со слезами повторяя:              — Я помню, я всё помню!.. Ёшика-сама...               С тех пор Когасу больше не мучили вопросы о том, что с ней не так, — ведь она нашла свой ответ. То родное, жгуче-нежное чувство, зародившееся при виде Ёшики, читающей стихи, — это, несомненно, именно та привязанность вещи к хозяину. Не может быть не она. Да, раньше Когаса не помнила, но лишь потому, что рядом не было Ёшики. Но теперь всё иначе.               Теперь, когда Когасе становилось грустно, она, как и прежде, шла прямо на кладбище — но не забивать голову сложными и гнетущими вопросами. Теперь она шла получить тепло от холодной, закостеневшей хозяйки. Та встречала её всегда безразлично, едва ли поворачивая к ней голову, но Когаса на неё не обижалась: она вспомнила, как много-много лет назад, ещё в очень-очень стародавние времена, они встретились после того, как Ёшика её впервые потеряла, и как Ёшика была ей рада. И чем больше Когаса навещала Ёшику, тем больше она вспоминала.               Прижимая к себе холодное, плохо поддающееся и едва двигающееся тело, Когаса восстанавливала в голове, как когда-то хозяйка прижимала к себе её саму, даря тепло и нежность. Эти руки, посеревшие за прошедшие годы и почти не сгибающиеся, давным-давно обвивали ручку зонтика мягкими тонкими пальцами, слегка испачканными чернилами. Когаса никогда не злилась на хозяйку за неопрятность: она знала, что Ёшика — поэт, и пачкаться при написании стихов для неё так же естественно, как дышать. И хоть Когаса никогда не понимала этих стихов, как, собственно, поэзию в принципе, она знала, как много они значат для хозяйки. В какой-то момент она даже начала думать, что сам факт, что Ёшика — поэт, выделяет её среди сотен других хозяев.               Да, всё-таки хозяйка у Когасы самая замечательная. Самая-самая добрая и любящая, пишущая чудесные стихи... А то, что она оставила Когасу, — так это всего лишь страшное недоразумение, так она абсолютно точно сильно переживала по этому поводу не меньше своего любимого зонтика. Когаса ведь знала, что Ёшика её любит. Иначе и быть не могло.               Когаса никому не рассказывала о своей хозяйке. Однако как-то раз она имела неосторожность плохо скрыть, куда она ходит, и их с Ёшикой застала эта противная тануки Мамидзо. Она удивилась, почему Когаса "проводит своё время с этим древним трупом", а на резкий ответ Когасы, что Ёшика — не какой-то там труп, а её хозяйка, начала доказывать, что поездов, в одном из которых оставили Когасу, во времена смерти Ёшики не было, значит, мол, и зонтик не мог принадлежать Ёшике. Мамидзо ещё прикрывалась заботой, рассказывала, что Ёшика опасна и может навредить Когасе, но Когаса уже не слушала: в её голове зародилась установка, что Мамидзо — враг, который хочет разрушить её счастье... нет, их счастье, хрупкое счастье, которого они достигли спустя столько времени. Именно поэтому, не давая тануки договорить, Когаса атаковала.               Конечно, она знала, что их силы не равны. Конечно, она понимала, что Мамидзо — её союзник, который бережёт покой храма и всех его обитателей почти так же рьяно, как это делает Бьякурен. Когаса знала всё это, но всё же... Всё же она не могла простить посягательств на их мир. И, Ёшика, похоже, тоже не собиралась прощать.               В какой-то момент, когда Когаса была на пределе своих возможностей и вот-вот была бы вынуждена сдаться, а затем — подчинится уговорам Мамидзо и уйти, в бой неожиданно вмешалась Ёшика. Застигнутая врасплох, Мамидзо была вынуждена отступить. И пусть она ещё пыталась на ходу давать какие-то напутствия, Когаса была к ним глуха — её волновал лишь поступок Ёшики. Едва тануки исчезла из поля зрения, Когаса обернулась к хозяйке. Та некоторое время молчала, прежде чем медленно, как-то заторможенно перевести на неё свой стеклянный взгляд и внезапно глухо произнести:              — Когаса...               Когаса сначала не поверила своим ушам. Всё их взаимодействие прежде держалось исключительно на ней, Ёшика лишь покорно давала себя обнимать, а тут... Когаса думала, что ослышалась, но то, как уверенно Ёшика повторила её имя, убедило её: Ёшика и правда зовёт её. Она и правда нужна Ёшике. От подобного осознания Когасе захотелось разрыдаться — не горько, а счастливо.               Несколько секунд она мялась, пока, наконец, не поддалась порыву и, заключив Ёшику в крепкие объятия, дала волю слезам. Хлюпая носом и содрогаясь, Когаса кое-как выдавила из себя благодарную улыбку и горячо прошептала:              — Я так счастлива, что ты меня спасла, Ёшика... -сама... Я обязательно, обязательно буду стараться, чтобы защитить наш мир...               С тех пор Когаса стала прикладывать все усилия, чтобы ни одна живая душа не узнала про Ёшику.               Когаса иногда жалела, что хозяйка уже не вспомнит все те чудесные моменты, которые они провели вместе. Но это не страшно. Они ведь теперь снова вместе и могут создать множество новых. Что до прошлого... Когаса ведь всё-всё помнит. Она помнит всё, что было у них, и теперь точно не забудет снова. Когаса будет помнить за них двоих.               Никто и не заметил, как на храмовом кладбище одинокий зонтик воплотил в жизнь свои иллюзии.