Отпуск

Рисование всегда было для Союза не больше, чем хобби. Он занимался этим для снятия стресса в других случаях разбираясь с чужой помощью или самостоятельно. Мольберты, краски, палитры и кисты хранились за шкафом и доставались, наверное, лишь пару раз в полгода. Этого Союзу хватало вполне. Работа над одной картиной занимала три-четыре дня, как минимум, а за это время коммунист мог прийти в себя. Раньше он, может быть, действительно рисовал по разу в месяц даже иногда продавая некоторые работы, но это было до войны. После окончания Великой Отечественной было слишком много дел, а после Второй Мировой, его повысили в военном звании. Будучи до войны генералом-майором, Союз стал маршалом и, на самом деле, дальше двигаться не хотел. Эта роль и правда давала больший доход и сыновья стали даже чаще обнаруживать на столе за завтраком сладости, но коммунист почти перестал находиться дома. Иногда он ночевал на работе получив задание в кротчайшие сроки закончить все дела. В таких случаях Союз мог не спать несколько дней, а рекордом, установленным им лично, было пятеро суток. Уходил из дома он рано утром оставляя детям или готовый завтрак, или деньги на еду, а возвращался поздно ночью, если, конечно, вообще возвращался. Становясь раздражительным из-за такого неравномерного режима, коммунист мог с лёгкостью сорваться на подчинённых и, совсем уж редко, на сыновей. Во втором случае он всегда по долгу извинялся даже получив прощение, а вот солдат ему никогда жалко не было. Союз понимал, что поступает эгоистично, но поделать с собой ничего не мог, потому что не хотел и не считал это столь важным. Пару дней назад коммунист получил выговор от начальства из-за такого давления на подчинённых, но, правда, в верхушке причину и без оправданий Союза поняли. Отпуск дали ему не такой большой, о каком стоило бы мечтать, но и такого было достаточно особенно по меркам СССР. Целая неделя находилась в его распоряжении и он был несказанно рад, что сможет хотя бы неделю отдохнуть от столь раздражающего и вызывающего море опасений общества вместе с любимыми сыновьями. Дети этой новости тоже обрадовались. Больше всего восторг и счастье выражали самые младшие - Молдова и Беларусь, которые крепко обнимали пришедшего раньше обычного домой отца. Старшие сдержанно кивали тепло и довольно улыбаясь, а некоторые бросались в объятия словно малые дети. Союзу такое внимание было приятно, он действительно любил проводить время с детьми. Выходной ему дали в понедельник, как только он пришёл на работу. Правда коммунист отказался уходить сразу на чём настаивал начальство. Пробыв в своём кабинете около часа, он взял с собой пачку документов, что считал нужными для заполнения в обязательном порядке несмотря на отпуск, только после этого уходя. Дома было непривычно тихо лишь из-за того, что все дети находились в детском саду, в школе или на утренних дополнительных занятиях, так как обучались во вторую смену. Союзу это было только на руку - спокойная обстановка и полная тишина были для него идеальными условиями для отдыха. Первый день он провёл за чтением. Оставленная на потом и даже не начатая им книга уже как месяц лежала на полке без дела. Коммунист уже и не помнил точно, кто посоветовал ему роман Бориса Полевого "Повесть о настоящем человеке", но он уже жалел, что всё время откладывал её прочтение. О лётчике, что потерял на войне ноги и, получив протезы, не утратил всех своих способностей оставшись асом, Союз слышал. После подвигов таких людей всегда повышалось чувство веры в свой народ. У него и самого были серьёзные переломы обеих ног, о лечении которых никто сильно волновался во время их получения. Это обосновывалось лишь серьёзными условиями войны и тем, что достойной помощи коммунисту бы никто не оказал. Как только он хоть и с болью, он смог стоять на ногах, то сразу же вернулся в строй. Да, после окончания Второй Мировой у него были серьёзные проблемы с нахождением в вертикальном положении и некоторое время, пока пришлось проходить повторное и тщательное лечение, он передвигался опираясь на трость. Союза до сих пор преследовали фантомные боли во всём теле, а те бинты, что уже не требовалось носить, он не снимал чувствуя себя так в большей безопасности. Второй день он занял уборкой в собственном кабинете. На столе за время напряжённой и длительной работы скопилось много лишней бумаги, ручек с закончившейся пастой, пару кружек из под кофе и прочее, прочее... Коммунист даже не думал о том, что весь этот хлам со стороны выглядит так несуразно и некультурно. Не менее получаса ушло на рассортировку бумаг на "нужные" и "бесполезный мусор", пишущих принадлежностей на "те, которыми ещё можно писать", "те, в которых можно поставить новый стержень" и "те, которыми уже пользоваться уже не будут". После ему удалось удачно расставить разложенные по папкам документы по книжным стеллажам, что находились за столом вдоль стены. Союз был в какой-то мере перфекционистом из-за чего любил порядок хотя бы в шкафах, поэтому, делая пару шагов назад и осматривая аккуратные ряды разноцветных папок и переплётов книг, он довольно улыбался пробегая взглядом по ним снова и снова. Отрываясь от созерцания своей работы, коммунист разворачивается обратно к столу. После уборки канцелярии и бумажной документации на нём осталось ещё несколько книг, пара каких-то то ли марок, то ли открыток, старые распакованные конверты и прочая мелочь. Среди книг оказались карманный русско-арабский словарь, потерянный им около месяца назад сборник стихов Пушкина и записная книжка, что была уже целиком заполнена уже как пару недель списками встреч. Положив словарик и записную книжку в верхний ящик стола, в котором такие мелкие блокноты он складировал с довоенных времён, но в котором до сих пор было ещё достаточно места, а сборник поставив на полку между романом Пушкина "Дубровский" и небольшой энциклопедией с биографией русских поэтов, Союз снова внимательно осмотрел стол. Отодвинув на край стола пустые конверты, он осматривает чёрно-белые открытки, оказавшиеся фотографиями. Их было не две и не три, а около десятка и все разные. Вернув конверты на место, коммунист внимательно осматривает и их, а после берёт один из них. От Британии. Письмо было распечатано и, видимо, кроме фотографий ничего не содержало. Взгляд возвращается к перебираемым в руках миниатюрных картинках. Риджентс парк, Гайд парк, Грин парк, вид на Темзу с Лондонского глаза, Деруэнт-Уотер, Дон, Биг-Бен, Касл-Ховард, Лондонская национальная галерея и Лизардский маяк. Союз в течении некоторого времени рассматривал фотографии приоткрыв рот и восхищаясь красотой английских достопримечательностей, которые ему с самого детства нравились. Издав тихий вздох, он расплывается в тёплой улыбке и кладёт содержимое конверта внутрь откладывая само письмо на часть стола рядом со стаканом для канцелярии. В голове твёрдо улеглось желание отослать приёмному отцу что-то в ответ на этот небольшой подарок. Союз целиком и полностью собрался заняться рисованием. Доставая из-за шкафа завёрнутые в плотную ткань мольберты, он торопливо вытаскивает с полки припрятанный чемоданчик размером с лист формата А4. Выдвинув из-за стола стул и поставив его боком к окну, коммунист раздвигает шторы и выключает свет после расставляя мольберт напротив стула. Садясь, он кладёт на колени чемоданчик легким движением и с негромким щелчком открывая его. Подаренный Британией на один из его дней рождения пинал-органайзер, в котором содержался целый набор качественных цветных карандашей, пастели и мелков, маркеров. В этом же чемоданчике находилась двенадцать цветов акварели нестандартных цветов с палитрой для смешивания, ножницы, точилка, степлер и прочая канцелярская мелочь. Союз получил этот подарок совершенно неожиданно. После смерти родного отца и до тридцать пятого-сорокового годов он не праздновал свой день рождения и точной даты никогда никому не называл, а поэтому, когда Британия приехал к нему с подарком, коммунист некоторое время смотрел на того с удивлением, а после - с улыбкой. В те времена отношения с приёмным отцом у него были не лучшие: во-первых, Союз выставлял перед сыновьями и собственным народом всех западных как "зажравшихся буржуев" призывая не стремится к такому же образу жизни; во-вторых, он всячески подогревал коммунистическую революции в Великобритании, что постепенно приближало к войне между Советским Союзом и Соединённым Королевством. Поэтому он не мог не полюбить Британию как отца ещё больше ведь, несмотря ни на что, тот подобрал приёмному сыну подарок, который понравился ему сразу же. С тех пор Коммунист старался рисовать чаще. Да, это было тяжело, но несколько картин он всё же нарисовал с помощью подаренных принадлежностей. Пользоваться ими оказалось действительно удобно, а поэтому, получая хотя бы десяток свободных минут, Союз рисовал. Он не помнил, когда точно начал этим заниматься, но знал, что с самого начала ему это нравилось. Британия подогревал его интерес к рисованию всегда подбадривая. Похвале коммунист всегда радовался, но, почему-то, постоянно смущался зарываясь носом в ворот свитера или белой блузки, которую носил лет до восьми, прятал взгляд и слегка краснел. На коленях так же лежали фотографии, из которых Союз намеревался выбрать одну для срисовки. Не решаясь назвать хотя что-то более красивым, чем другое, он закрывает глаза на обум вытаскиваю одну фотографию после открывая глаза и скрепкой крепя её к правому верхнему углу мольберта. Вид на мост в Гайд парке. Коммунист берёт из чемоданчика линейку и простой карандаш. Набросок он делает не так уж и долго, с полчаса и при этом специально не прорисовывает всех деталей. По мольберту карандаш ходит без напряжения и оставляет линии, которые можно будет легко стереть не испортив при этом рабочей поверхности. В ход же идут лишь зелёные карандаши. Немного оливкового и цитрусового для отражения на воде, камуфляж для выделения деталей моста, аспарагус для покрасса самого моста и деревьев на заднем плане, тёмно-зелёный для пространства под полукруглыми арками моста... Союз непонимающе поднимает голову слыша разнёсшийся по всему дому звонок во входную дверь. До этого тишину, что наполняла здание, разбавляли лишь тихое напряжённое сопение самого коммуниста и звуки негромкого чирканья карандашей и ластика по бумаге. Он слегка удивлённо нахмурился понимая, что показаться стук ему не мог, но плохое предчувствие шло наперекос любопытству и Союз без труда заставил себя усидеть на месте продолжая рисование. Правда, стук повторился через секунд двадцать заставив его сжать карандаш немного крепче и, обречённо вздохнув, отложить карандаши с пеналом. Коммунист неуверенно поднимается со стула и, ступая практически бесшумно, проходит по коридору после спускаясь на первый этаж. Снова коридор, а потом прихожая. Стук повторяется. Ещё один вздох, в этот раз напряжённый. После него Союз вставляет в замочную скважину ключ открывая дверь. - Heil, die Sowjetunion, - настороженный и в то же время удивлённый взгляд замирает на лице арийца, который стоял на пороге. Коммунист с десяток секунд осматривает Рейха, одетого в брюки с простым тёмно-синим пальто и полосатым шарфом. На голове у блондина, который не подаёт своего напряжёния из-за такого пристального внимания со стороны бывшего врага, нет никакого головного убора и осенний холодный ветер, уже забравшийся в дом, треплет светлые короткие волосы. - Так и будешь смотреть или пропустишь меня, Павел? Союз слегка вздрагивает торопливо кивая и делая шаг назад. В отличии от немца, кутающегося в шарф плотнее и прячущего руки в карманы, ему было совсем не холодно несмотря на то, что поверх бело-синей майки, штанов камуфляжных расцветки и тёплых носков на нём ничего не было. Рейх быстро заходит в здание закрывая за собой дверь только после этого поднимая голову, прикрывая глаза и вдыхая тёплый домашний воздух. Коммунист смотрит на того хмуро и скрестив руки на груди - ему не слишком нравится то, что нацист заявился к нему домой без предупреждения и сейчас с минуту стоит на пороге не объясняя ничего. - Зачем ты пришёл? - вздыхая всё же спрашивает прямо Союз не показывая голосом того, насколько ему сейчас хочется выгнать немца за пределы страны при этом без какой либо вежливости "попросив" не возвращаться. Правда, когда Рейх поворачивает к нему голову и, открыв глаза, криво усмехается, коммунист едва ли не теряет желание врезать бывшему врагу. - Повидаться, Alter Freund, - ухмылка быстро перетекает в какое-то подобие простодушной улыбки и Союз хмурится сильнее не веря этой попытки нациста показаться дружелюбным. - Ну чего ты такой хмурый, Паш? Я ведь правда всего лишь поболтать с тобой захотел. - Прекрати называть меня по имени, - чеканит коммунист издавая при этом негромкое шипение и сжимая руки в кулаки. Смотря на Рейха с едва заметной злостью, он в следующую секунду затыкает уже открывшего рот для новой ехидной фразочки немца. - Говори, зачем пришёл иначе я выставлю тебя отсюда дав нехилого пинка под зад. Нацист снова собирается сказать что-то, но замолкает на полуслове понимая шаткость своего положения. Натянутая улыбка быстро сползает с лица и Союз может отчётливо видеть на нём настоящие нерешительность и смятение. Немец ещё некоторое время старательно подбирает слова после набирая для уверенности в грудь побольше воздуха и поднимая на коммуниста взгляд. - Я... Правда хотел поговорить. О нас с тобой. Мы ведь были парой до войны и у нас даже была помолвка... - на лице Рейха на мгновение расплывается тёплая улыбка, которая пропадает почти сразу, растворяясь в негромкой и выдавливаемой через силу речи. - Я сожалею. Сожалею о том, что напал на тебя так резко порвав отношения, принеся много боли тебе и твоим сыновьям. Но я не буду просить прощения. Ты ведь не простишь... За такое не прощают... - Пойдём наверх, - выдаёт Союз после того, как нацист замолкает не решаясь продолжать дальше. Притихший немец кивает не сразу, но после этого сразу же стягивает с себя шарф и пальто оставляя их на вешалке и снимает сапоги отставляя их в сторону. Напряжённая тишина сохранилась в течении всей дороги на верх, но, в отличии от нациста, коммунист её не смущался. Тишина никогда не была для него напрягающей и любому разговору он в любом случае мог предпочесть молчание. Заходя в кабинет, являющийся и его личной комнатой, Союз останавливается в проходе мельком оглядываясь на Рейха. Плетущийся за ним немец так же останавливается напротив поднимая голову и смотря вопросительно. - Проходи, не стесняйся. Слабая спокойная улыбка появляется на лице и нацист удивляется тому, насколько давно не видел таких эмоций у коммуниста. Последней улыбкой, что показывал при немце тот, была кривая надменная усмешка, в которой явно чувствовалась приближающегося поражения армий Третьего Рейха. Тогда он действительно начинал постепенно бояться Союза, но, после этого, во взгляде товарища по войне и без мимики улавливалась злость, презрение и нетерпимость. Коммунист считал нациста предателем и считает до сих пор. Но эта нелюбовь постепенно и с годами притихла из-за отсутствия общения. Их последней встречей до сегодняшней был захват гитлеровского бункера. Рейх, не успев и не пожелав эвакуироваться, до самого конца оставался там вместе с сыновьями. Те силой и спокойствием не отличались, но немец надеялся, что это из-за условий войны, в которых нормального пропитания и климата не было. Когда все начали бежать из бункера, нацист не знал, что делать с детьми. Единственным выходом, что он видел, было повторение поступка Евы Браун. Но, прежде чем Рейх успел существенно навредить себе или сыновьям, комната, в которой он находился, заполнилась дымом. Дальше что-либо помнилось слабо. Лишь над ним сверху мелькнули лица. Америка, Союз, какие-то солдаты. Были слышны какие-то звуки. Детский плач, топот ног, пара одиночных выстрелов и шум растворяющегося в воздухе дыма. А вот суда не было совсем. Рейха сослали в тюрьму сразу дав десять лет как исправительный срок. - Ты идёшь или нет? - немного раздражённый и настороженный оклик со стороны уже находящегося в кабинете коммуниста заставил немца слегка вздрогнуть и пройти внутрь прикрывая дверь за собой снова. Внутри было достаточно просторно и комната, будучи заполненной койками полностью, смогла бы вместить пять-семь кроватей. Слева от входной двери были шкаф и тумба, между которыми находилась чем-то напоминающая армейскую одноместная кровать. Напротив окна же, что было напротив входа, стояли мольберт и стул, за которыми сидел Союз. До заката ещё далековато и поэтому солнце в редкий не пасмурный день ярко светило в окно пробиваясь сквозь тёмные шторы. Коммунист смотрелся на фоне пейзажа за стеклом слега сказочно из-за солнечного света, который вычерчивал на его фигуре светлый контур. Благодаря плавным и точным движениям, хозяин которых выглядел немного напряжённо, фигура становилась более живо. А Рейх только сейчас понимал, насколько изменился за это время Союз. Некогда тёмно-каштановые волосы, ранее не достававшие даже до низа затылка, посветлели и поседели ближе к кончикам и на висках, а так же лишь немного не дотягивали до плеч. Молодое подтянутое тело с виду двадцатилетнего парня сейчас могло сойти за сорокалетнего мужчину с более мускулистым и мощным, но слегка сутулым и с неправильным строением спины. Руки выглядели крепкими, а обтягивающие их почти целиком бинты лишь подчёркивали это. Ноги тоже казались неровными и Рейху казалось, что он даже мог бы вспомнить причину, но обнаружил, что не хочет. Они были вытянуты к основанию мольберта и одна стояла дальше другой. На коленях у Союза лежал небольшой чемоданчик, что был заполнен разнообразной канцелярией, а сам коммунист каждые пару секунд менял карандаш в руках. Немец оторвался от созерцания бывшего врага только спустя несколько минут, когда заметил, что смотрит в глаза повернувшегося к нему и щурящегося с недоверием Союза. Снова вздрагивая и опуская глаза в пол, он проходит к аккуратно заправленной кровати, садясь на неё. - Рассказывай, что хотел, - говорит коммунист возвращаясь к картине. - Я сказал всё, что собирался на пороге и пришёл не за этим, - отвечает Рейх на что собеседник реагирует скупо лишь слегка нахмурившись и покосившись на нациста, но не прекратив рисовать. - Я действительно просто хотел пообщаться с тобой снова. Союз, отрываясь от картины, откидывается на спинку стула запрокинув голову назад и прикрыв глаза. - Послушай, Маттиас, - обращается он к немцу слабо улыбнувшись. Имя Рейха ему нравилось всегда и на языке оставался какой-то пряный привкус после его произношения. - Я вряд ли смогу простить тебя когда-нибудь. Но это не означает, что наше общение оборвётся снова. Моё мнение о тебе не изменилось настолько с конца войны и я всё ещё считаю тебя способным на предательство без особого труда. Вот только люблю до сих пор. Почему-то не ненавижу и не презираю, а люблю. И это чувство не слишком остыло с сорокового года. Да, смазалось и приняло... более тёмные тона, но не остыло. Я люблю тебя Рейх. Всё ещё. Нацист совсем непонимающе отрывается от изучения картины, обзор на которую был не самым лучшим из-за его положения. Никогда бы и ни за что в жизни он не поверил в то, что спустя столь долгое время и после его отвратительного поступка, Союз всё ещё испытывает тёплые чувства к нему. Никогда, если бы коммунист только что не сказал об этом сам. Рейх ведь тоже замечал за собой тоску к бывшему партнёру иногда ловя себя на желании вернуться к отношениям с Союзом. Но каждый раз он обрывал эти мысли заталкивая их поглубже в подсознание. А теперь немец услышал то, чего неосознанно хотел с конца войны. - Я тоже люблю тебя до сих, - выдаёт он раньше, чем осознаёт это и, чуть покраснев от нахлынувшего смущения, отводит взгляд закрыв рот рукой. Коммунист только усмехается негромко и по-доброму после вставая со стула и оставляя на нём канцелярию. Подошедший к немцу и севший рядом на кровати Союз мягко берёт Рейха за руку, которую тот держал у своего рта, а после притягивает её к себе мягко целуя его тыльную сторону ладони. Нацист слегка вздрагивает краснея гуще, но это смущение проходит быстро и он, перехватывая инициативу, резко обнимает коммуниста за шею придвигаясь ближе и втягивая того в жадный поцелуй. Повалившись на спину, Союз опускает руки на талию Рейх проводя вдоль позвоночника пальцами, из-за чего последний плавно прогибается. До прихода детей ещё есть время. Значит, они успеют расслабиться вместе. Они действительно любят друг друга. Несмотря ни на что. Heil, die Sowjetunion - приветствую, Советский Союз Alter Freund - старый друг Борис Полевой "Повесть о настоящем человеке" - книга советского писателя, написана в 47 году