Рациональность

Лорелин ненавидит своего брата. Во всяком случае, со стороны это чувство квалифицируется именно так. В Семнадцатом медленно ползёт трещина раскола на тех, кто остаётся верным заветам леди Лорелин, и тех, кто с замиранием сердца слушает догматы лорда Лоргара. Вторых с каждым днём всё больше. Но Лорелин это не трогает. Внешне. Внутри она озлобляется, понимает иррациональность такого поведения, отчего её раздражение только усиливается, а выплёскивается оно грандиозными скандалами. И пугает это больше Лоргара, чем Лорелин. А когда Кор Фаэрон пытается решить конфликт — зачем, зачем он лезет, религиозный лидер, нет таким ни прощения, ни пощады от леди — и примирить стороны, Лорелин переносит раздражение на него. Кора Фаэрона Лорелин ненавидит тоже. Внутри она прекрасно понимает, что не выкорчевать до конца верования. Она снисходительно относится к культуре Колхиды, хотя и ни в чём не повинные люди удостаиваются самой жгучей, самой слепой ненависти, которую только может испытывать учёный, глубоко уверенный в ненужности религии. И разумные доводы, что религия в определённой мере служила толчком к развитию науки, не помогали. Лорелин ненавидит, поскольку заставить людей слепо верить всегда во сто крат проще, чем научить их мыслить самостоятельно. Потому что люди не любят нести ответственность. Они могут говорить что угодно о свободах, но предпочтут ни за что не отвечать. Пусть всё будет зафиксировано однажды — и навсегда. И никогда не меняется. Лорелин приводит множество примеров, чем это заканчивалось, когда разговаривает со своими генетическими детьми. Она повторяет вновь и вновь, что нет ничего плохого в постоянных переменах в картине мира. Это естественно, поскольку идёт постепенно, не срываясь в безудержный галоп — а где-то на грани слышимости в воспоминаниях смеётся Отец и рассказывает о сингулярности. Лоргар очень на него похож внешне. Так говорят все, и даже Лорелин признаёт это. Скрепя сердце, но признаёт. Это ведь правда. И брат прекрасно проповедует то, что считает нужным. Улыбается кротко. Пытается убедить сестру в том, что Отец — Бог, хотя она прекрасно знает, что нет лжи чудовищней, поскольку Император не настолько могуществен, не создаёт миры и не отвечает доказательствам Фомы Аквинского. Тем более Канта. Их труды она показывала брату, но тот отчего-то пришёл в восторг. Видимо, Аквинский как религиозный деятель очень легко проложил путь в сердце Лоргара. И брат несёт слово. Лорелин однажды бросает брату в лицо одно лишь слово: «Прощай», — и уходит прочь. Шагает по флагману, пока не добирается до телепортационной станции, приказывает перенести себя на другой корабль — она примарх, она вправе, флот принадлежит легиону, а значит, и ей, и брату — и там уже кратко приказывает изменить курс. Ей подчиняются. С ней не спорят. Леди столько лет знает, что необходимо делать, что ни у кого не возникает вопросов. Следом за ней приходят несколько Несущих Слово. Они молчат, но Лорелин знает их, ветеранов родом с Терры, не идущих под знамёнами слепой веры. Они верны ей и её доктрине. Переменчивой, как научные знания. — Куда мы, миледи? — спрашивает один из них, когда корабль уже достаточно отдалился от флота. — Куда глаза глядят, — сухо отвечает Лорелин. Она хочет плакать, потому что построить царство разума гораздо сложнее, чем возвести империю веры. Но приходится отступать, потому что ей невыносимо наблюдать, как возникает культ её Отца. Когда в первой попавшейся системе оказывается флот Двенадцатого легиона, Лорелин хмыкает и велит отправиться на соединение. Двенадцатый брат до сих пор не найден, а Двенадцатая очень основательно подходит к вопросу приведения систем к Согласию. Неудивительно, что она до сих пор на одном месте — если, конечно, это не связано с тем, что леди-примарх Темпер часто видит гостей из других легионов. Потому что нигде больше нет таких возможностей для поединков. Лорелин слишком зла, чтобы светски щебетать, связываться и как-то вообще договариваться. Вместо этого она переходит с корабля на корабль и первого попавшегося на глаза племянника — генетические племянники, как это раздражает и умиляет одновременно — спрашивает, где находится Темпер. Тот ничему не удивляется — это легко, удивительно легко здесь — и скупо объясняет, как дойти до его миледи. Лорелин кивает и идёт дальше. Здесь все скупы на похвалу. Наверное, из-за Темпер. Темпер медитативно бинтует свои ладони и кивком приглашает сестру сесть рядом, посмотреть, как рядом рубятся Нассир Амит и Каргос против Кхарна и кого-то, кого Лорелин не узнаёт. — Хороши, а? — сияет Темпер, как будто сама учила обоих. Хотя с неё сталось бы. Лорелин кивает и соглашается. Размышляет, кто из Несущих Слово любит сюда ходить, а потом возвращаться, потому что это риск быть найденной. Темпер снисходительна, Темпер хлопает Семнадцатую по плечу и ни о чём не спрашивает. У Темпер полно своих забот, но сердце у неё широко, душа необъятна, у неё можно остаться безо всяких вопросов. Узнавать о гладиаторах Древней Терры и учиться рукопашному бою — никакой другой не любит Темпер так страстно. — Меня зациклило, — вдруг роняет Лорелин, — и мне неизвестно средство лучше, чем сменить умственную активность на физическую. Ты поможешь? Темпер завязывает бинты и интересуется: — Тебе точно нужно? Я-то никогда не против поединка, но тебе может потребоваться нечто совершенно иное. Или Петра. Лорелин поджимает губы, поскольку не считает, что следует отвлекать Петру из-за такой мелочи. Та и так занята до самой гибели Галактики, незачем вешать на неё ещё больше. Наука. Вот религия Лорелин. Холодная, беспристрастная точность математических построений. Извивы макромолекул. Бег электронов по цепям — что во время фотосинтеза, что во время «клеточного дыхания». Социальные взаимодействия внутри популяций. Как можно возлагать надежды на кого-то, кого никогда не существовало? Как можно относить к этой пакости Отца, лучшего из людей — пусть он и утверждает обратное? Вынырнув из мыслей, Лорелин ставит блок. Успевает. Темпер, правда, сейчас не распалена, а потому бьёт не в полную силу. И великодушно даёт время собраться для атаки. Темпер вообще на удивление добра сегодня. Лорелин одновременно и сражается, и думает, как Двенадцатая подралась здесь, на песке, с Леманом; и как они остались друг другом довольны, хотя никто не победил. Ответ наверняка можно отыскать в книгах по психологии семьи. Или социологии. Или этологии. Источников много, как птиц в небесах. Ищи нужный до скончания веков. Используй как инструмент. Объясни мир от начала и до конца, чтобы в нём не осталось месте глупой вере. Под головой — песок. Первое падение. Лорелин берёт протянутую руку Темпер и поднимается. Сестра задумчива, но не спорит: если Семнадцатая хочет сражаться дальше, то пусть будет так. Лорелин оставляет место иррациональному: Магна, Пятнадцатая, имеет право. Она не верит, как верит Лоргар. У Магны всё расставлено по местам, взвешено, оценено и объяснено с позиций здравого смысла и логики. Это не наука, разумеется, но Пятнадцатая проделала титанический труд вместе со своим братом Магнусом, чтобы систематизировать огромное количество сырых, да ещё и эмпирических данных. Только за это одно можно допустить такую нелогичную и не слишком научную вещь, как псайкерство. Но имеются и другие причины. Лорелин вдруг осознаёт, что никак не аргументировала свои утверждения, срываясь на крик и пугая этим Лоргара. Почему он пугался, ведь она не причиняла ему никакого вреда? Следует поразмышлять над этим. Когда Лорелин принимает такое решение, то над ней склоняется Темпер, в чьих глазах — тревога. Ноет рука, а едва Лорелин пытается ей шевельнуть, как в глазах меркнет от боли. Во рту песок. — Твоя рука вывихнута, — спокойно говорит Темпер. — Ты совершенно не следишь за миром вокруг, Лора. — Я пытаюсь отыскать корни своей ненависти, — беззвучно произносит Лорелин, хватаясь за протянутую руку и с трудом поднимаясь на ноги. — Отыщешь, не переживай. Вон, и Аргел Тал пришёл, беспокоится за тебя. Лорелин болезненно кривится, когда Темпер привычно вправляет вывих. Это естественно — чувствовать боль. Биохимия тела. Движение тока по нервам. Что здесь делает Аргел Тал, спрашивать бессмысленно. Он пришёл сражаться, как и многие другие. Он пришёл к товарищам. А когда вернётся, доложит Лоргару, куда исчезла Лорелин. — Лора. Лорелин отворачивается от своего генетического сына и ковыляет следом за Темпер по песку. Похоже, повреждена не только рука. Синяки сойдут быстро, трещины — дело апотекариев и учеников Магны. А корни оказываются на самом видном месте. Остаётся выкорчевать хотя бы часть. Поговорить без крика, например. Но думать о возвращении обратно невыносимо. — Леди Лорелин? Она проговаривает про себя доказательства теорем о подобии и равенстве треугольников, повторяет алгоритмы построения филогенетических деревьев и очень медленно поворачивается. — Да, дитя моё? — мягко спрашивает она. Аргел Тал опускает взгляд. Лорелин назовёт несколько причин, почему он так делает, но уверена в одной: его терзает червячок стыда. — Вы вернётесь? Вопрос требует ответа. И взвешенного решения. — Не в этот раз, — качает головой Лорелин. Лорелин ненавидит религию. И, как она понимает, просматривая тома в поисках доказательств своей точки зрения, через эту призму рассматривает не те вещи.