Йоль.

      Серые облака завладели небом. Тео задумчиво смотрит на облезлые кроны деревьев, на ветвях некоторых из них тяжелыми «шапками» лежал снег, что, казалось, так и норовил рухнуть на землю или кому-то неосторожному на голову. Лицо приятно обдувает морозный ветер, из-за которого мельчайшие капли влаги, выдыхаемые им, застывали белым инеем на бороде и меховом вороте юного ярла. Где-то вдали каркнул ворон – глаза и уши Одина в мире смертных. А в воздухе буквально чувствовалось предвкушение чего-то нового, будто мир был готов вот-вот расцвести прямо сейчас, даруя тепло и возможность фермерам вновь засеять свои поля пшеницей.       Шаг. Парень хмурится, услышав хруст снежинок и заледеневших остатков листвы под ногами ещё кого-то, кто пришёл сюда следом за ним. Ещё одно неосторожное движение. Викинг хмыкает, кривя губы в усмешке и наклоняет голову в сторону источника звука, смотря на голубоглазого русого юношу, что пытался незаметно подойти к шатену ближе, не слишком преуспев в задуманном. − Тебя слышно чуть ли не за целую версту. Всякая дичь, да и любой враг запросто узнает, где ты находишься, − спокойно произносит Тео, поправляя накидку на плечах, заодно стряхивая с неё мелкие снежинки.       Крадущийся (уже нет) что-то ворчит на своём языке, который молодой ярл так и не удосужился более-менее выучить, в следующее мгновение, чудом не падая в сугроб, что оказался куда глубже, чем можно было сказать на первый взгляд. Губы викинга кривятся в ещё более широкой усмешке. С наигранно тяжелым вздохом, он подходит к юноше, дабы помочь восстановить равновесие и не провалиться куда-нибудь ещё. − Бесшумно ходить по снегу невозможно, − с сохранившимся, но почти уже не слышимым акцентом произносит паренёк, отряхивая из рукавов рубахи комья, уже начавшего таять от тепла тела, снега, отчего теперь одежда неприятно липла к коже.       Викинг же лишь пропускает смешок на это, стряхивая с отросших волос бывшего раба снег, мысленно все же соглашаясь с парнем на счёт бесшумности, но решая не посвящать, не вовлечённого в искусство боя, в иные уловки, что можно использовать, дабы скрыть свое местоположение. Лиам - так звали юношу, которого когда-то, уже казалось, что очень давно, привёз отец Тео, и который тогда был ещё мальчишкой, после одного из своих набегов, - нахмурился, смотря на парня своими голубыми, словно пара льдинок, очами. − Что? − непонимающе интересуется он, поправляя плотную ткань.       Ярл одаривает его снисходительным взглядом и слегка улыбается. − Нам пора в деревню. Йольское полено уже принесли, судя по всему, да и слышен стук барабанов с песнями, − Тео не сильно хлопает русого по плечу, притягивая того к себе, дабы поудобней устроить руку на плечах того, едва ли не таких же широких как у самого викинга, и всё же уступающие ему, как и опережал он его в росте; не тронутая руками умелых мастериц «грива» поблёскивала от талой воды, дразня и вместе с бледной, на фоне Тео, кожей, выбивающие из картины не богатой на тёплые дни зимы и кажущийся лишним рядом с настоящим воином своего народа, любимый игривыми ветрами и крепко держащий покорный как верный пёс меч.       Парень не сопротивляется, лишь ближе прижавшись к викингу, для того, чтобы хоть немного согреться. Тео думает о том, что Лиаму необходимо обзавестись личной меховой накидкой.       Ворон, сидевший до этого на верхушке сосны, дёрнул головой, наклоняя её так, чтобы один его чёрный, аки уголёк, глаз полностью смотрел за удаляющимися парнями. Звонко каркнув, птица распахнула свои крылья и, громко хлопая ими, тяжело оторвалась от ветки, с которой посыпался снег, а сам ворон поднялся вверх, к серому небу, быстро скрываясь с поля зрения. * * *       По деревне разносится смех детей, что бегали со специально сплетенными к Йолю корзинками и раздавали душистую гвоздику с ароматными яблоками по домам, дабы весь следующий год был вновь солнечным, урожайным, успешным и без каких-либо болезней на радость им и милости богам. Женщины не громко напевали песни, готовя еду, мужчины же занимались своими делами: кто-то разделывал заколотую к празднику свинью, кто-то только вернулся с охоты с добычей в виде дикого кабанчика, кто затерялся в мелкой, трепещущей душу в предвкушении суете, украшали свои дома, устраивая рядом с входной дверью ветви падуба, что весь последующий год будет там лежать, для того чтобы приманивать удачу и счастье в дом; саму дверь украшали плющом, тем самым приглашая духов природы принять участие в празднике. Внутри уютные жилища, пленённых всеобщим настроением, не оставляли без внимания, вешая на стенах и сводах ветви омелы и остролиста.       Лиаму всегда нравился этот праздник, чем-то напоминающий родные его народу традиции, только вместо ели было полено из ясеня, а подарками – яблоки и пожелания удачного последующего года с улыбкой на лице, совсем как это было там, где некогда у него был дом. Семья. Ласковые руки, слишком рано исчезнувшие и сменившиеся неудобным инструментом в побелевших пальцах рук юнца. Скучает ли он по свободе? А была ли она тогда? И есть ли сейчас, когда сам ярл вроде как даровал ему её? Сын бывшего ярла, думавшего лишь о своём роде. Радостный писк детей, что помогают в украшении домов, местами можно было заметить пары, что целовались, оказавшись под омелой вместе со смирением заглаживали борозду тоски и обиды, всё напоминающие об иной правде и превращающее «забрал и привёл» в «украл» и едва ли не грубое «подарил». Теперь же всё иначе, слишком много времени прошло.       От ритма барабанов по телу разливалось приятное ощущение необычности, своего рода дикости происходящего, а дополнительной атмосферы ко всему прочему добавляли и гортанные напевы умелых скальдов. Однако это не волновало голубоглазого; он скользил взглядом по лицам, собравшихся в просторном зале дома своего ярла, людей, выискивая одного единственного человека.       Тео чему-то смеётся, принимая у одной из рабынь пару кружек с пряным сидром. Лиам наблюдает за ним все это время, размышляя над тем, почему одно из первых дел, что сделал шатен, став главой своей деревни, так это освободил юношу от «звания» раба. Он тут же переводит взгляд в сторону, на горящий очаг, когда ярл направляется к нему, стараясь при этом выглядеть как можно непринуждённее, среди всех этих празднующих людей. Он благодарно кивает, беря в руки протянутую кружку с сидром, на несколько коротких секунд случайного соприкосновения пальцев сконфужено старается не смотреть на Тео, пряча взгляд в кружке с алкоголем и желая там же утопить лишние мысли вместе с холодом, бегущим по спине.       Через некоторое время забродивший фрукт дает о себе знать, играя жаром в руках и груди. Песни становятся громче, вокруг очага с огнем начинают кружиться в танцах мужчины со своими женщинами, дети-шалуны подставляющие ножки своим взрослым товарищам, а после с громким хохотом убегают от шлепка за своё хулиганство. Смех женщин звонкими колокольчиками разносился по помещению, пропитанному теплом от огня, пряными ароматами трав, сидра, медовухи и, местами, пота, от разгоряченных всеобщим весельем тел. Вокруг Тео собралась небольшая группа мужчин, что с жаром обсуждали планы на предстоящий год и то, куда им стоит отправиться в походы, для наиболее удачных набегов.       Лиам же, в скором, пролетевшем как за пару мгновений, времени предоставленный сам себе, был утянут в танец молодой девушкой с длинными черными вьющимися волосами и была та вполне не дурна собой, даря сперва робкие прикосновения и скрывая улыбку за ладонью. Однако молодой человек почти физически почувствовал на себе пристальный взгляд и закружил брюнетку, бегло осматриваясь вокруг в поиске того, кто бы это мог быть, не показалось ли. Взгляд голубых глаз на какую-то долю мгновения встретился с пристальным взглядом зеленых, после же возобновляется яркий вихрь из огня и расплывчатых фигур других людей.       Громкие голоса, жизнь под защитой факелов и надёжной крыши от уличного мрака. Ярл уже почти не слушал рядом сидящих воинов, вдруг переключив внимание на танцующего среди остальных Лиама. Юнца, впитавшего в себя их дух, силу, но никак не кровь, не посвящённый ею и держащий слова под паутиной покорности, радовавшей отеческий взор и выжигающей в нём что-то в стороне от чужих, где никто, как думал Лиам, не увидит. Только со временем Тео начал понимать, почему же невзирая на подаренный кров, он не отпускает то, былое, скоропостижное прошлое. И даже сейчас, когда не скупившийся на улыбку для него Тео, стал ярлом, путеводной звездой для своей деревни и снявший с чужеземца клеймо низшего среди своих соплеменников, даже не смотря на пролетевшие месяцы, он видит закрытого в клетке волка, не знавшего ни обжигавшей суровой вьюги ни изнывающего голода и смотрящего куда-то дальше них, готовый голыми руками, - Тео не мог сомневаться в этом, - вцепится в горло любого, засомневавшегося в правоте ярла, и впившийся, будь у него возможность, в панике клыками в его собственное. Чего не хватает ему? Почему не хочет забыть и отдаться... им. Не быть чужим, не перед Тео, как бы другие не принимали в нём, по наставлению всё тех же обычаев, подручную силу; не такого, как они все. Не викинг, но с их доблестью, правдой и жаром, не зажатый в когтях обязанностей и ответственности сына павшего в бою ярла.       Ещё не зажившее с последней битвы, хотя и прошло довольно достаточно времени с того момента, левое плечо болезненно заныло. Однако парень и бровью не повел от нарастающего дискомфорта. Он хмурится, когда танцующая с голубоглазым юношей девушка что-то шепчет тому на ухо, от этого между бровями Тео появляется небольшая ямочка. Он чуть прищуривает глаза, в уголках которых можно увидеть мелкие морщинки, что так же появлялись, стоило викингу широко улыбнуться в ответ на чьё-то лишнее теперь слово. Что-то заставляет его встать, направившись к кружащимся в танцах соплеменникам, и, одарив девушку прохладной улыбкой, все же увести возмущающегося русого парня под локоток, рабыня все равно ничего не могла возразить своему господину и лишь смиренно склонила голову вниз, смотря себе под ноги. Ярл шипит сквозь стиснутые зубы, пока утягивает недовольного волчонка, чьи глаза мечут молнии, в другое помещение, предназначенного для сна и лишённое всего, что могло бы напомнить о той суете среди других.       Лиам хмуро смотрит на викинга в полумраке комнаты, освещенной только светом огней от факелов и костра, что проникал сквозь шкуры. Тео рычит негромкое ругательство, скидывая с плеча накидку и стягивая через голову грубую рубаху, обнажая смуглую кожу, местами покрытую шрамами и татуировками рун. − Там должно быть масло. Возьми, − приказывает он, выпрямляясь, разминая плечи и болезненно морщится.       Юноша лишь кивает, мигом понимая что от него хотят, и подходит к указанному месту, беря с деревянного столика пузырек с требуемой жидкостью. Шатен садится на кровать, дёргая поврежденным плечом, будто это движение могло прогнать ноющую боль, мелкими цепкими иглами терновника впивающуюся в сознание, отвлекая от дел насущных и подпитывая воркующих тяжелых мыслей. Лиам выливает на ладонь немного содержимого пузырька, откладывая тот в сторону и освободившейся рукой размазывая по пальцам лоснящееся и поблескивающее от редкого света масло.       Тео шумно выдыхает, когда теплые пальцы скользят по плечу, затем сжимая указательным и большим пальцем сустав с двух сторон, с нажимом массируя, от чего боль на некоторое время усиливается, заставляя ярла вновь тихо шипеть, даже задерживая иногда дыхание. Постепенно, под уже умелыми пальцами, напряженные от боли мышцы расслаблялись, принося вместе с этим облегчение. − Спасибо, − мягко шепчет викинг, поднимая взгляд на лицо юноши, что в процессе лечения стоял перед Тео, ещё продолжая массировать плечо и предплечье.       Лиам кивает в ответ, не смотря в глаза ярлу, что, наклонив голову на бок, скользит взглядом зеленых глаз по лицу парня, а после бесцеремонно притягивает здоровой рукой за ворот рубахи того к себе, впиваясь в чужие губы грубым поцелуем. Тот, широко распахнув глаза, пару секунд непонимающе моргает, а после отталкивает шатена от себя, тем самым отстраняя себя от него, нежели заставляя викинга отступить или же упасть на спину, не так уж много медовухи тем было выпито. Тео хрипло смеется, откидывая голову немного назад и ставя здоровую руку в качестве опоры позади себя. − Над нами кто-то повесил омелу. Традиция такая, под омелой целоваться, − коротко поясняет он, добродушно улыбаясь, не смотря на укол где-то под грудью, Лиаму, что спустя некоторое время зло-возмущенно фыркает, кажется, только теперь окончательно осознавая случившееся, эту абсурдность, своеволие, чего же можно ещё ожидать от такого... − ...И только это причина, − почти не слышно слетает с его уст после повисшей тишины, но недостаточно тихо, чтобы говорить с самим собой: − Возможно, нет, − откликается Тео, в миг став серьезным, словно и не было этой юношеской шалости, вместо нее - взвешенное решение, точно запущенная к цели стрела, правда, поразившую не её одну. Ярл протягивает свободную руку к нему, − Останься со мной. − Как скажете, − всё также глухо отзывается Лиам.       Тео видит, - едва ли не осязает кожей, - как юноша мнётся, и вот в очередной раз за этот вечер в его глазах былое смятение нагоняет что-то иное, теперь злое, не дающее так просто действительно следовать чужому слову, жесту на мир или войну, не возводить от них каменных стен, которые постепенно, камнем за камнем строятся между ними. И может, это всё лишь озорная игра в голове из-за сидра, может не чуждое любому из них упрямство ведёт Лиам, шепчет поддается вперед, вложить пальцы в ладонь ярла, без страха, но скованный своими, иными мыслями, огладить мелкие мозоли и царапины ещё не настолько грубой кожи. Тео следит за ним; пухлые губы сжаты в тонкую линию, чтобы после раскрыться снова, усеянные мелкими ранками от холода и острых резцов. Задержись он ещё на мгновение, ярл уверен, то почувствовал бы солоноватые иглы на языке, такие же тонкие и охватывающие больше чем осязание, подобно огню от костра в зимнюю стужу или жару тревоги в груди русоволосого. Лиам опускается одним коленом на ложе, замирает, ни на мгновения, не отводя своих голубых бесовых глаз, грудь его вздымается всё тяжелее и медленней, пока лицо, не тронутое жарким солнцем и тяжелым ударом битвы, не оказывается близко к лицу ярла, как то было ранее, и он ждёт протеста и чётких границ, стоит только викингу опомниться. В эту же секунду. Сейчас, с подлитым в огонь маслом понимая, что их нет. Ему не дадут их увидеть именно так.       Тео проводит большим пальцем по костяшкам пальцев, ждет, не позволяя улыбки коснуться уст, прежде чем не почувствует на них губы Лиама. Поцелуй выходит таким же сухим, как если бы их коснулся осенний лист; Лиам закрывает глаза в подступившем с новой силой напряжении, и Тео не отвечает ему. Наблюдает, рискует, спорит и проверяет. В следующий момент пальцы выскальзывают из руки ярла и ложатся на больное плечо. Лиам точно также ждет, но что-то своего, тайного и открытое для глаз хитрого викинга лишь частично, когда он пробует вновь, превращает целомудренное соприкосновение губ во что-то большее, хмуря лоб. И Тео наконец уступает ему, пока юноша сам вдруг, не отрываясь от него, стискивает зубы с тихим стуком в миллиметре от губ своего ярла, как дикий конь у руки заигравшегося в свою правоту и силу человеческую наездника. Лиам не любит лошадей, запах гари и косых взглядов остальных, не таких, как он, - Тео знает об этом, помня, как радость разгорается на юном лице с приходом весны и практически с теми же мозолями, как и у любого воина их деревни, с ссадинами от ударов по грубому дереву кулаком, ладони ловят едва поспевшее яблоко, чей аромат играет на подушечках пальцах. Тео кажется что он чувствует яблоко и сейчас, с игривыми нотками хмеля, и пронизывающая, тонкая горечь. Лиам всё ещё жмурится, опасно надавливая пальцами на шрам, до того чтобы прикосновение просто было, его ощущали, не дрогнув и не прося отпустить, не боясь ни боли, ни кинжала в спину. Ярл позволяет бывшему рабу испытать собственные силы и веру викинга, слишком рано кинувшегося занять место главного, пока стены продолжают воздвигаться вверх. И падают под коснувшейся груди ладонью. Лиам вздрагивает, словно разбуженный среди ночи, разлепляет веки и дышит как зажатый меж обрывом и охотником дикий зверь, отдаёт всё той же горечью и жаром, разливающимся от трепещущего обмотанном гневом сердце; гневе, что по рубцам крадётся к сердцу Тео и хочет утянуть в свой плен на пару с ним, разбить обломки сводов бурей и обжечь землю до холодной сажи. Гнев шепчет на ухо голосом юной девы с черными кудрями, манит её мягкой улыбкой и нежным взглядом, скользит под кожей подобно зимней хвори и манит в свои объятья, ломая тонкую корку льда на ребрах, тянется к раздающимся под ними глухим ударам, кромсает всю хвалёную храбрость яростью животной и её воем будя тревогу да страх. Пальцы сжимаются на тонкой рубашке, скрывающее сильное тело, кажется, не слабее чем у викинга и готовое пережить любой удар, но иное и горящее злобой иной, не от звона битвы или скверного слова других.       Лиам открывает глаза, когда Тео был готов опустить веки и закрыться тьмой. Только сейчас молодой ярл замечает, как сердце напротив сбавляет свой ритм; ладонь опускается на предплечье, а жгучая зелень напротив потускневшего в свете факелов неба видит влажный, на перебой отражающимся играм языков пламени, блеск, дабы в следующий момент его шумно проглотили вместе с комом, засевшим в горле. Лиам ничего не говорит, смотрит в ответ, перед тем как в третий раз накрыть губы Тео своими. Ярл наигрался с судьбой и не даётся доверится воли высшего, теперь отвечая ему с судорожным выдохом, цепляясь за него уже и раненой рукой, и юноша расправляет плечи, словно этим движением сбрасывая с плеч тяжесть не лёгкой накидки родного гнезда своего - медвежьей шкуры берсерка. Мелкие трещины на чужих губах отдают игривым сидром.       Йольское полено медленно тлеет в костре. Люди и дальше продолжают отмечать праздник середины зимы. Пара воронов с громким карканьем слетает с крыши дома ярла, исчезая в тьме ночи.