***
Уже вторую неделю Кратос бился за мальчишку, чуть ли не танцуя с бубном над его ухом, лишь бы ребёнок не впал в кому. Настойки, травы и прочие лекарства — все они стали важным атрибутом в пещере спартанца, используясь через часы, а то и минуты. Каждый день Кратос сидел подле чада, улавливая всякий настрой сына — от прилива болевой агонии до могильного молчания. Атрей вёл себя по-разному, совершенно не помня своих действий и слов, за что Кратос не мог его винить. Терпел удары кулаками и кусания, когда мальчишка впадал в безумство. От одной крайности в другую — но баланса сын найти не мог. Однажды Кратос застал Атрея в полном приливе душещипательной истерики, едва успокоив его. Не помня себя, Атрей сначала просто лежал на шкуре, что-то тихо бубня под нос. На его глаза была повязана только намоченная в отваре тряпица, помогающая ребёнку восстановить глаза после произошедшего. Возможно, именно поэтому Кратос не сразу распознал совсем скорую вспышку эмоций. На тот момент он готовил мясной бульон, который придётся силой заливать сыну в рот, ибо тот совсем не желал принимать пищу. Кратос сам не понял, что произошло, как тихий шёпот бреда сзади перерос в громкие крики и рёв страдальца. Как пустая тарелка умудрилась попасть по его ноге, пока Атрей винил себя во всех бедах и грехах, мечтая умереть и быть с матерью. Кратос быстро подбежал к нему и начал удерживать за руки, чуть придавливая к шкуре — мальчишка был не в себе. Тяжёлые ранения ещё не зажили до конца, отчего могли заново дать кровотечения из-за неосторожных движений, но Атрей этого не замечал. Пока Кратос его держал, успел выслушать всё, что только накопилось на душе страдающего ребёнка, — от очевидной потери матери до ненависти к собственной слабости. Дитя выговаривало всё, не видя при том ничего. Когда словесный порыв начал иссякать, Кратос чуть расслабил хватку, едва обнимая сына в знак поддержки, чего тот не замечал. Атрей продолжал захлёбываться в слезах, но уже ничего не говорил, тяжело пыхтя отцу в грудь и держа его за ладонь совсем ослабевшими пальцами. Он хрипел и давился, но постепенно расслаблялся, поглаживая родителя по руке, принимая его длань за материнскую. Ему начало казаться, что Фей рядом. Тогда Кратос ничего ему не сказал, понимая, что Атрей не в том состоянии, чтобы осознанно всё принимать. Вместо этого он несколько минут сидел рядом, убеждаясь, что мальчишка больше не будет артачиться. Это был один из немногих случаев, когда Атрей настолько впадал в отчаяние.***
Прошло ещё несколько недель. Сын начинал приходить в себя, но наотрез отказывался говорить с отцом. Как бы Кратос ни пытался показывать, что он не причинит мальчику вреда, тот видел на его месте чужака, который просто решил вновь поиздеваться над ним. Любая попытка представиться перед Атреем превращалась в недоверчивый взгляд, а то и в скандал с примесью истерики. Психика ребёнка не могла принять того, что произошло, отчего сам Атрей страдал не меньше родителя. Особенно тяжко приходилось с едой. Стоило Атрею начать осознанно видеть мир, как он во всём подозревал подвох. Даже в простой воде, которую Кратос оставлял три раза в день, — мальчишка и в ней подозревал яд. Очень часто всё заканчивалось тем, что Кратос психовал и сам заталкивал питание в глотку упрямого дитя, после чего часами мог наблюдать, с какой обидой отпрыск косится на него из-под ресниц. И ведь Атрею не объяснишь позицию Кратоса — тот отказывался принимать правду об их родстве. Ребёнок с раннего детства принимал факт того, что его отец умер. Неожиданное появление родственника только ухудшило положение между ними. И так изо дня в день. Кратос уже начинал думать, что это никогда не прекратится. Однако их отношения начали меняться, когда Кратос стал замечать, что сын страдает бессонницей. Так выходило, что ночами он проверял окрестность, всё чаще замечая следы чужака в округе — местный бог их явно искал, приходилось работать осторожно. И всякий раз, когда Кратос возвращался ближе к утру, Атрей выглядел измученным во сне. Кратос был обязан узнать, в чём дело. Надо признаться, он думал, что ребёнок плачет по ночам, пока никого нет рядом. Кратос бы это понял – ещё недавно он заметил, как отпрыск не любит показывать свою слабость, даже с шаткой психикой. Кратос не стал бы его ругать за такое, да и унижать тоже. Атрей ребёнок — ему это позволительно. Но, как выяснилось, дело обстояло совсем в другом. Когда Кратос сделал вид, что пошёл на очередной обход, то вместо прогулки стал подстерегать Атрея в тенях. Ждать пришлось достаточно долго и муторно, но оно того стоило. Определённо стоило. Его чадо страдало лунатизмом. Как-то давно Кратос слышал, что таких людей в разных странах обвиняют в сговоре с демонами, из-за чего их здорово не любили. Считали падшими перед духами и низшими силами. Кто-то их гнал, а кто-то отправлял на костёр, как источников зла. Методы были разные. Но в былой жизни Кратос умудрился встретить старого сморчка, который изучал повадки людей, страдающих этим недугом. И кто бы мог подумать, что трухлявый дед окажется прав. Ведь старик настаивал, что лунатики подвержены ночным скитаниям и разговорам не из-за зова потусторонних сил. Он утверждал, будто дело обстоит в стрессе больного. Чем больше бродячий во сне пережил плохого, тем выше риск его блужданий. Как он сам говорил — бояться за лунатиков не стоит, но поглядывать нужно. Успокаивать их легко, достаточно сказать, чтобы они ложились спать. Так и Атрей, увидевший смерть матери на глазах, испытавший на себе частичную кому от побоев, познал участь лунатизма. В отличие от многих других людей, мальчик не искал себе пристанище. Напротив, он сидел и смотрел в одну точку, иногда что-то рисуя на пепелище костра. Его голубой взор ничего не видел, но губы сами шептали тихие слова. — Не бросай, — просил он кого-то. На всякий случай Кратос убедился в своих догадках, проведя рукой перед бледным лицом мальчишки. Тот ничего не заметил, продолжая просить о помощи. Благо Атрей не напрягал тело, которое только начало оправляться после всего. — Ложись, — тихо сказал ему отец, помогая аккуратно лечь обратно. И надо сказать, метод в самом деле работал. Атрей не дрался и не упирался. Он просто опрокинулся на руку отца за спиной и уснул. Хотя он и не просыпался, если так подумать. Пережитый стресс сам подымал его против воли, когда дитя потом ничего не могло вспомнить. Когда Атрей вновь оказался в своём углу, Кратос посмотрел на пепел недавно потухшего костра. Узоры, которые во сне рисовал Атрей, на деле оказались рунами. Кратос в них не очень хорошо разбирался, хотя Фей пыталась его научить. Но, кажется, они обозначали «семья». Мальчик боялся одиночества. После этого случая Кратос стал несколько иначе находить подход к ребёнку. Его методы совсем не работали, напротив, отгоняли от сына. Чем больше отец пытался показывать себя серьёзным наставником, тем сильней вгонял мальчишку в панику. Так дело идти не могло. Кратосу и без того хватало, что отпрыск прятал под шкурой его же нож. Конечно же, он не говорил Атрею, что знает про его мнимую защиту, — не хотел спугнуть и без того шаткое положение. Но так не могло продолжаться вечно. Оставался только один способ, которым Кратос совершенно не умел пользоваться. — Сын, знаешь ли ты, что я весь месяц сторожу тебя, как Цербер? — вдруг спросил Атрея Кратос, накладывая в деревянную тарелку небольшую порцию варёного мяса. Жареное он давать побаивался, так как Атрей жаловался на боли в животе из-за отбитого ногой желудка. Конечно же, мальчик не понимал, про кого говорит отец. Однако, как бы он ни делал вид, что ему всё равно, мания послушать историю никуда не делась. Тем более Кратос ему до этого вообще ничего не рассказывал о своих приключениях. — Цербер? Что это? Кратос сухо усмехнулся, поворачиваясь лицом к сыну. — Не «что», сын. Цербер — это трёхглавый пёс со змеёй вместо хвоста. На этой земле я подобных не встречал, но на моей родине такая тварь жила. Его боковые головы могли плеваться ядом, а центральная испускала адское пламя. Отличный страж, верный своему хозяину. Но даже он не мог сравниться с силами некоторых врагов. При свете огня глаза Кратоса отливали жарким янтарём, в котором бушевало странное пламя прошлого. Мужчина явно чего-то не договаривал, но и сказанного хватало, чтобы овладеть вниманием мальчишки. Ни один мускул не дрогнул при рассказе, но в душе Кратос знал, что ребёнок любит истории. Все дети их любят, сколько бы им лет ни было. То, как вытягивалось лицо Атрея, как раз подтверждало замысел Кратоса. — А… какие враги могли его одолеть? — как-то неуверенно подошёл к вопросу мальчик. — Кто мог победить собаку с тремя головами? Кратос шумно вобрал в себя воздух, готовясь к долгому разговору. Да. Фей была бы рада знать, что её методика общения работает. Кто знал, может, через рассказы Кратос сможет лучше сыскать общий язык с сыном, нежели через силу и упрямство. Всё-таки у спартанца было за спиной немало общения с мистическими тварями. Ему точно есть чем поделиться. Разве что придётся кое-что опустить из виду. Так, на всякий случай. — Воин, чьей силе могли позавидовать сами боги…