Шрамы

Паскаль касается пальцами шрамов на своем животе. (Как паниковал — другого слова не подберешь, Лазло: да, он резал мартышек, и даже вырезал из них мартышат, «но мой брат — не мартышка!»; и как он же сшивал потом мышцы и кожу — чуть трясущимися руками, пока Видкунд вливал в него, заботливо придержав за плечи и шею, целый стакан коньяка.) Швы сняли только недавно; прикосновение еще ощущается слегка неприятным. (Синтетические синие нитки — единственные, какие нашлись, — до неестественности яркие на бледной коже, тщательно избавленной от редких жестких волос.) Ходить без посторонней помощи Паскаль тоже начал — снова — только недавно. («Как будто скальпелем полоснули», выдохнул он, неразборчиво, вытирая непроизвольную рвоту — хотя под скальпелем он как раз не чувствовал такой режущей боли; словно всё вот-вот разорвется, и наружу вывалятся внутренности — вместе с остатками того, что заснули в него вместе с гибридным плодом.) Ходить; подходить к детской кроватке, купленной на сетевой распродаже, по-быстрому, так, чтобы не вызвать лишних расспросов. (Видкунд утверждал, что у него обязательно будет болеть грудь — и до сих пор, кажется, втайне ждет: вдруг Паскаль станет кормить своего зеленого младенца какой-то инопланетной разновидностью молока.) Паскаль гладит пальцами шрамы, которых не должно быть у человеческого мужчины, и смотрит вверх — на потолок, на котором с недавних пор нет сколько-то мощных ламп. (Свет, от которого не спрячешься, бил в глаза — и Паскаль не хотел прятаться: наоборот, он хотел помочь им, похитителям, вышедшим на контакт. Даже если контакт — это безразлично вдвигающийся внутрь него аппарат, направляемый тонкой цепкой рукой — на ягодицах, поверх живота. Но мог уже только кричать — кричать без голоса, сухим горлом — таким же сухим, как глаза.) Но это того стоило, думает Паскаль. (Лицо младенца, над которым он медленно, с трудом наклоняется с молочной смесью — до обыденного тривиальной, — напоминает лицо Техника: острозубое, тонкое, насекомое. Лазло говорит: ладно, эксперимент в естественной среде, двадцать четыре на семь, осталось только завести журнал наблюдений — и нервно смеется. Надвигает на глаза очки со цветными стеклами — чтобы не было видно глаз. Видкунд говорит: может, нам дадут теперь премию. Или что-то вроде. И почесывает бороду — нервным жестом, знакомым по времени, когда он приударял за Цирцеей: наполовину с завистью, наполовину с брезгливым опасением.) Того стоило.