Поезд

Ту-дух-ту-дух-ту-дух. Стучат-стучат колеса поезда о железные рельсы — истертые почти что до земли, изношенные, но ещё пригодные. Пока. Зубы стучат о край стакана, вода расплескивается через край, бежит по дрожащим рукам за рукава. Жжёт, колет нежную кожу холодными иглами. Стах отвернулся к окну, пряча глаза. Форель молчит. Шелковый платок сполз вниз, позволив темным волосам растрепаться, рассыпаться по худеньким плечам. Темные круги под глазами, сжатые до побеления и так бледные губы — Лара не спала с их приезда в Город. Только стучит зубами о стаканы и кружки. Только молча рыдает, пряча ожерелья слез в платок. Могучие плечи Рубина осунулись, и он тут же пригладил остриженные почти под ноль волосы. Бросить её сейчас — наибольшая трусость. — Форель? — наконец-то решается Стах, и тут же умолк: голос осел, охрип за долгие часы молчания. — Я… Я не верю… — тихо прошептала Лара, натягивая платок на непослушную копну волос. — Стах… Скажи, что это неправда!.. Что это сон… Что это просто сон. Из которого выхода нет, — горько уколола она, отворачивая глаза ото всех: от окна, от портрета, от знамен, которые она так и не решилась разорвать. От самого Рубина, делая — себе, или ему? — ещё больней. Его рука — грубая, шершавая, горько отдающая оскоминой войны — легла на хрупкие плечи, и Стах сел рядом, приобнял. Почти по-хозяйски, по-медвежьи прижал к груди, тронул губами холодный лоб. Лара дрожала, слабо цепляясь пальцами за пуговицы шинели, тошно отдающией запахом войны и крови, пока не расстегнула воротник. — Это сон, Лара, — просипел Рубин, позволяя нежной Равель уткнуться горячим носом ему в шею. — Спи. Спи, Лара, и ни о чем не думай. Это сон. Это и вправду сон. Сон, из которого выхода нет. Ни верить, ни даже думать об этом не хотелось. Стах закрыл глаза, откинулся на спинку дивана, баюкая девушку — такую хрупкую и крохотную напротив него. Такую родную. Поезд заскрежетал на рельсах, противно запищал, дохнул паром на перрон, выбил железными колесами сноп искр. На секунду застыл. Двери открылись, и первая рука махнула смятой в кулаке фуражкой. Живой. Живой! Радостное волнение заполнило перрон — перепетия голосов, криков и плача, что тут же рассыпался слезами-жемчугом по земле. Вернулись — чужие сыновья, чужие мужья, чужие братья, но не было среди них знакомого силуэта, родного профиля и взгляда. Лара прижала к груди расшитый платочек, с надеждой всматриваясь в толпу, что выходила из поезда и растекалась на перроне, смешивалась в непонятную серо-красную кучу — обесцвеченные горем люди встречали своих красных от зари героев. Но её героя всё не было. — Лара? — Равель даже не обернулась на голос Стаха — приехал только вчера, а согласился поехать с ней. — Лар, его, наверно, не будет. — Не говори так, Стах, — закрыв глаза Лара прижала к груди платок ещё сильнее. — Что же ты пугаешь меня? Нельзя так. — Лар, послушай… — Может, он другим приедет! — тень надежды сверкнула тонкой ниточкой в голосе, и Равель вскинула голову, заулыбавшись — натянуто, неровно. — Прошу, давай подождем. С нас не убудет, а батюшке в радость. Пожалуйста! Пожалуйста. Веки Рубина дрогнули, когда Лара прижалась к нему крепче, заелозила носом по шее, трогая выпирающий кадык. Ту-дух-ту-дух-ту-дух. Тик. Где-то далеко забил колокол. На вокзале оставалось все меньше и меньше людей. Но только один силуэт продолжал стоять — как одинокое деревце, чьи ветви колышут порывы ветра. — Замерзла? — шинель легла на плечи Лары, и она вздрогнула, сжав в руке платок — выглаженный на коленке за час ожидания. — Лара, поедем домой. Может, он нас там уже ждёт и думает — где же дочка моя запропастилась? А я уже чаю заварил, и галеты… — … солдатские… — едва-едва шевельнулись губы. — Поедем, Стах. А и вправду — может, дома батюшка? Может, ждёт нас, посмеиваясь, и думает - где же мы?! Правда, дома, Стах, ведь правда?! Ложь. Глаза капитана холодно смотрели с портрета. Ту-дух-ту-дух-ту-дух. За окном расползлись сумерки. Свечка на столе одиноко мерцала, пытаясь разогнать воцарившуюся тьму. Телеграмма переливалась медовым светом, небрежно прикрытая платком: «Капитан Равель был расстрелян при Карстовых Бродах за измену Родине и дезертирство».