Poststory

Carlow girls are fine and handsome, All decked out so neat and gay; Carlow boys don't come to court 'em They're driving a tunnel through the London clay. ©

Не часто встретишь в большом промышленном городе – таком, как Лондон, к примеру, – счастливого почтальона. А задавались ли вы вопросом, почему? Вероятно, дело в следующем: городские почтальоны вынуждены дни напролет вдыхать зловонные автомобильные выхлопы и, если город достаточно крупный, "любоваться" зданиями в стиле хай-тек. Эти два обстоятельства и пролегают непреодолимой пропастью между сероликим ссутулившимся городским почтальоном и его румяным жизнерадостным коллегой из Ханкота, что в Лестершире, да и из любой другой живописной деревушки. Было бы неверно не упомянуть и о других версиях. Возможно, причина депрессивности и угнетенности городских почтальонов кроется в количестве потребляемых ими в день денег при весьма скромном доходе от службы. Или в качестве их медицинских страховок. Или в особенностях влияния восходящего Меркурия при неполной Луне на отдельных сотрудников Королевской Почты Великобритании. Вопрос этот остается неизученным и, увы, едва ли заинтересует кого-то всерьез в ближайшие годы. Одно можно сказать с уверенностью: каждый волен выбирать сам – и место службы, и свою судьбу, и быть ли ему от своего выбора счастливым или не быть. Довольно долгое время жизнь Молли Пейдж напоминала ей самой остывшую овсяную кашу. Почему-то в ней не находилось места знаковым событиям, увлекательным приключениям, падениям и взлетам, друзьями и подругам. Сколько себя помнила, она жила в небольшой квартире на окраине Лондона, окруженная кипами старых отцовских журналов и чахлыми растениями матери. Отец давно уехал в другую страну и забыл о том, что у него есть дочь, а матери для этого и уезжать не потребовалось. Единственное, что по-настоящему роднило дочь и мать, носило имя Линдси. Это была дряхлеющая рыжая такса, в которой обе души не чаяли, хотя каждая и по-своему. Окрас её шерсти был почти идентичен ирландскому пожару, пылавшему на головах не одного поколения Пейджей, да и нрав был подстать. Как и все дети, в ранние годы Молли надеялась, что однажды все-все изменится: случится что-то экстраординарное, окружающий мир вдруг задрожит, взорвется фонтаном ярких красок, и воздух наполнится весельем и особым смыслом. И вот тогда-то! Тогда-то она тоже изменится, станет совсем другим человеком. Не маленькой худенькой рыжухой с невыразительным лицом, которой сам бог велел вечно стоять в тени, а кем-то другим! Дальше этого момента Молли не заходила, ибо искренней веры в такое превращение у неё не было. А зачем тратить время и силы на несбыточное? Уж лучше лишний раз полистать подшивку отцовских журналов или посмотреть, что там по телеку. Шли годы, маленькая невыразительная девочка выросла в маленькую невыразительную девушку, и, конечно же, никем «другим» она не стала. Молли Пейдж пошла в почтальоны и принялась каждый день в любую погоду разносить корреспонденцию в районе Ист Далвич, что на юге Лондона. Счастья в жизни почтальона Пейдж не наблюдалось, но и несчастья тоже не было. Все шло, как всегда, по накатанной – овсяная каша и сверху, и снизу. Отцовские журналы, некогда служившие ей развлечением, в день своего совершеннолетия Молли вынесла на помойку. С тех пор все свободное от повседневных забот время она жертвовала в меру благоразумным мечтам, теле-ящику и компьютеру. Теле-рынок Великобритании огромен и предлагает зрителю самые разнообразные продукты, но Молли почему-то привлекали только исторические фильмы и сериалы – или, как их еще называли, теле-новеллы. Правильнее даже сказать, что Молли обожала исторические фильмы и отдавалась этому увлечению со всей страстью, на которую была способна. Мать объясняла её увлечение тем, что фильмы и сериалы помогают убивать время. По её мнению, Молли только тем и занималась, что убивала время, но «это, конечно, твой выбор, дочка, хочешь гнить на диване – вольному воля». Мать Молли много лет проработала продавщицей в мясной лавке Гринстоун, а её единственной заботой, после цветов и собаки, был сосед, мистер Лоутон. Миссис Пейдж безуспешно пыталась женить его на себе и, несмотря на очевидную провальность затеи, три раза в неделю притаскивала «этого козла» в гости. Козлом мистера Лоутона называли все, причем он не особо возражал. Не удивительно, что Молли постоянно мечтала съехать в съемное жилье. Все, что привязывало её к родному очагу, – такса и компьютер – уместилось бы в двух картонных коробках, и если бы не вечно болеющая Линдси, она давно бы… Да чего попусту мечтать. К старенькому «Пентиуму» Молли была привязана не меньше, чем к таксе, и не хотела расставаться с ним, даже когда он морально устарел и стал не нужен. Конечно же, дело было не в железках и микросхемах, а в возможностях, которые они дарили – то есть в Интернете. Впервые, еще в школьные годы, попав в чат любителей сериалов, Молли почувствовала себя словно рыба в воде, а чуть позже с удивлением обнаружила, что в некоторых вопросах она не так уж и плоха, а кое в чем – так даже лучшая! В сети не нужно предъявлять свое лицо и справку о зарплате, а самым интересным собеседником считается не тот, кто многого добился, а тот, кто больше знает и умеет мечтать смелее других. Словом, нет лучшего места для человека, не заинтересованного во внешнем и сосредоточенного на внутреннем. Таким человеком была и сама Молли, и подавляющее большинство её новых сестер по увлечению. Просиживая дни и ночи на тематических форумах, она быстро прослыла экспертом, и жизнь немного изменилась к лучшему: когда с твоими словами начинает считаться хоть кто-то, кроме престарелой таксы, это же здорово! А в начале двухтысячных в продажу поступили первые сотовые телефоны с выходом в Интернет, и для Молли настали совсем уж хорошие времена. Она накопила на «дорогую бесполезную игрушку» – так мать обзывала телефон – и почти перестала бывать дома, потому что теперь могла предаваться любимым занятиям где угодно. Однако спрятаться от всего на свете в Интернете нельзя, от превратностей судьбы туда точно не убежишь – и зимой 2005 года с Молли Пейдж приключилось кое-что катастрофически новое. Она влюбилась. По-настоящему. И очень сильно! Конечно же, объектом её любви стал не настоящий человек, а Джон Торнтон, герой очередной исторической экранизации, – но это обстоятельство не слишком печалило Молли. Она всё равно не знала, что делать с мужчинами, когда их любишь. Что делать с козлами типа мистера Лоутона – отлично представляла, но какое это могло иметь отношение к любви, тем более – к ЕЁ любви? Несмотря на солидный возраст, – Моли было уже двадцать три – её чувственные амбиции не заходили дальше невинного поцелуя в губы. Она много раз представляла, как целуется с Джоном Торнтоном – на вокзале, под огромными часами, или в их общем доме, мрачном викторианском особняке с шелковыми обоями и множеством каминов, и еще в миллионе разных мест. Так в овсяной каше Молли Пейдж появились первые сочные и сладкие изюмины, но… Это были всего лишь мечты, тени, призраки надежд, а Молли теперь жаждала действий. Впервые в жизни ей хотелось выйти из своего интернет-угла в реальный мир, каким бы он ни был, и не удивительно – ведь это была Настоящая Любовь, она всколыхнула самые основы личности и пробудила Молли настолько, что ей даже хотелось сделать что-нибудь творческое и заметное, выплеснуть эмоции на серую стену бытия, чтобы они стекали радужными потеками на асфальт, и все в этом духе. Когда первый шок прошел и страсти немного улеглись, она засела за работу. Самым логичным после написания благодарственного письма авторам сериала было отблагодарить актера, который сыграл её ожившую мечту, и связать ему в подарок плед показалось отличной идеей. Пряжа была подобрана в тон её тогдашнему настроению – нежно-розовая с перламутром. – Плед, – рассуждала Молли Пейдж, вывязывая ряд за рядом, – это полезная в хозяйстве вещь и прослужит долго, не то что плитка шоколада или рубашка. Рубашка может не подойти по размеру, а большой шерстяной плед всегда подойдет – не актеру, так его престарелой бабушке или… Тут Молли пришло на ум, что у красивого и талантливого актера наверняка имеется не только бабушка, но и вторая половинка, спутница жизни. Мысль почему-то отдалась нытьем за грудиной. В Интернете о личной жизни актера не было сказано ни слова, но у такого видного мужчины просто не могло не быть любовницы. – Нет сомнения, что она так же красива и талантлива, как он сам, и наверняка связана с кино. Или со спортом высоких достижений, или, на худой конец, с демонстрацией нижнего белья... Молли заработала спицами в два раза быстрее. – Вот только меня не интересует личная жизнь актеров, – бормотала она себе под нос. – Это пошло и глупо – интересоваться такими вещами, и меня совершенно не волнует, с кем проводит свободное время этот человек. Он ведь просто актер! Вот, скажем, парикмахер. Никому не интересно, женат он или не женат – если он хорошо стрижет, все к нему обращаются, оставляют хорошие чаевые. Оттого, что ты знаешь имя его жены, он не станет стричь тебя хуже или лучше. Хотя… Если проявлять интерес к личной жизни человека, иногда можно стать его другом. Но это только в случае, если он не очень хороший профессионал и вы стоите на одной доске. Как считаешь, Линдси, права я или нет? Такса одарила хозяйку кратким сочувственным взглядом и улеглась таким образом, чтобы нос был обращен в сторону кухни, а задница с длинным малоподвижным хвостом – в сторону Молли. Мол, хватит, милочка, страдать ерундой. Пойди-ка лучше на кухню да брось мне в миску кусочек мяса пожирнее. – Тебе нельзя! – возмутилась Молли. – Доктор Рабинофски сказал, что ты умрешь в страшных мучениях, если будешь питаться жирным мясом. И она продолжила трудиться над пледом, а Линдси продолжила демонстративно дуться. Через полтора года, когда Линдси не стало, Молли догадалась, что мать втайне подкармливала избалованную собаку запретными кусочками. Запоздалое открытие, равно как и утрата, больно ударили по сердцу, и любовь из него куда-то ушла, как ей тогда показалось – навсегда. Молли и не заметила, в какой момент месяцы начали казаться ей годами. Просто так случилось, что после похорон Линдси, когда слезы были выплаканы и цветы возложены, пустота в её сердце начала расширяться и, подобно воронке, втягивать в себя время – минута за минутой, день за днем. К Интернету она постепенно охладела, остался только ящик, но и в него бывшая любительница кино и сериалов смотрела пустыми невидящими глазами: показывают новости – посмотрит новости, передают фильм о лемурах – посмотрит и его, но эмоций - ноль. Новые теле-новеллы больше не радовали её, а наоборот, раздражали: зачем их так много в сетке вещания? Через полгода и телевизор утратил для Молли какое-либо значение, и в активе остались только самые понятные, простые, как овсянка, вещи: одеваться, есть, чистить зубы, спать. Ходить на работу. Свою работу Молли никогда не любила, но и негативных эмоций, как другие сотрудники Почты, не испытывала. Теперь же она и вовсе перестала замечать, что чем-то занята – перемещалась в положенное время по своему участку и, словно робот, рассовывала по ящикам корреспонденцию. Так могло бы продолжаться очень долго, но однажды утром шеф вызвал Молли Пейдж к себе и поручил отнести посылку. Отправлениями первого класса всегда занимался другой человек, Юджин Брэскотт, но в тот знаменательный день он не то заболел, не то отпросился, и единственный пакет с пометкой «срочно» выпало нести Молли, потому что Кенделлс Роуд относилась к её участку. Может быть, она даже сама вызвалась отнести посылку. Подробности стерлись из памяти раньше, чем Молли приехала на нужную улицу. Кенделлс Роуд была одним из тех многочисленных Лондонских капилляров, на чьих стенках оседает нижний слой мидл-класса: узкая, длинная, на славу озелененная улочка, заключенная в компактную рамку двухэтажной застройки. Маленькие, уютные и внутри и снаружи домики с полукруглыми дверьми и крохотными палисадничками под окнами, нравились Молли чрезвычайно. Домики маленькие, но окна-то большие – не то что в квартире Молли, и ей очень нравилось смотреть на них, проезжая мимо. Не подсматривать, а просто смотреть и воображать, что и у неё однажды тоже будет пара больших светящихся окон с портьерами. На Рождество она будет украшать их лампочками и снежинками, а весной на подоконниках будут распускаться цветы. Дом 175 был ей знаком – много лет там проживала супружеская пара и непоседливый черный пудель по кличке Барт. Они жили закрыто и получали всего по две открытки в год – и то на Рождество, и то из-за границы – так что хозяев Барта сотрудница Почты видела всего пару раз, чего нельзя было сказать о самом Барте. Считается, что домашние животные похожи на хозяев, но если это и так, то пудель был исключением: он страдал повышенной общительностью. Вернее было бы сказать, что Барт этим качеством от всей собачьей души наслаждался, а страдала округа. С Молли у него вообще сложились особые отношения – их можно было обозначить как «тотальная не взаимность». Проезжая мимо дома 175, почтальон старалась крутить педали велосипеда так быстро, как только могла, а Барт, подстерегавший в засаде с самого утра, старался выскочить из кустов максимально неожиданно и, грациозно перемахнув через заборчик, пускался в погоню. Целью пуделя было во что бы то ни стало запрыгнуть Молли на коленки. Преследование он осуществлял упорно, до самого конца Кенделлс Роуд, и никогда при этом не лаял – видимо, берег слова для более близкого знакомства. Вот только познакомиться им не довелось: хозяева куда-то уехали и, конечно же, забрали Барта с собой. Дом, по столичным меркам, пустовал довольно долго – прошел месяц, а может, и полтора, прежде чем кто-то отправил туда посылку. С тех пор как чета нелюдимов съехала, Молли не замечала света в окнах 175, но раз есть посылка, должен быть и адресат. Возможно, он иностранец и еще не разобрался, бедняжка, как включать электричество? Перед калиткой дома Молли вынула посылку из мешка и взвесила её на ладонях. Пощупала. Не слишком тяжелая, довольно мягкая и довольно объемная вещь. Наверное, теплая одежда для непривычного к нашей погоде иностранца, решила она. По неизвестной причине, сомнамбулизм последних месяцев не мог подавить любопытства, которое пробудил в Молли Пейдж этот пакет. Ей было не безразлично, кому он предназначен и кто, собственно, будет жить в доме 175. Молли не знала, как это делает Юджин, но интуитивно хотела обратиться к тому, кто откроет дверь, по имени. В конце концов, она же будет приносить сюда почту. Надо познакомиться. Увы, повторное изучение пакета ничего ей не дало – кроме имени отправителя и адреса получателя на нем ничего не было. Что ж, посылку получит безликий сэр или безликая мэм, а там видно будет. Молли нажала на звонок, но он не работал. Пришлось стучать в стекло, и тут уж ответ последовал незамедлительно. – Входите, открыто! – голос звучал приглушенно, но сомнениям он места не оставил: «сэр». Молли открыла дверь и увидела, что все заставлено коробками, а посреди развала, как цапля в болоте, высится торшер. С зеленого абажура живописно свисала бежевая ветровка и рубаха в крупную клетку. – О, простите! – почтальон сделала всего лишь один шаг и тут же пнула ногой какую-то коробку. В коробке громко хрустнуло. – Простите, сэр! – воскликнула Молли, отступая в сторону, и тут же наступила на другую коробку. Та с оглушительным треском развалилась на части, и Молли оказалась по щиколотку в пенопластовом крошеве. – Вам посылка, сэр, – пропищала она заготовленную фразу. – Это замечательно, мисс, – донеслось откуда-то сверху, – но вы не могли бы отступить на шаг назад? Вы стоите на моих тарелках. Молли покрутила головой в поисках адресата, но ничего не поняла. Тогда она догадалась сместить взгляд на десять сантиметров вверх, и еще чуть-чуть повыше, и еще, и так она продолжала запрокидывать голову, пока не увидела… – Мистер Торнтон? – пролепетала Молли. – Это… Это вы? В то же мгновение сердце её ухнуло вниз, подскочило до горла, опять полетело вниз и заметалось в груди, словно птица в клетке. Она и сама знала ответ на свой вопрос. Конечно, это был не мистер Торнтон, а всего лишь похожий на того актера человек. Но он стоял перед ней, такой высокий, такой полуголый – на нём не было рубашки – и улыбался ослепительнейшей из улыбок, и источал множество незнакомых и волнующих запахов. Все эти впечатления накрыли бедную Молли Пейдж, как девятый вал: во рту стало невыносимо сухо и пусто, а мысли пустились в бешеный пляс, заставляя голову сильно кружиться. «Мистеру Торнтону» всё это пришлось не по вкусу – по крайней мере, улыбка испарилась с его небритого лица. – Вам плохо? – почти закричал он и, обхватив Молли за плечи сильными уверенными руками, повторил чуть тише: – Мисс, вам плохо? Его лицо было так близко, что Молли смогла разглядеть мельчайшие детальки – вплоть до оспинки в левой части лба! – и признать, что ошиблась. Все-таки это был он – тот самый актер. Только ресницы отличались: длинные, пушистые и мягкие на вид, по цвету они были обескураживающе светлыми, почти рыжими… – И конопушки на носу, – еле слышно пролепетала Молли. Почему-то конопушки поразили её больше ресниц. – Что с вами? Позвать врача? – Нет-нет, не беспокойтесь, мне хорошо... – После этих слов Молли, словно изнеженная барышня из любимых ею кинороманов, лишилась чувств. Затянутые в корсеты девицы делали это понарошку, а она – всерьез. Какой позор! Очнулась она на диване, в компании пары стеганых подушек. Не имея ни малейшего желания двигаться с места – диван был мягким и уютным, – Молли скосила глаза вбок и тут же встретилась взглядом с мистером Торнтоном. Тот сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и, судя по унылому выражению лица, уже отчаялся дождаться пробуждения «гостьи». К радости Молли, он был в рубашке, застегнутой на все пуговицы, кроме самой верхней. «Армитидж. Его зовут Ричард Армитидж», – напомнила себе девушка и попыталась встать. – Вы уверены, что стоит это делать? – Вопрос был задан столь насмешливым тоном, что Молли сочла за благо прошептать «не уверена» и вжаться затылком в подушку. Армитидж заботливо улыбнулся. – Как вы себя чувствуете? – Хорошо, спасибо. – Приходил сосед, он врач... – Мистер Боулд... – Да, мистер Боулд. Он сказал, что у вас слабые сосуды. – Я знаю. Спасибо. – Меня зовут Ричард. – Я знаю! – торопливо и слишком громко заявила Молли. Ричард и глазом не моргнул. – А вас как зовут? – все с той же доброжелательной улыбкой поинтересовался он. – Пейдж, Маргарет. – Маргарет? Как мою маму. Тут мужчина просто-таки просиял, и Молли тоже улыбнулась. Второй раз в жизни нелюбимое имя подарило его обладательнице позитивное переживание. В первый раз это случилось во время просмотра "Севера и Юга". – Ну вот, вы уже улыбаетесь, это хорошо. Хотите воды? Пока Молли жадно пила из предложенного стакана, Армитидж отыскал где-то злополучную посылку и принялся вертеть её в руках. – Это вы принесли? – Да. – Интересно, что там? От моего бывшего агента... видимо, прощальный привет. Я актер… Ах да, вы же всё обо мне знаете. Верно, Маргарет? Армитидж обернулся и посмотрел на неё исподлобья взглядом, полным иронии. Впрочем, ирония не была злой, скорее… будоражащей, игривой. Как дуэт скрипки и ирландской флейты или как запах яблочного сада перед грозой. Незадачливая Маргарет почувствовала, что покрывается румянцем с ног до головы, и что некоторые части тела определенно наливаются свинцовой тяжестью. Надо же быть такой идиоткой: с первых слов выболтать актеру, что узнала его! – Ничего я не знаю, – тихо возразила она, чувствуя, что еще чуть-чуть, и диван будет прожжен насквозь. – Я… я не фанат. Просто смотрю иногда телевизор. – Я тоже иногда смотрю, – кивнул Армитидж и наконец-то отвел взгляд, чтобы заняться посылкой. – Итак, это... Из разорванного пакета выскользнуло что-то розовое и плюхнулось ему на колени. Молли еле слышно охнула. Это был вязаный плед, знакомый вплоть до последней петельки! В руках Ричарда он выглядел почти маленьким, но прошло без малого три года – подарок могли и постирать, наверное… – Да уж... Повисла неловкая пауза. Армитидж задумчиво расправлял тяжелые розовые складки, а в ушах Молли эхом звучало это разочарованное "да уж". – Вам не нравится, да? – одуревая от собственной наглости, спросила она. – Отчего же, очень нравится, – он рассеянно улыбнулся Молли, потер пальцем кончик носа и начал озираться по сторонам в поисках чего-то. – Полезная вещь – шерстяное покрывало, ведь зимы у нас тут не жаркие, верно? Молли кивнула, но Ричард не обратил на это внимания. Его взгляд довольно долго блуждал по комнате, прежде чем задержался на ближайшем к дивану кресле. Смахнув с него туго набитый пакет, он аккуратно водрузил плед на сидение. – Представьте себе, три года мой дражайший агент не хотел расстаться с этой штукой, – пояснил он ворчливо-шутливым тоном. – Ссылался на холод в офисе и вот созрел отдать – не иначе, накопил на комнату с нормальным отоплением. Мог бы и сам завезти, а не гонять сотрудников почты. – Он его еще и постирал в стиральной машине, – подхватила Молли. – И неправильно просушил, раньше плед был больше. Ой… Ричард ничего не сказал, только удивленно изогнул бровь – очень высоко и выразительно, как персонаж мультфильма. В исполнении «мистера Торнтона» это выглядело настолько забавно и неожиданно, что Молли расхохоталась в голос. Опасаться этого человека было решительно невозможно. – Это я прислала вам плед в середине 2004 года... – А говорила, что не фанат, – тонкие губы сложились в ехидную усмешку, но Молли было уже не смутить. – Я не фанат, это дурацкое слово. Я… Я доброжелатель. – А вот это и впрямь хорошее слово, – согласился Ричард. – Мне тоже нравится. «А мне нравится Джон Торнтон, жаль, что ты совсем не он», – хотела ответить Молли, но вовремя прикусила язык. Хотя Ричард вряд ли бы обиделся. Он оказался полной противоположностью Джона Торнтона, но при этом хорошим, очень хорошим человеком. Кое-что общее с Джоном он все-таки имел. С его лучшим персонажем Ричарда роднила привычка брать судьбу под уздцы, а не катиться у неё на хвосте, как это делают многие. За первым визитом в дом 175 последовал второй, и третий, и четвертый – письма новому жильцу приходили в изрядных количествах отовсюду, даже из Кореи. Поначалу Молли очень смущалась и робела ходить туда, где передавила кучу тарелок и чуть было не прожгла диван, но её новый знакомый был человеком такого склада, что смутиться в его присутствии значило смутить его самого, а этого Молли совсем не хотелось. Поначалу её, конечно, настораживало то, как легко Ричард простил ей тарелки, и не только не обиделся, но каждый раз при встрече любезно здоровался и, если бывал свободен, приглашал на чай. Скучающие бабушки и дедушки частенько звали её на чай, чтобы показывать коллекции монет и жаловаться на нездоровье любимых кошечек, но занятой молодой мужчина, который старше всего-то на одиннадцать лет? Любая другая на месте Молли, наверное, преисполнилась бы романтических надежд, но мисс Почтальон слишком хорошо знала себя, да и в окружающих разбиралась неплохо. Нет, романтикой тут и не пахло... Со временем она всё поняла: Ричард, несмотря на то, что крепко прижился в мегаполисе и работал на Би-Би-Си, в глубине души оставался тем, кем был всегда – простым парнем из Лестершира, добросердечным и гостеприимным малым, который и на почтальона, и на молочника смотрит как на своих в доску. Когда Молли поняла это и расслабилась, общаться с Армитиджем стало очень легко. Он разительнейшим образом отличался от того абстрактного популярного актера, который существовал в голове Молли до знакомства с актером настоящим, и это было классно. Он вел здоровый образ жизни, содержал дом в удивительной для холостяка чистоте, раскланивался со всеми соседями, полол грядки с декоративной капусткой, обрядившись в старый свитер и джинсы с дырками. У него не случалось шумных вечеринок – в противном случае Молли обязательно узнала бы о них от соседок Ричарда, – и, вот уж удивительно, у него не было расфуфыренных подружек, да и обыкновенных он тоже в дом не водил. Правда, впоследствии Ричард обзавелся одной статусной штукой: шикарной немецкой тачкой, которая едва помещалась на узенькой Кенделлс Роуд, – но к тому времени Молли уже знала то, что знала. Ричард не был «звездой» по натуре, ему это было чуждо, он жил в своем особом мире и наслаждался вещами, которые кому-то другому показались бы скучными. Например, ему нравилось работать руками и что-нибудь мастерить. Нравилось писать рассказы, рисовать картинки маслом, играть на – господи помилуй! – виолончели и делать счастливыми других людей, а не себя, любимого. Нравилось общаться с родителями. От последнего обстоятельства Молли была даже в большем шоке, чем от виолончели. Она, конечно, знала в теории, что так бывает – в семье все любят друг друга, скучают и называют родных глупыми сентиментальными прозвищами. Но ей казалось, что в определенном возрасте все забывают о родителях. В конце концов, кто-то же живет в домах престарелых? И с каждым годом этих ненужных стариков все больше. Она и сама с легким сердцем отдала бы мать на поруки специалистам по уходу, когда пришло бы время. И не стала бы по ней скучать, еще чего. Так она и сказала Ричарду за чаем в порыве странной, почти слезливой откровенности, ковыряя ложкой корочку шоколадного кекса, испеченного его «мамочкой». По-другому Ричард – такой взрослый и самостоятельный – свою мать называл крайне редко. «Мама», «мамуля», иронично – «старушка», и он всегда вкладывал в эти слова что-то особенное, теплое-теплое, мягкое-мягкое, будто хотел согреться или согреть кого-то. Молли слушала его, слышала, но не понимала. Так что, очевидно, разговор о родителях окончился легким шоком для них обоих. Армитидж не стал развивать тему, просто заметил, что был бы счастлив жить рядом с родителями, но не судьба, так как они нипочем не поедут в «этот твой свингующий Лондон», а он не может остаться в провинциальном Лестере. Из его слов получалось, что он почти завидует Молли – ведь та живет с матерью в одном городе, – и, как ни крути, это было приятно. Еще Ричарду не хватало в Лондоне собаки. Как-то Молли привезла почту на Кенделлс Роуд и увидела, что домовладелец увлеченно расковыривает чернозем под засохшим кустом смородины. Оказалось, что Ричард собрался выкорчевать куст, но обнаружил в земле тайники Барта и «завис», выгребая накопленные пуделем богатства. Чего там только не было: ошейник, одинокий кожаный ботинок, пакетик мармеладных мишек, детские игрушки, карманный фонарик и даже бумажник с парой крупных купюр. – А песик-то оказался настоящим клептоманом, – вздохнула Молли, следя за тем, как растет горка «сокровищ». – Может быть, он таким образом сублимировал агрессию? – Ричард выпрямился, снял перчатку, чтобы почесать нос, и продолжил раскопки. – Он же был добродушным парнем? – Да, вполне милым, – ответила Молли. – Наверное, с ним мало играли, вот и решил заняться... настоящим делом. Я бы сама с ним играла, но во время работы нельзя, а после работы надо было возиться с Линдси. – Линдси – это твоя сестра? – Собака. – Ты не говорила, что у тебя есть питомец. – Так она же умерла два года назад, чего говорить… – О, мои соболезнования. – Да ничего, все когда-то умирают. Линдси болела, ей плохо жилось в последние годы. И тут Молли поняла, что впервые заговорила с кем-то о покойной. К горлу подступил непрошеный комок, и разговор у них с Ричардом вышел короткий. Она посетовала на то, что скучает по Линдси и не может из-за этого завести новую собаку, мистер Всегда-На-Съемках посетовал, что не может завести таковую в принципе – некому будет заниматься. И хоть проговорили они недолго, что-то во время этого разговора с Молли случилось. Она так и не поняла, какой механизм сработал, но через несколько месяцев ноги сами понесли её в питомник для бездомных собак. Там она встретила Спока – невысокого собачьего джентльмена черной масти, невозмутимого, как сама невозмутимость, и, конечно же, остроухого. Домой, на съемную квартиру, они пришли вдвоем. Естественно, хозяин квартиры возмутился и поднял плату, и Молли срочно пришлось искать новое жилье. Когда Армитидж узнал об этом, тоже очень возмутился поведением рантье и даже обиделся немного, что Молли не рассказала ему о проблеме. Тогда она ответила, что никаких проблем нет, что она счастлива, и если Ричарду нравится такая идея, она приведет Спока в выходной день – познакомиться. И он сразу оттаял. Лужайка на Кенделлс Роуд, 175 Споку очень понравилась. Собачий джентльмен любил охранять, а охранять там было что и от кого: вокруг дома то и дело отирались фанатки Армитиджа. По мнению Молли, эти девушки были слеплены из нехорошего теста – сладкого, липкого и быстро портящегося, но ей было их жаль – отчасти. Они ведь не понимали, что единственный способ понравится такому умнику, как Ричард, – это написать ему какое-нибудь жутко оригинальное и трогательное письмо, желательно с цитатами из Достоевского или Кьеркегора – в общем, с какой-нибудь заумью. На это не все женщины способны, только те, что с мозгами. Сама Молли не являлась обладательницей выдающегося интеллекта, по-английски писала с кучей ошибок, и потому иногда – не слишком часто – она задумывалась о том, что кое-кто мог бы позавидовать её знакомству с Армитиджем черной завистью, ведь по внешним признакам она ничем не отличалась от его фанаток. Просто она никогда не фанатела лично от него. Ей нравился персонаж, которого он сыграл и оставил в прошлом, и в разговорах с Ричардом она упоминала об этом от силы пару раз. О чем говорить? Не он же сочинил ту книгу, и, если уж на то пошло, разве не разумнее было бы дежурить под окнами миссис Армитидж и писать на капоте её машины, какая она молодец, что родила и воспитала такого хорошего мальчика? Мальчик-то тут при чем? Как-то так рассуждала Молли, заедая чай традиционным лестерширским пирогом со свининой, и с недоумением поглядывала в окно на очередную девицу, которая, в свою очередь, опасливо поглядывала на Спока. Тот распластался возле калитки с очень спокойным видом, лениво помахивал хвостом и вылизывал правую лапу, но уши торчали остро, как бы намекая: я начеку. «Красавчик», – с гордостью подумала Молли и засунула в рот остатки пирога. Он был совершенно восхитительным. Маман Ричарда знала толк в готовке – возможно, потому он и был к ней так привязан. – Ну? Как пирог? – донесся до неё приглушенный голос Ричарда. «Из кладовки вещает», – догадалась Молли. – Очень вкусно, мои комплименты повару! – Непременно передам, – высокая фигура, нагруженная большим белым мешком, мелькнула в коридоре. Молли стало любопытно, и она пошла следом в гостиную. – Вот об этом я и хотел с тобой поговорить... Ричард выразительно покосился на мешок. По прикидкам Молли тот должен был вот-вот лопнуть от содержимого, набитого внутрь кем-то не слишком аккуратным. – Что это? – То, в чем ты хорошо разбираешься: письма, телеграммы и все такое прочее. На студии их, кажется, целый год копили, и мне теперь нужен помощник, чтобы со всем разобраться. Я, правда, не могу много платить, но это и времени много не отнимет. Пять - шесть вечеров, а? Как тебе идея? – Плохая идея, – честно ответила Молли. Ей очень не понравилось, что Ричард предлагает за такой пустяк деньги, о чем она ему и сообщила, но получила мягкий, совершенно в стиле Ричарда, выговор: мол, свое время надо ценить высоко, а то протянешь с голоду ноги. Обидеться на такое было невозможно, да и поспорить затруднительно. Молли попыталась, но в итоге все равно вышло по-его, и даже больше – через полгода она распрощалась с Почтой, чтобы за вполне приличную плату разбираться с неуклонно растущим и ширящимся потоком корреспонденции мистера Армитиджа. Обязанности её были просты и необременительны, особенно на фоне трех - четырех выходных в неделю. Себе Ричард просил оставлять только открытки и рисунки. Для них в доме имелся большой деревянный короб с надписью на крышке «Пища Для Эго». В отдельную стопку попадали письма, в которых просили подписать фотографию, – это добро присылали из всех уголков мира. Попадались и письма с просьбами о материальной и прочей помощи – в основном почему-то из Лондона, и их Молли отсортировывала в отдельную папку. Самой муторной из её обязанностей было разбирать подарки. Чего только не присылали женщины любимому актеру в качестве доказательств своей любви! Самые разнообразные предметы, от бюстгальтеров первого размера и чучел мелких животных до крупногабаритного спортинвентаря. Их фантазии то приводили Молли в замешательство, то веселили до слез, но маленькие благодарственные письма от имени Ричарда она рассылала не без удовольствия: ей и самой было бы приятно получить такое за плед. Однако судьба распорядилась иначе, и на долю дарительницы пледов выпало кое-что повесомее листка бумаги с автографом: общение и поддержка, новая работа, а потом... Потом все изменилось. Не реже чем раз в полгода, Молли объезжала по поручению Ричарда благотворительные организации города: все, что не являлось рисунками, мелкими памятными сувенирами и лыжами – то есть, около 40 процентов фанатских даров – уходило на поддержку бездомных и прочих нуждающихся. Однажды она заплутала в здании одного из фондов, тщетно пытаясь отыскать склад в лабиринте длинных коридоров. На помощь ей пришла сотрудница фонда по имени Джо – так было напечатано на бейдже, – и надо было быть Маргарет Луизой Пейдж, чтобы понять, кого эта девушка ей напомнила. У неё был аккуратный прямой нос, гладкие черные волосы, забранные в строгий пучок на затылке, очень светлая кожа. Узкие подвижные губы то и дело складывались в ласково-дразнящую усмешку, а когда эта девушка – вернее, молодая женщина – говорила, в уголках её губ «плясали чёртики», как сказала бы мать. Запястья Джо были тонкими и гибкими, и талия тоже была тонкой – обтягивающая белоснежная рубашка прекрасно подчеркивала достоинства женственной фигуры – но Молли могла поклясться, что видит перед собой очень сильную женщину. Молодую, но много видевшую и в гордом одиночестве пережившую. Дело было в завораживающих серо-голубых глазах: в них был и интеллект, и доброта, и желание помочь, но не было и намека на веселье. Джо смотрела на мир прямо, пристально и вдумчиво. Как и положено сотруднику благотворительного фонда. Возможно, все это было просто плодом разыгравшейся фантазии или следствием долгой утомительной поездки, но Маргарет увидела то, что увидела. Подняла взгляд, когда её окликнули из глубины коридора, и Джо стояла там, где брезжил теплый ламповый свет, но Молли видела не Джо – она видела того, вернее, ту, кого много лет называла Джоном Торнтоном. Её позвали повторно, она откликнулась и пошла, волоча за собой мешок с подарками. Каждый шаг давался ей легче предыдущего, и с каждым шагом Молли все лучше и лучше видела, все четче понимала... Вся жизнь крутилась перед ней, как в игрушечном калейдоскопе, вся её овсяная каша. И вдруг выяснилось, что вовсе и не каша, что были и хорошие моменты, и что была как минимум одна любовь, а сколько еще, наверное, будет, и что милаха Армитидж – уже почти друг Армитидж – был почти что ни при чем в истории ЕЁ любви. Его мужская оболочка только мешала ей понять, чем именно привлек её этот персонаж, за что она так его полюбила: за сострадательную душу, строгий взгляд, тонкую улыбку. И как-то сразу стало ясно, почему все её фантазии обрывались на поцелуе под часами, и почему столько отвращения внушали потрахушки матери с дурацким мистером Лоутоном – она просто не могла понять этого инстинктивного женского стремления во чтобы то ни стало прилепиться к мужчине, потому что сама была не такой. Прямо противоположной и перпендикулярной она была, не такой, как все, – всегда, с самого детства, – и вот, пройдя немалый путь, заблудившись, оставив за спиной отчаянные попытки понять саму себя, она вдруг все поняла. Витраж в окне мрачного викторианского замка осветился первым солнечным лучом, затем вторым, и третьим, и четвертым, и вдруг окружающий мир расцвел всеми-всеми-всеми цветами и оттенками, заискрился и засиял. Преобразился. Так Молли наконец-то стала другой.