The madness of falling in love

In spite of how the world designed to save my life, Would I still have the chance for us to say goodbye Over and over again? If I decide to burn instead of fading out, I still would like a chance for us to say goodbye Over and over again. If we can be found we sure can get lost Through all the madness of falling in love, Virtually lost, don't wanna be found I'm here dying alone. A stain of red colours the pavement Painted with blood of somebody you love. Is this the sacrifice for the broken Losing the purest of ones in your heart? (Survive Said The Prophet «RED»)

Сидя в тени крепкого развесистого дерева, чувствуя, как мягкий ветер целует кожу, Эш думал, что это всё сон. Запах полевых растений и зерновых сводил с ума и напоминал о дикости естества, освобождении всех инстинктов, свободе от всего: есть только ты и природа, всё как и было задумано когда-то очень давно Богом. Смотря на мирно спящего красивого японца перед собой, Эш думал, что это один из самых счастливых моментов в его жизни, коих было так ничтожно мало. Он пожелал в тот момент, чтобы, если в его жизни и настанет такой момент перед смертью, когда вся жизнь проносится перед глазами, то он бы хотел, чтобы именно это мгновение осталось навсегда высеченным на сетчатке его глаз, он хотел бы остаться в этой неге навсегда, пусть это будет его персональный «День сурка», если это возможно. Это было его единственной просьбой. Только он не знал к кому. Наверное, к Богу. Если бы кто-нибудь хотя бы пару месяцев назад сказал Эшу, что он влюбится, да ещё так по-детски чисто и наивно, то он бы то ли со смехом, то с полной серьёзностью в своих намерениях пригрозил этому человеку своей пушкой. Ведь он не может влюбиться, не может доверять, не может отпустить себя и раствориться в другом человеке, кто угодно, но не он. Любовь — это не для него, у него всё мертво внутри, он убедил себя в этом ещё очень давно. Когда-то он уже был так обезоружен первой подростковой такой любопытной и невинной взаимной влюблённостью. Та девушка была с ним на одной волне, и будь она всё ещё жива, они наверняка до сих пор были бы лучшими друзьями, и как ни странно Эш даже сейчас думал, что они стали бы близки с его Эйджи, как когда-то Шортер… Его Эйджи?.. Его?.. Эйджи?.. В его жизни никогда не было такого человека, как он. Сначала Эш даже представить не мог, что такой человек вообще может существовать в современном прогнившем мире. Он восхищался им, он вдохновлялся им, он буквально дышал им. Он стал его путеводной звездой. Вот только что ему делать со всем этим круговоротом чувств внутри? Он совершенно не привык к такому, как от этого всего избавиться, или как минимум взять под контроль? Он ничего не понимал, всё это было так ново, непривычно для него, он чувствовал себя такими уязвимым, но не опасно уязвимым, а желанно уязвимым, только с ним, с Эйджи, он мог позволить себе расслабить когти и выдохнуть все тяготы своей такой ещё недолгой, но полной страданий, жизни. Эш ещё никогда в жизни не испытывал такого трепета в душе и на кончиках пальцев, даже не знал, что способен на такое. Ему постоянно хотелось быть как можно ближе к этому забавному парню. Для японцев имя Эйджи означает процветание, мир, вечность, для Эша — всё то же самое, и ещё целая бесконечная Вселенная. Он стал для него тем, с кем невозможно расстаться, неважно, что произошло бы в жизни обоих, Эш знал, что связь, которая образовалась между ними — навсегда и даже дольше! Понимание того, что он никогда не сможет найти в себе силы и отпустить его, резало внутренности острыми ножами. Но он уже принял как данность, что тогда когда-нибудь ему придётся самому оставить Эйджи, ценой собственной жизни, ведь по-другому он не сможет, когда-нибудь, но не сейчас, пожалуйста, пусть у них ещё будет немного времени, пожалуйста! У него раньше была мечта. Он хотел бы реинкарнироваться, иметь возможность прожить новую жизнь, начать всё с нового листа, чтобы Бог простил все его грехи и дал шанс, чтобы всё исправить. Но потом появился Эйджи, и ему стало страшно потерять эту жизнь и начать новую, ведь в ней, возможно, не было бы его. Эш наблюдал, как медленно садится за бесконечный горизонт яркое тёплое солнце, окрашивая небо в по-осеннему насыщенные цвета, подсвечивая колосья пшеницы. Это было завораживающе красиво. Он перевёл взгляд на парня, смысл всей его жалкой жизни. На его мирное улыбающееся во сне лицо, на тёмные густые растрёпанные ветром и травой волосы, на приоткрытый рот, расстёгнутый ворот рубашки, через который можно проскользнуть взглядом по молочной коже шеи и груди. У Эша перехватывало дыхание. Он не знает, сколько прошло времени, может быть пара часов, а может и целая жизнь, которая у них на двоих. Эйджи медленно открывает глаза и сталкивается взглядом с его спасителем. — Я уснул? — привставая и потирая сонные глаза, произнёс Эйджи. — Здесь такой воздух… Кажется, что он прочищает не только лёгкие, но и мозги, — улыбнулся он. Эш продолжал смотреть на него и усмехнулся в ответ. Жаль только, что этот кейп-кодовский воздух не может очистить и его душу в придачу. Он продолжал гипнотизировать юношу своим изумрудным взглядом. — Эш… Всё в порядке? — Эйджи уловил что-то странное на дне его глаз. — Помнишь, однажды ты пел мне одну японскую колыбельную? — Эм… Да, но почему ты сейчас спра… — Спой мне её сейчас снова, — прервал он его, не дожидаясь. — Пожалуйста! — Эйджи в любом случае никогда и ни в чём не смог бы отказать Эшу, а в тот момент он выглядел таким потерянным и раненым, что Эйджи уже пожалел о том, что так опрометчиво уснул, оставив блондина наедине со своими мыслями. Кто знает, что происходило в его душе в эти каких-то пару часов… — Да… — он глубоко вздохнул и начать петь песню, которую сам слышал, наверное, тысячи раз, когда сам ещё был ребёнком. Mori mo iyagaru, Bon kara saki-nya Yuki mo chiratsuku-shi, Ko mo naku-shi Bon ga kita-tote, Nani ureshi-karo Katabira wa nashi, Obi wa nashi Kono ko you naku, Mori wo ba ijiru Mori mo ichi-nichi, Yaseru-yara Hayo-mo yuki-taya, Kono zaisho koete Mukou ni mieru wa, Oya no uchi Mukou ni mieru wa, Oya no uchi [1] Его голос был тихим и очень нежным. Эшу очень нравился японский, скорее всего, потому что этот язык с недавних пор стал для него языком любви и верности, дружбы и заботы. Ему всегда становилось спокойно, когда Эйджи разговаривал и пел на японском. Этот казалось бы совершенно непонятный чужой язык, стал для него роднее всех звуков в мире. Когда юноша закончил своё пение, его щёки горели лёгким румянцем. Он взглянул на друга. Тот сидел с закрытыми глазами, облокотившись на ствол могучего многовекового дерева. Как давно оно уже здесь растёт? И сколько ещё простоит? Никто не знает. Эш лишь знал, что они в первый и последний раз здесь вместе. — Я не понимаю, о чём эта песня, но она кажется мне очень грустной, — через некоторое время произнёс Эш. — Ты прав, это действительно грустная колыбельная… Её часто можно слышать во время Обона. [2] — Что это? — с удивлением в голосе спросил Эш. Все эти загадочные непонятные традиции вызывали в нём огромное любопытство. — Это японский трёхдневный праздник поминовения умерших. Согласно традиции считается, что в это время года души усопших возвращаются к живым и посещают своих родных. Нередко его называют Праздником фонарей, потому что родные вывешивают их с наступлением темноты, чтобы души усопших могли вновь найти дорогу домой. — Вау… — с придыханием ответил Эш. — Если бы такое было в США, то выглядело бы это крайне жутко, но по твоим описаниям в Японии — это просто волшебно, грустно, но всё равно волшебно, — он немного задумался. — Я мог бы там встретить Гриффина? Он смог бы найти путь домой? — он едва слышно озвучил свои мысли вслух. — Эш… — Эйджи стало так больно, он едва мог сделать вдох, потому что его лёгкие сдавило почти что судорогой. — Он знает путь, и ему не надо приходить, потому что он всегда с тобой, он и не покидал тебя никогда… И я не оставлю! Никогда! Что бы ни случилось! Как бы и сколько бы ты ни пытался избавиться от меня, я всегда буду с тобой! Навсегда! Слышишь?! — уже внезапно даже для самого себя он срывался на крик. Эш смотрел на него с такой в душе щемящей нежностью и мягкой улыбкой. — Иди ко мне, — произнёс Эш и протянул Эйджи свою руку. Он схватился за неё, как за спасательный круг, и буквально упал напротив парня. Они сжимали друг друга в до боли крепких объятьях. Эйджи никак не мог сдержать нахлынувший поток слёз, он намочил шею и футболку Эша, но ему не было за это стыдно, он чувствовал лишь благодарные руки, сильно сжимающие его спину, и такую же влагу на своём плече. Они чувствовали гул сердец друг друга, сбитое дыхание, которое невозможно восстановить, когда сумасшедшие эмоции берут контроль надо всем. Эйджи зарылся лицом в пшеничные волосы парня, провёл носом по изящной линии шеи, глубоко вдохнул такой знакомый терпкий запах и нежно коснулся губами чуть влажной кожи, не понимая, что делает сам. Но это казалось сейчас таким правильным, таким жизненно необходимым. Почувствовав тёплые мягкие губы на шее, Эш больше не мог сдерживать все свои чувства, ему не нужно было говорить, чтобы быть понятым. Он хотел поцеловать Эйджи до дрожи в пальцах, ему никогда не было так волнительно и боязно, несмотря на всё то, что ему пришлось пережить. Он отпустил себя и неуверенно дотронулся пересохшими тонкими губами приоткрытых губ японца на доли секунды. — Эш… Я… — оторвавшись на мгновение, прошептал парень. — Шшш… Я знаю… Знаю… — и прижался ещё ближе и сильнее. Он нежно касался его губ вновь и вновь, поочерёдно лаская то верхнюю, то нижнюю, прижимаясь телами так близко, лаская руками так бережно, даря и получая нескончаемую нежность и любовь. Мог ли Эш когда-либо допустить даже крошечную мысль, что поцелуи и объятия могут выражать столько любви, а не похоти? Любовь — ответ всему. А слёзы из глаз продолжали течь… Они всегда будут помнить прохладу тени этого дерева, что невольно стало свидетелем их любви, запах поля и кожи под солнцем, солёный привкус на любимых губах. Всему всегда есть начало и конец. Но есть вещи, которые неизменны и стары как мир, они будут всегда, даже если этот самый мир однажды перестанет существовать. Аслан верил в это.